Тут он кивнул на Суворову и Мелкову. — А теперь ты такая, как все. А ты, Ань? Максим развернулся к Мелковой. — Раньше в тебе хоть что-то человеческое было, ты хоть ревела иногда, как настоящая девчонка. Ане Мелковой так же не понравился «разбор полетов», учиненный Максимом, как раньше не понравился он Ире Шориной. И она так же резко спросила: — Чё тебе надо, Юров? — Мне надо, чтоб вы поняли, — ответил Максим. — С вами что-то случилось, а вы и не заметили. И тут Барковский, который ощущал себя демиургом и хозяином этого маленького мира, решил вмешаться в ситуацию. Он подошел к Юрову, встал рядом с ним. — Перевожу на нормальный язык, — с легкой улыбкой произнес он. — Это камень в мой огород, спартанцы. «Что-то случилось…» А когда? Когда Миша Барковский в класс пришел. Как говорил товарищ Аристотель тыщу лет назад… — Две тыщи, даже больше, — послышался тихий голос Худякова. Он не мог не поправить вожака — просто не мог. — Ну, две. Так вот, он говорил, что событие — это то, после чего ничто не может идти, как раньше. Понимаете? Я пришел, и всему крышка. Аньку отец перестал по лицу бить, и она резко подурнела. Худя — шакал, потому что расхотел быть грошовым врачишкой. О Шорину теперь ноги никто не вытирает, а ведь могла бы стать примерной домохозяйкой, родила бы кучу карапузов какому-нибудь рабочему человеку, а он бы ее лупил по выходным — красота! Суворова вообще просрала карьеру дипломата и по рукам пошла. Что еще? — Дай мне сказать! — попытался остановить его Юров. Улыбка исчезла с лица Барковского. Теперь он выносил приговор. — Да ты уже все сказал. Теперь я скажу, что изменилось: твое место в пищевой цепочке. Был такой Макс Юров — опытный, матерый, рано повзрослевший. И вдруг раз! И оказался лузером, пустым местом. Помнишь, я сказал, что ты симулируешь чужую жизнь? Теперь скажи честно, кто из вас симулянт — ты или они? — Ты! — ответил Максим. — Я не притворяюсь взрослым, — сказал Барковский. — Мне не страшно. А ты… просто маленький, обоссавшийся от страха мальчик. Это было намеренное оскорбление, и Максим его так и оценил: кинулся на обидчика. Но тут на руках у него повис Довженко, которому суетливо помогал Худяков. А Шорина поспешила загородить Барковского. — Ладно, пустите, — сказал Максим. — Не трону я вашего фюрера. И когда Довженко разжал свои спортивные объятия, Юров повернулся и, ни на кого не глядя, стал спускаться вниз. А Барковский вновь улыбнулся и произнес: — Спасибо, парни. Все нормально. Поболтайте пять минут, мне надо с Гошкой кое-что обсудить. Они отошли в сторону, и Барковский тихо предупредил: — Участковый тебя про Баграмова спрашивать будет. — С чего ты взял? — растерялся Гоша. — Зачем? — Он знает, кого ты мочишь в «Спарте». И не только в «Спарте». …Крюков в сопровождении вахтера Филиппыча осматривал школьную мужскую раздевалку. Вахтер выглядел обиженным, так что капитан спросил: — Вы чего такой мрачный, Юрий Филиппыч? — Ничего… — пробурчал вахтер. — Воскресенье, блин, удалось… Посмотрел, блин, телевизор спокойно… — Я ненадолго, — успокоил его Крюков. — Еще насмотритесь. Тут он заметил в углу какую-то неприметную дверь, заставленную всякой рухлядью. — Это что за дверка такая? — Чуланчик такой… — принялся объяснять вахтер. — Прежний директор давно еще заколотить приказал — там пацаны хулиганили. Труба там вентиляционная проходит, так они там, блин, курилку устроили. Я и заколотил, закрыто там давно. Крюков отодвинул сломанного «коня», который мешал подойти к двери, дернул ручку. — Да нет, тут открыто, — сообщил он вахтеру. Достал из кармана фонарик, включил и вошел внутрь. Филиппыч, стоя у него за спиной, принюхался: — Горелым, что ли, пахнет? Опять курили? Оба вступили в каморку. Она была пуста, только валялись на полу старые кеды и порванная скакалка. А в углу, на старом блине от штанги, виднелась кучка пепла, явно не сигаретного. Крюков наклонился, потрогал пепел концом шариковой ручки. — Плохо заколачивали, Юрий Филиппыч, — заключил он. Когда вышли из каморки, вахтер осмотрел косяк и развел руками: — Ну ты подумай! Хоть бетоном залей, все равно откроют. А табаком не пахнет… Чего они там делают? Дневники, что ли, жгут? — Чего?! — резко повернулся к нему Крюков. Его поразило слово «дневники»… …Преподаватель информатики Игнат Лапиков, совершенно голый, накрывшись простыней, лежал на кровати в дешевом гостиничном номере и с тоскливым видом просматривал каналы телевизора, ни на одном не задерживаясь. Доносившийся из ванной шум воды прекратился, и оттуда вышла учительница биологии Марина Ивановна, завернутая в полотенце. Взглянув на Лапикова, она игриво улыбнулась, легла рядом с ним и запустила руку ему под простыню. — Сказать, что я мужу наврала? — спросила она любовника. Лапиков, передернувшись, убрал ее руку. — Не надо, мне неприятно! Увидев, как подействовали на партнершу его слова и резкий тон, тут же сдал назад: — Прости! Правда, не люблю я этого… — А как любишь? — спросила Марина Ивановна. — Скажи, я сделаю! Как ты хочешь? — Никак не хочу, — заявил Лапиков. — И вообще, мне пора… Однако партнерша не собиралась его отпускать так легко. — Как она тебе делала, покажи? — спросила. — Так? Или так? Лапиков больше не мог сдержаться. — Кто?! — почти закричал он. — Настя твоя! — объяснила Марина Ивановна. Она больше не улыбалась. — Или эта малолетняя проститутка из ее класса! Или ты уже вообще всю школу перетрахал, извращенец? Лапиков вскочил, все так же старательно заворачиваясь в простыню. Он больше не мог выносить ее прикосновений, даже видеть ее не мог! — Что ты несешь? — вскричал он. — У меня ни с кем ничего не было! Что тебе еще надо от меня? Ты сказала — «еще один раз». Вот у тебя был этот один раз! Но у Марины Ивановны был свой счет. — Ты даже не поцеловал меня ни разу, маленький мерзавец! — кричала она. — Скажи спасибо, что не блеванул прямо в постели! — ответил Лапиков. — Отстань теперь от меня, старая ведьма! Отстань! Марина Ивановна усмехнулась. Спокойно встала, отбросив полотенце, пошла к креслу, где лежала ее одежда, стала одеваться. Деловито сообщила любовнику: — Спасибо, Игнат Антонович, вы выполнили обещанное. Я тоже сдержу обещание и о том, что вы снимаете порнографию в своем школьном кабинете с участием несовершеннолетних учениц, никогда и никому не расскажу. Лапиков, с ужасом слушавший ее речь, при последних словах расслабился. — Хорошо, — произнес он. — Значит, мы в расчете? Марина… прости, я сорвался… я… Учительница биологии не дала ему закончить его лепет. — Я уничтожу вас по-другому, — пообещала она. И вышла из номера. Глава 10