– У тебя в паспорте так написано? – В каком из? Кожа у Ливера была грубая, Хейзел как будто потерла руку пемзой. – С удовольствием угощу тебя чем-нибудь покрепче, – сказал Ливер. Он подозвал барменшу резким свистом, и Хейзел вспомнился режим на колонке для медитаций с голосами тропических птиц. Колонку Хейзел с собой не взяла, как и прочие вещи. Ее новым звуком, решила Хейзел, будет тишина. Ее приобретением – отсутствие приобретений. – Эта штука свалит тебя с ног, – заявил Ливер, закуривая еще одну. Небольшую банку, которую он пододвинул к ней, похоже, стащили из анатомического музея. Она выглядела так, как будто раньше в ней хранили медицинские образцы, и барменша вытряхнула их прямо перед подачей. – Очень мило, – сказала Хейзел, – но мне сейчас надо оставаться начеку. Я в опасности, есть шанс, что потребуется быстро соображать. – Не настаиваю, – ответил он. Она заметила пятно на его голове, там, где не росли волосы. Форма пятна напоминала прикуриватель для сигарет в старых машинах. – И давно вы поженились? – Начнем с того, что брачной церемонией руководил робот. Робот был инициативой Байрона, а Хейзел так было даже легче, ведь в центре внимания на свадьбе окажется новое изобретение, а не невеста. Кроме того, это значило, что фотографов пришлют научные журналы, специализирующиеся на техноиндустрии, и этим фотографам не будет никакого дела до ее злосчастного платья. Когда она подыскивала платье, всплыли некоторые медицинские противопоказания (крапивница), которые в итоге стали определяющим фактором для выбора: она купила модель из самой мягкой ткани, даже не примерив, а потом закинулась антигистамином, чтобы точно вырубиться по пути домой. Это не значило, что она с самого начала была в пораженческом настроении. Она искренне надеялась подобрать что-нибудь красивое, но совершила ошибку, поделившись своими сомнениями с Байроном. Тот отправил Фиффани с ней в магазин. При Фиффани Хейзел всегда чувствовала себя безнадежно неправильной. Они с Фиффани были одного возраста, но та уже зарекомендовала себя в «Гоголе» как необходимый сотрудник. У нее было подтянутое идеальное тело, блестящая гладкая кожа и стильно уложенные мелированные волосы, а когда она смеялась, ее низкий задорный смех привлекал людей и убеждал их, что она готова не спать до утра, распивать скотч в ближайшем баре и развлекать их остроумными шутками. Кроме того, с лицом ей тоже повезло. Поразительная симметрия. То, что Байрон отправил свою самую красивую и женственную ассистентку помогать ей выбирать платье, вгоняло Хейзел в отчаянную панику. Кроме того, она не знала, какой ее хочет видеть сам Байрон. Она стала носить исключительно удобную бесформенную одежду, в которой ходили все сотрудники Гоголя, и Байрон, кажется, это одобрял. Но костюмы Фиффани едва ли принадлежали их линейке. Хотел ли Байрон, чтобы она была похожа на Фиффани? Байрон говорил, что Фиффани, на его вкус, слишком неестественна и зациклена на внешности, но не хотел ли он, чтобы и Хейзел стала менее естественной? Может, он предпочел бы, чтобы платье, которое она выберет, сделало ее фиффаниобразной, а не хейзелообразной. На примерке ей пришлось раздеться до белья и стоять в трусах, на которых осталось пятно от фруктового льда – она не ожидала, что придется раздеваться при людях. Потом ей сказали поднять руки и зажмуриться. Следующие несколько секунд, которые тянулись как минуты, она не могла дышать из-за слоев ткани (и хотя продавщицы старались разрядить обстановку, Хейзел только раздражала их глупая пародия на гребцов-викингов: одна кричала «раз-два», а другая «взяли», пока они пытались запихнуть ее в платье). Она держалась, пока дело не дошло до воздушного платья-лабиринта, все вырезы которого были схвачены прозрачным кружевом, так что ни голова, ни руки туда не пролезали – она рисковала навсегда в нем застрять. Возможно, ей стало не по себе уже платья три назад, но внутри этого наряда ее тревожность прорвала плотину. Руки хаотично заметались в водопаде чудовищных оборок, и тут она, видимо, потеряла сознание. Очнувшись на полу, она обнаружила, что, пробиваясь наружу, продырявила корсет платья. Фиффани милостиво записала все произошедшее на видео, и теперь на повторе показывала его