– Тогда я к опричникам, переговорю с ними, выход ертаула после вечерней трапезы, как стемнеет. А ты, князь, вызови проводника, пусть готовится. – Сделаю. – Тогда все. Встретимся на вечерней молитве. Ертаул под предводительством Бордака, ведомый проводником Ефимом Кубаревым, вышел из тыловых ворот крепости около восьми часов вечера. Спустился к Северскому Донцу, и далее разведчики пошли вдоль берега, скрытым от поля склоном высотою саженей в десять. Проводник ехал рядом с Бордаком и опричным десятником. Михайло обратил внимание, что тот был мрачнее тучи. – Отчего опечалился, Ефим? – спросил он. – А чему радоваться, воевода? Тому, что супостаты Песчаную опустошили? Там народу было немного, семей десять, остальные в Чугуев перебрались, часть подалась даже на север, к Курску. А что такое семья? Мужик, баба, старики их да детишки. И все они попали под басурман. А мужики там отчаянные, крепкие, здоровые. За семьи наверняка бились в схватке неравной. Забили насмерть их татары, а также стариков немощных да детишек слишком малых, да болезненных. Им же люди как товар нужен, а худой товар кто купит? Вот «худых» под нож или саблю и пускают. Будь проклято их собачье племя! – Собак-то не погань! От них польза, – заметил опричный десятник. – Это смотря от каких. От животных – польза, а от тех, кто в человечьем обличье, – смерть. – У тебя родственники в деревне? – спросил Бордак. – Были. Кум да брат троюродный, у них в семьях и старики, и детишки. Но боле родных осталось на селе. Слава богу, басурмане туда еще не дошли. – И не дойдут, Ефим. Мы из Москвы сюда прибыли, дабы разгромить сотню мурзы Икрама. Сам царь послал. А значит, недолго осталось мурзе гулять по земле нашей. – Может, и так, но покуда гулять будет, много люда побьет! – Для того и едем к осиннику, дабы избежать этого. – Эх, воевода, получится ли разгромить басурман? Не упустите ли Икрама с добычей? – Поглядим. – Через сто саженей обрывы, среди них овраг, по нему в Донец впадает речушка малая. После обрывов мелководье с осокой. Овраг пройдем, далее по осоке. Морды коням прикройте, а то как бы не порезались, – заговорил проводник, оторвавшись от своих печальных дум. Через десять верст отошли от реки, потому как берег – сплошной обрыв, в балке, выставив охранение, сделали привал. Дозорные, осмотрев местность, доложили, что никого в поле поблизости не видят. Передохнули, пошли далее. Из одной балки в другую, из оврага в ложбину, из нее вниз в балку, но опять к реке. Бордак оценил по достоинству знания проводника. Без Ефима Кубарева плутали бы по бесконечным балкам, оврагам, буеракам до утра. В полночь, идя по узкой песчаной полосе между обрывом и водой, проводник кивнул вправо: – Там недалече село Радное. До Песчаной десять верст. Сейчас смотреть на село не будете? Его видно с обрыва. – Посмотрим, – решил Бордак, – идем со мной, Ефим. Оставив коней на берегу, они поднялись на обрыв. В селе было спокойно. По околице прошел парень с девушкой. Милуются, покуда родители спят. Что им какие-то татары, коли любовь тянет друг к другу сильнее всего на свете. – Басурман нет. Это добре, – проговорил Кубарев. – А может, они наблюдают? И готовят нападение? – спросил Бордак. – Не-е. Собаки бы лай подняли. К тому же за селом с запада на лугу обычно табун пасется. С ним мужики и те же собаки, учуяли бы. Поблизости татар нет, значит, они в осиннике. – Спускаемся. Спустившись и вскочив на коня, Бордак кивнул Рубачу: – На селе спокойно. Идем до деревни без остановки. Опричный