Дусмадис мог бы уйти, но интуиция никогда его не подводила. Нравился он Люське, видел, что нравился. Тогда, еще в школе, не понимал особо. Многие девчонки к нему липли. А Люся другой была. Но взгляд этот он запомнил. Просто жизнь развела. Просто, видать, должно было время пройти, чтобы он научился ценить то, что имеет. Люся смотрела на него, будто с обидой. А Платон не собирался уходить. Да и ужин стынет в тачке. Не пропадать же добру. Окинув комнату взглядом, Платон сориентировался, где у Люси обеденный стол, кухня, раковина. Кивнул своим мыслям и вышел, не вымолвив и слова. А Люся смотрела, как мужчина ее мечты придирчиво рассматривает ее жилье. Кивает сам себе, будто поставил жирную точку в их встрече. И исчез. Взял, да ушел. А Люсе так обидно стало. Не прошла кастинг. Что ж, так даже лучше. Это как пластырь, нужно срывать, иначе больнее. Люся села на первый попавшийся стул. Вздохнула. И так жалко стало себя. И зачем она ему грубила? Зачем от ресторана отказалась? И сейчас, он ведь приехал… а она… Дура! Распоследняя идиотка! И слезы полились целым потоком. Люська рыдала так, что, наверное, слышно было за километр от дома. И плевать! Она в своем доме находится! Хочет – плачет, хочет – смеется. А Люсе хотелось рыдать. Вот она и рыдала, уткнувшись лбом в сложенные на столе руки. А поскольку процесс рыдания у Люси был действительно весьма громким, то женщина не сразу расслышала, как по комнате кто-то ходит. Пришлось поднять голову, а рукавом стереть слезы с щек. По ее небольшой, но уютной кухне расхаживал Дусмадис. И так по-хозяйски расхаживал. То вазу отыскал для цветов. То тарелки. И все это на стол составлял. Вынимал из многочисленных пакетов упакованные блюда и ставил все аккуратно на столешницу. Даже вино открыл, оставив «подышать». Более того, у этого продуманного наглеца и свечи имелись. Так же молча Платон вынул зажигалку из кармана и поджег их. – Ты не отвлекайся, раз приспичило, – кивнул Платон на сложенные Люсины ладони. Люся нервно рассмеялась. Надо же, какой умный. Но плакать расхотелось. Да и как здесь плакать, если на столе у Люси целый пир из деликатесов? Пусть Люся и умела готовить. Однако кто же откажется от таких аппетитных блюд? – Глупая я. Да? – шмыгнула носом Люся. А Платон сел напротив женщины. Взглянула на Люську как-то странно, снисходительно даже. Качнул головой. – У девчонок всегда свои заморочки, – выдал Дусмадис. А Люся рассмеялась. Уже громче, открыто, заразительно. – Я на минутку, – смущенно пробормотала Люся и юркнула из комнаты в коридор, а там и в свою спальню. Уже там, трясущимся руками Люся умывалась ледяной водой. Пыталась впихнуть себя в то самое нарядное платье. И даже чулки раздобыла. Помирать, так с музыкой. Волосы распустила, растрепала. Ничего вроде бы. Терпимо. Если учесть, что Люся сто лет не задумывалась о своей внешности. И вот, через двадцать минут Люся вернулась к Платону. А Дусмадис все так же сидел за столом. Вино он уже пригубил. Исключительно в целях дегустации. Но, увидев Люсю, пришлось залпом опрокинуть весь стакан до последней капли. Решительно так. Жаль, что не очень крепкий напиток. Ему бы сейчас чего-то погорячее, чтобы хоть как-то унять взбунтовавшие чувства. Потому что Люся была прекрасна. Пожалуй, красивее он и не видел. Яркая, выразительная, взгляд так и липнет ко всем изгибам. И к этим ее кудряшкам игривым. Черт раздери! Платон со звоном поставил фужер на место. Рывком поднялся на ноги. – Люся! – вышло сипло, но потом, прочистив горло, Платон вновь посмотрел на женщину и решил, а чего тянуть, не дети уже давно. – У меня недавно дочка вышла замуж. Работаю я на Адамиди. Знаешь же их? Женат я не был никогда. И нет никого. И у тебя ведь нет? Я все про тебя знаю. А Люся молчала. Хлопала ресницами и молчала. – Умный какой, – наконец, пробормотала Люся. – Что есть, то есть, – усмехнулся Платон, а потом не до смеха как-то стало, дух перехватило от того, как Люся на него посмотрела. А взгляд зацепился за босые ступни, затянутые темным капроном. А он сам