другим продавцам: те слышали, что что-то случилось, но только сейчас закончили с другими покупателями и пришли посмотреть сами. Все собравшиеся сгибались пополам от смеха каждый раз, когда верхняя половина Хейзел вываливалась из дыры посередине корсета. – Рождение невесты, – шутили они. – Если бы хирург пришел сделать платью кесарево, – во весь голос доказывала одна из продавщиц, как адвокат, выступающий с речью на суде, – он бы сделал надрез именно в этом месте. Это что-то да значит! – что именно оно значит, она не уточнила, и слава богу, потому что ничего хорошего ждать не приходилось. – Хотите посмотреть мой шрам от кесарева? Хейзел не хотела. Вместо этого она сделала вид, что вот-вот снова отключится, и присела на табуретку. Она оплатила с карты Байрона испорченное платье и еще одно, самое простое, цвета слоновой кости, на молнии сверху донизу – чтобы никаких натягиваний через голову – и с мягкой велюровой подкладкой. – Выглядит… просторно, – сказала Фиффани. Хейзел кивнула, а Фиффани вздохнула и пояснила: – В смысле, ужасно. Фиффани говорила покровительственным тоном, каким объясняют упрямому ребенку, как устроен мир, каким утомившаяся спорить мамаша в самых неприглядных подробностях поясняет, почему нельзя пустить в гостевую комнату несчастного человека, который спит под мостом. – Лишнее пространство нам не нужно, мы же не трейлер выбираем. К щекам Хейзел прилила кровь, но тут она заметила, что Фиффани смотрит сквозь нее – она обращалась за помощью к продавщице, которая стояла за ее спиной и слышала весь их разговор. Хейзел повернулась. Оглядев платье, продавщица помрачнела. Как-то раз в зоопарке Хейзел вместе с другими посетителями наблюдала, как шимпанзе, которого прогнали товарищи, ест в углу собственные экскременты. У всех собравшихся тогда у вольера выражение лица было примерно такое, как сейчас у этой продавщицы. – Эту модель невесты обычно не берут, – заметила она. – Она скорее для их мам. А чаще бабушек. Фиффани кивнула. – Скромный доход и проблемы со зрением, – сказала она, – вот о чем говорит это платье. Но от одного взгляда на другие платья Хейзел бросало в жар и ладони покрывались потом. Безымянный палец свело от боли – кольцо сжималось, как тиски. – Ой! – воскликнула Фиффани, – я вызову врача. С твоим телом что-то происходит. В точку. Каждая клеточка Хейзел разваливалась на части. К счастью, ее кольцо уже вызвало медицинскую бригаду. Фиффани наткнулась на них на выходе из зала. Хейзел завершала покупку платья уже с носилок, и продавщица проговаривала все особенности ухода так громко и отчетливо, как будто Хейзел оглохла, а не покрылась сыпью на нервной почве, и подносила бумаги так близко к лицу Хейзел, как будто та была при смерти. Они словно обсуждали детали ее завещания: впоследствии она не могла не видеть в этом знамение. Хейзел задала вопрос продавщице – шепотом, чтобы Фиффани не слышала, и женщина чуть заметно склонилась к ней из-за стойки – ровно настолько, насколько ей хотелось склоняться к раздувшейся от крапивницы Хейзел, чего было явно недостаточно. – Извините, – сказала она, – мне все равно не слышно. Можете, пожалуйста, говорить погроме? – Вы вошьете в платье карманы? – прошипела Хейзел, подняв голос. Будет удобно, если будет куда положить успокоительные на свадьбе. Продавщица поджала губы. – Мы сделаем, как вы пожелаете, – ответила она наконец. Она говорила самым извиняющимся тоном. Впрочем, нельзя сказать, что миссия по покупке платья не принесла плодов: через полгода Фиффани вышла замуж за врача скорой помощи. На свадьбу она надела то самое платье, которое порвала Хейзел, только размером поменьше. Коль скоро Фиффани решила обвенчаться в церкви для персонала на территории комплекса, Байрон все-таки пришел и даже один раз за всю церемонию оторвался от экрана и заговорил с Хейзел, как раз когда Фиффани шла к алтарю. «Она прекрасно выглядит, – сказал он ей, – согласна?» – и посмотрел на Фиффани так же восхищенно, как смотрел на Хейзел на интервью. Потом, как бы мимоходом и так обыденно, что Хейзел легко могла пропустить комментарий мимо ушей, добавил: «Отличное платье». Хейзел рада была бы не покраснеть, но ничего не могла поделать. Она не хотела оборачиваться к нему. Но обернулась; уже