– Похоронить бы надобно. – Потом, Ефим. Сразу всех. Сейчас не до того. – Но не лежать же им так? Да еще воронье налетит. – Не можно сейчас, Ефим, коли хотим наказать мурзу. – Ну, хоть присыплю в канаве. – Это давай. Остальных тоже можно. Ратники нашли в деревне еще три трупа – двух стариков и одного младенца. Всех перенесли в канаву и по-быстрому присыпали землей. Потом собрались у северной околицы. – К осиннику? – спросил десятник Рубач. – Погодь, – ответил Бордак, – думать треба, как прознать, там ли сотня мурзы? – Я пойду туда, – вышел вперед Кубарев, – все прознаю и сообщу. – Одному не можно. Я с тобой пойду. Есть у осинника место, до которого отсюда скрытно подойти можно? – Есть, с севера, балка. От нее к роще буерак идет, там кусты, редколесье. – И как близка балка к осиннику? – Саженей сто! – Идем! До балки доскакали быстро, а у самого спуска спешились, завели коней в небольшой овраг, привязали к деревьям и дальше двинулись пешком. – Ты осторожней, Ефим, татары могли дозор выставить, – предупредил проводника Михайло. – Ветер с реки и осинника, я их по запаху учую, – ответил тот. – Добро. Прошли балку. Перед подъемом укрылись в нише северного склона. Вдруг позади послышался слабый шум, и они резко обернулись. – Не пугайтесь, други, – раздался голос из ближайших кустов, – я – ратник Андрий, меня Огнев к вам послал. Узнал, где ты, боярин, и сюда. – Подходи. А пошто десятник прислал? – Мало ли, молвил, вдруг понадобится весточку отряду передать, ты и передашь. – Ладно. Если крымчаки выставили дозор, то он где-то между балкой и лесом. – Не чую духа басурманского, нету рядом татар, – повел носом проводник. – Ну что ж, положимся на твой нюх, – сказал Бордак. – Переходим в буерак? – Да. Я первый. Кубарев поднялся по склону и скрылся за вершиной. За ним двинулись Бордак и Андрий. Дойдя до буерака, проводник вновь повел носом и посмотрел на Бордака: – Не чую татар, а они уже должны быть близко. – Значит, не выставили охранения, или оно в осиннике, как в случае с рекой. – Тревожно что-то. – О чем думы, Ефим? – Помолчу покуда, чтоб не сглазить. Вы тут сидите, я проберусь до леса, оттуда кукушкой крикну три раза, значит, можете подходить. Коли крика не будет, значит, попался я, и тогда отходите к балке. Татары, схватив меня, забеспокоятся, разъезды во все стороны пошлют, сотню поднимут. Шумно станет. Определитесь, чего далее делать. – Но тебя же прибьют, Ефим! – Не-е, поначалу пытать начнут, откуда взялся, кто такой. А прибьют, что ж, видать, судьба такая. Там, – поднял он глаза вверх, – встречусь с Варюхой, Ульяном, другими, кого басурмане жизни лишили. – Ты говори, говори, да не заговаривайся. Коли крымчаки заметят, рви от них сюда. Тута мы погоню и встретим. Не торопись на небеса. Господь, придет час, всех приберет, не подгоняй его. – Ладно, – печально улыбнулся Кубарев, словно прощаясь, – пошел! Наступило тяжкое ожидание. А потом, как всегда неожиданно, закуковала кукушка. Раз, два, три. – Идем, Андрий, – кивнул опричнику Бордак. Тот вытащил саблю. Глаза спокойные, решительные, ни тени страха в них. Они прошли сто саженей, вошли в осинник и сразу же сбоку услышали громкое: – Тута я, левее! – А чего кричишь-то? – А то, Михайло. Нету никого в осиннике. Была здесь часть крупного отряда, но не сотня, может, десятка три. Невольники были, ближе к реке, шатер мурзы на елани стоял, кострища, засыпанные землей, оставили. Басурмане ушли отсель вечером, после своей молитвы Магриб, то есть после захода солнца. А вот куда… – Проводник вдруг осекся и метнулся в кусты. Оттуда раздался тихий вскрик, а потом послышался тихий голос: – Не бей, человек, я свой… Тут же вернулся Кубарев, таща за шиворот мужика в оборванном одеянии. Разглядев его, он воскликнул: – Гусев? Ванька? – А?! Чего? – Мужик тоже вгляделся в того, кто схватил его, и… – Ефим? Кубарев? Откель ты? – Издалече. – А это кто? – перевел мужичок взгляд на Бордака и опричника. – Друзья. Ты-то откуда взялся? – Так бегал от татар. Как только они собрали невольников в кучу, дабы гнать в поле, я в кусты и шарахнулся, даже не помню, куда бежал, провалился в яму. Почти ночь просидел в ней, закидавшись листвой. Недавно вылез, хотел податься в деревню, там опосля набега безопасней всего, да не туда пошел. А тут говор русский. Но и татары говорили по-русски, были и такие. Сам ведаешь, у страха глаза велики. Я сразу в кусты, а тут ты навалился. – Мурза Икрам был здесь? – Был. И мурза, и десятники его, но тока трое, остальные где-то в поле. – С чего Икрам вдруг стан бросил? – Да к нему кто-то с севера прискакал. По-русски молвил. Я услышал тока: «Гляди, мурза, это тебе не гарнизон…» – Вот как? – воскликнул Бордак. – Значит, мурзу предупредили об опасности? – Угу, так получается, и тот, кто предупредил, точно русский. Татары по-нашему не так молвят. – Предатель в Чугуеве? – А боле нигде не знали о вашем отряде, – хмуро проговорил Ефим. – Этого нам только не хватало! – Бордак приблизился к испуганному мужику: – Куда повел своих псов и невольников мурза, видел? – Тока слышал вполуха. В урочище… А где оно, то урочище? Извиняй, боярин, не ведаю. – Брошенное село или деревня? Есть в округе такие? – Есть, как не быть, – ответил Кубарев. – На юге и западе много деревень люди побросали. – В мелкое урочище мурза не пойдет, нужно крупное. – Из крупных ведаю о двух. Это Бурор и Санга. Последнее у довольно большого леса, а Бурор в сорока верстах южнее. Там наших давно не было. Воевода посылал по реке разъезды, доезжали они до Бурора, возвернувшись, сказывали ратники, вместо деревни тока название и осталось, все остальное заросло, озеро, что рядом было, в болото превратилось. – Понятно, значит, мурза пошел в Сангу. Там ты был, Ефим? – Давно, когда люди еще жили на селе. Они бы и дальше жили, село большое было, крепкое, да пожар сгубил Сангу. Года три назад сгорело село. Вспыхнуло от костра, что детишки разожгли у новой хаты. А тут ветер налетел, ну, и пошел огонь. За часы все погорело. И людей тоже сгорело много. Кто выжил, разъехались по селам и деревням к родственникам. Кто в Чугуев, кто в Курск, были и те, что на Москву подались за лучшей долей.