десятник махнул рукой, и дружина продолжила путь. Через час проводник сказал Бордаку: – Дале гурьбой идтить не можно. Стойте тут, я пройдусь по берегу. – Пошто так? – Там, – указал Ефим рукой на юг, – изгиб, берег начинается пологий, как раз напротив осинника. То место придется проходить по одному пехом, ведя коня, и не сразу, а через время какое-то. Но я гляну, что к чему, коли басурмане дозор не вывели, дабы смотреть за рекой, может, пройдем и отрядом. – Давай, Ефим. Если что, сигнал подай! – Само собой. Оставив коня при дружине, проводник скрылся в кустах, подходящих к песчаному берегу. Отсутствовал он недолго, от силы полчаса. Вышел берегом, запрыгнул на коня, сплюнул на песок. – Ну что, Ефим? – А пес его знает. В осиннике тихо, дозоров нет. Такое ощущение, что вообще там никого нет. Но басурмане совсем недавно были там, стояли лагерем. – Пошто так мыслишь? – поинтересовался Бордак. – А ты и сам поймешь, когда по песчанику пойдем. Узришь следы коней, которых приводили на водопой. И коней много, есть там и человечьи следы, и от сапог, и от лаптей. Я спустился к песчанику, ну, и увидел следы. Вот только в осиннике что-то слишком тихо. – А чего шуметь? – пожал плечами Фома. – Время позднее, все спят. Охрана с этой стороны не выставлена. – Нет, Фома, коли татары ставят охранение, то по кругу. Так не бывает, чтоб с трех сторон поставили дозор, а с четвертой не стали, – возразил Бордак. – Где ж тогда дозор, коли даже Ефим не заприметил? – В самом осиннике, в кустах. Место подходящее, из рощи река видна. Зачем выставлять людей на открытое место? – Людей? – едва не вскричал Кубарев. – Этих бешеных псов ты называешь людьми?! – Извиняй, Ефим. Но как еще молвить? – Собак, псов шелудивых. – Ладно, пусть так. Значит, идем по одному? – Можно и по двое, но не в седле, – поостыв немного, ответил Ефим. – Тока через время. Одни прошли, подождали немного, пошли другие. – Как скажешь. – Первыми идем я и Ефим, – повернулся Михайло к Рубачу, – следом ты, и далее ратники, по двое. Выходить по моему сигналу. – Добре, воевода. Отряд прошел опасное место. И уже далее пошел быстрее, к двум часам выйдя к деревне Песчаная. Вернее, к тому, что от нее осталось. Перед русскими ратниками предстала страшная картина. В деревне не было ни одной целой хаты, все развалено, сожжено. На улице – трупы. Кубарев подъехал к первой, крайней хате. Соскочил с коня и опустился перед телом на колени. Воины спешились, разошлись, оставив дозор со стороны села. – Кто, Ефим? – подошел к проводнику Бордак. – Кум, Ульян, копьем пробили. – Здесь в малине баба с дитем, убитые, – приблизился к ним один из ратников. Кубарев тут же поднялся и пошел к кустам. – О, господи, их-то зачем? За что?! – воскликнул он. – Тоже твои? – спросил Бордак. – Да, Варюха, жена брата, и сыночек их, годовалый Митька. Праздновали вместе, когда народился, крестить собирались этой осенью, в конце октября. У женщины было перерезано горло, платье задрано, ноги в крови – перед смертью насиловали скопом. Дите разрублено саблей. – Не понимаю, зачем женщину? – покачал головой Бордак. – Мальца-то ясно, слишком мал для полона, но женщина для мурзы – хороший товар. – Хромая она была, с детства под плуг попала, покалечилась. Вот и порешили ее басурмане, – ответил Ефим. – Кому хворая нужна? А перед смертью снасильствовали зверски. Тяжко умирала Варюха. Дите-то, наверное, на ее глазах изрубили. – Ты держись, Ефим! – Бордак положил крепкую руку на плечо проводника. – Клянусь, отомстим!