тогда, в первые месяцы семейной жизни, любопытство играло против нее. Байрон смотрел на нее, он ждал, когда их взгляды встретятся, а затем, конечно, не без намека, подмигнул. Естественно, Фиффани показала ему видео. Почему нет? Неожиданно это ранило ее сильнее, чем могла бы ранить реальная измена: Байрон и эта идеальная Фиффани сидят в его кабинете и высмеивают ее… Эта картинка причинила ей особенную боль. Фиффани развелась две недели спустя. Хейзел не могла прогнать глупое предположение, что свадьба изначально затевалась как шоу. Что Фиффани просто хотела показаться Байрону в этом платье, заставить его пожалеть, что он женился на Хейзел, а не на ней. Четыре бокала спустя Хейзел распласталась на коленях Ливера. – Эта штука убьет меня, да? – она неопределенно показала на что-то в баре. – Какая? Она провела ногтем по его колену и изучила блестящий налет на подушечке пальца. Кажется, его штаны, как кожа выдры, выделяли маслянистый защитный секрет. Но она отвлеклась. Последний час она рассказывала ему во всех подробностях, как кошмарен был ее брак. О том, какое Байрон чудовище, о том, как упорно он нарушал ее личные границы, в том числе самые сокровенные – череп, например. – Так вот, о микрочипе, – продолжала она, возвращаясь к теме. – Он хотел его вставить вот сюдашеньки, – она почувствовала, что коснулась лба рукой, палец – ее собственный? черт разберет – залез в ушную раковину. Попытки сесть прямо не увенчались успехом. Как будто штаны Ливера были магнитами, а ей в щеки вшили металлическую стружку. – Есть тут туалет? – Да, мэм, – ответил он. – Достаточно просторный, чтобы перепихнуться. Достаточно уютный, чтобы было романтично. Вас проводить? Хейзел помотала головой. – Я сейчас вернусь, – сказала она. Имея в виду, что не вернется никогда – ни на колени к Ливеру, ни в «Запятнанную розу». Потому что, скорее всего, будет мертва. Давненько она не пила такой поганый алкоголь: во рту как будто остался песок. Но это к лучшему, напомнила она себе. Ей нужно было смыть с себя байроновскую непрошибаемую ауру стерильности – и она преуспела. Когда она рыгнула, запах был как у самого перебродившего персика в мире, плавающего в жидкости для зажигалок. Хейзел как будто заново родилась, она шла домой на забывших все на свете ногах. Добравшись до входа в свое укрытие, «Тихий уголок», она решила, что дальше можно и доползти. Некоторое время ее рвало в соседскую клумбу в виде колодца желаний из искусственного камня, что, наверное, могло сойти за бросание монетки, так что она решила на всякий случай загадать желание. «О вселенная, – подумала она, – пожалуйста, позволь мне узнать, как живут самые обычные люди. Без интерфейсов, вечного мониторинга и говорящего душа. Также, пожалуйста, дай мне прожить достаточно долго, чтобы построить свою собственную взрослую жизнь, пусть и самую жалкую». Она проползла еще несколько метров, прежде чем вырубиться у усыпительно журчащего фонтана миссис Фенниган. Сон захватил Хейзел – и она ничего не могла поделать – как только ее мозг уловил звук бегущей воды. Наравне с пением птиц, журчание ручья было одним из ее любимых режимов на колонке для сна и медитаций. В смысле, на ее бывшей колонке. В парк на полной скорости въехала скорая с включенными сиренами – на тело на соседней лужайке никто не обратил внимания: всего лишь смерть в старичковом районе, рутина да и только. Хейзел посмотрела на небо: рыхлые облака перекрыли луну. Было уже очень поздно. Она поднялась на колени и попыталась встать, но ее все еще мучала интоксикация. Даже хуже, чем до того, как она вырубилась. Ее взгляд остановился на многообещающем садовом шланге, который висел на соседнем трейлере в нескольких метрах от нее. – Вода! – провозгласила она, но тут же решила, что пока будет лучше молчать. Заговорить было стратегической ошибкой. Сначала она просто поливала лицо из шланга, а потом стала лакать воду из струи – почему ей казалось, что язык отек? – не открывая глаз. Когда она пришла в себя достаточно, чтобы вернулась способность мыслить, она поняла, что не уверена, намокли ли ее штаны из-за шланга или по другой причине, поэтому еще пару минут поливала и их тоже, просто на всякий случай. Папа будет волноваться, если она придет