был все еще в туфлях. И ростом на целую голову выше ее. Даже, пожалуй, больше. – Ты зачем колготки надела, а, Люська? – прохрипел Платон первое, что пришло на ум. И на хрена, спрашивается, вопрос этот задал? – Это чулки, – так же сипло ответила Люся. Чулки? Чулки! Охренеть просто! И как-то все размытым вдруг стало. Потянулся, прижал, вдохнул нежный запах чего-то сладкого, легкого. И не до смеха совсем. Не до разговоров. И только фразы: – Я тяжелая! – Глупости! – У меня давно никого… – Понял… И жадные касания, стоны, скрип старенькой кровати, на которой Платон с трудом уместился. Но никто не жаловался. Разве это так важно, когда после стольких лет два сердца нашли друг друга? А после, когда Люся, смущенно улыбаясь, сидела в кольце мужских рук, закутанная в простыню, Платон собственноручно кормил и поил свою женщину. И опять полились разговоры, воспоминания, смех, робкие признания. А Платон старался подальше двигать от себя мысли о том, что именно он не разглядел тогда, много лет назад, он виноват. Ведь могли бы уже столько времени быть вместе. И дети у них могли бы общие родиться. Машка вполне могла бы быть от Люси, а не от той, другой, не любимой и давно забытой. И Клим был бы его, Платона, сыном. И будто вселенная услышала его мысли о пацане, дверь неожиданно распахнулась, заставив Люсю вздрогнуть. А мальчишеский голос громко поинтересовался: – Ма? А ты чего, дома? Вроде же уезжать собралась. Люся готова была провалиться сквозь землю. Куда бежать? Спальня ее – через коридор. Сын все равно увидит. И почему она не подумала одеться? Ведь Платон брюки надел, рубашку набросил на плечи, просто не застегнул. А она – дура мечтательная, совсем мозг высох! Однако Дусмадис держал ее крепко, прижимая к себе руками. Да и прятаться поздно. Клим уже вошел в комнату и замер, рассмотрев их двоих во всей красе. – Здравствуй, Клим, – поднялся Платон на ноги, а Люсю усадил на свой стул. Протянул руку парню. – Мы с твоей мамой поженимся скоро. Можешь звать меня Платоном. – А может, сразу «папой»? – скривился мальчишка, но руку пожал. Люся смотрела на то, как ее сын изучает ее мужчину. Не пасует перед Платоном. А ведь Дусмадис был и выше, и сильнее, и старше. Платон вообще был крупным мужчиной, а Клим – еще мальчишка совсем, пусть и тоже обогнал всех сверстников в росте и шириной плеч. Но мальчишка ведь. – Это как получится, – усмехнулся Платон. – Ставь тарелку, ужинать будем. Клим вскинул брови. А Люся так и ждала от сына какого-нибудь фокуса, язвительного замечания, или скандала. Ведь не приводила она раньше никого в дом, да и некого было приводить. Сын привык, что мама – на сто процентов принадлежит ему одному. А здесь… – Вы уж учтите, что ем я много. Прокормите? – хмыкнул Клим, но за тарелкой пошел. – Справлюсь, не переживай, – рассмеялся Платон, а Люся, наконец, юркнула в спальню, чтобы переодеться. А, вернувшись, застала своих мужчин за спором. И не так, чтобы скандал завязался, наоборот, беседовали о своем, сугубо мужском. А у Клима глаза сверкали азартом. Мальчишка смеялся, спорил, ел. А между делом промелькнула фраза: – Нет, у мамы пироги вкуснее! – Глупости, – рассмеялась Люся, присела на свободный стул. А Платон, уже успев застегнуть рубашку, вдруг совершенно серьезно взглянул на Люсю. – У мамы твоей не только пироги вкуснее, она и сама вся замечательная, – скупо проговорил Платон, а вот Люсю ближе подтянул, устроив свою руку на спине своей женщины. А сам продолжил о чем-то говорить с Климом. Люся вполуха слушала мужские разговоры и ловила себя на мысли, что сто лет не чувствовала себя такой счастливой. Нет, хорошо, что она не пошла в ресторан. Да и зачем ей ресторан? Если дома у нее такие замечательные мужчины. * * * Эпилог-бонус. Часть 2 Анисия родилась прежде времени. В семь месяцев, а потому родители опекали дочку, даже когда она подросла. И ведь первые шесть лет Анися была единственной девчонкой в семье Адамиди. Были старшие братья, а вот девочка – она одна. И все ее оберегали, будто она была вазой фарфоровой.