домой утром в мокрой насквозь одежде. Уж точно. Это придало ей сил добраться до примыкающей к веранде комнаты, пока он не проснулся. После пары неудачных попыток Хейзел удалось на четвереньках перебраться на другую сторону улицы, но кривая ее пути привела ее прямиком к садовому фламинго, в которого она впилилась головой. Внезапно раздувшаяся луна засияла ярко, как прожектор. Фламинго, с его поджатой пластиковой ногой, напомнил ей вставшего на одно колено Байрона, и воспоминание захватило ее. Так он преподнес ей микрочип, который хотел вживить ей в мозг: он решил коварно облечь все в псевдоромантическую форму – положил чип в обшитую бархатом коробочку для кольца и, изложив свое предложение насчет их совместных нейрохирургических изменений, встал на одно колено, откинул крышку и сказал: «Хейзел Грин, ты согласна стать со мной одним целым?» Даже смокинг нацепил. Конечно, все это ему присоветовали в исследовательском отделе – взять привычный социальный скрипт, по которому она должна смущаться, восхищаться, чувствовать себя любимой; она должна была броситься к нему в объятья с радостным «Да!» и даже, может быть, расплакаться. Когда ничего из списка не последовало, Байрону не пришло в голову ничего лучше, чем просто подождать. Скорее всего, он решил, что предложение Хейзел поразило, причем в самом лучшем смысле, что она просто в замешательстве и ей нужно время, чтобы все осознать. Может понадобиться много времени, правда? Для такого знаменательного предложения. Байрон так и стоял на одном колене с протянутой рукой на протяжении всего их спора; он искренне верил, что его поза – главный аргумент, который должен Хейзел переубедить. Он так и не поднялся с пола, убежденный, что, если он простоит подольше в позе, подчеркивающей искренность его привязанности, все вернется на круги своя, когда Хейзел развернулась и вышла из комнаты. Ей было противно, она плакала, а он кричал ей вслед: «Хейзел, подожди, просто подумай! Разве любовь – это не прогресс? Что есть любовь? Что есть любовь?» Взревев как росомаха, она набросилась на фламинго и повалила его на землю. Обхватив его туловище одной рукой, другой она схватила его за длинную шею и, опираясь на него как на весло, выпрямилась и пошла дальше. Большинство дворов, через которые им предстояло пройти, были снаряжены лампами с датчиками движения: когда они проходили мимо или пересекали особенно яркую полосу лунного света, стеклянный глаз фламинго как будто загорался и смотрел на нее со злостью и недоумением. Хейзел беспокоилась, что он совсем не рад принудительному переселению. «Завтра я верну тебя на место» – соврала она. Даже если она и доживет до завтра, возвращать фламинго она не собирается. Конечно, птица была ненастоящей, да и Хейзел никогда не фанатела от охоты, но она одолела фламинго, призвав всю свою ненависть к Байрону, и ей было приятно считать, что теперь он – ее трофей. – Ты как Диана, подружка моего отца, – утешила Хейзел фламинго. Может быть, кукла и садовое украшение смогут найти общий язык. Ей хотелось бы, чтобы папа делал вид, что фламинго настоящий, раз уж ей приходится делать вид, что кукла настоящая. Кроме того, общение с компаньонкой явно пошло на пользу папиной менталке. Может быть, притвориться, что птица ее понимает, и тоже сделать ее своей возлюбленной наперсницей – на самом деле отличная идея. – Ты и я, совсем ненадолго, – сказала Хейзел фламинго. – Давай попробуем. Когда они дошли до входа в дом, Хейзел подумалось, что надо предупредить птицу, чего ждать внутри, как она предупредила бы товарища, который помог ей пьяной доковылять до дома. – Шуметь нельзя, – прошептала она, – папа спит. Нам встретятся препятствия, на них надо постараться не наткнуться, например, деревянный ящик, который ты можешь принять за гроб, но это не гроб. Отперев дверь, Хейзел повернула ручку. Она как будто снова была оторвой из старшей школы и беспокоилась, не сидит ли ее отец на диване со скрещенными руками, ожидая ее возвращения. Диана тоже будет там, при полном параде, одетая в один из теперь уже винтажных нарядов ее матери, и ее пластиковое лицо неуловимо изменится, на лбу проступят недовольные морщины. Или – того хуже – внутри ее встретит Байрон или кто-то, кого он заслал.