Я проследил за ее взглядом. Разбитые костяшки все еще перепачканы кровью, а кожа вокруг в ссадинах и синяках. Или все-таки это не сон. А если и да, то сон очень реалистичный. – Я ударил отца. – Эти слова слетели с губ спокойно. Я не почувствовал ничего, когда произносил их. И это тоже подтверждало, что со мной что-то не так. В конце концов, любой мало-мальски нормальный человек знает, что нельзя поднимать руку на родителей. Но в тот момент, когда отец сообщил нам с Лидией о маминой смерти – так холодно, – в тот момент я просто не мог поступить иначе. Руби поднесла мою руку к губам и поцеловала. От этого ее прикосновения стало так хорошо. Все в этом жесте было таким искренним. Родители с детства внушили мне, что я не должен показывать истинных чувств. Люди могут использовать это против тебя. Как только ты выдашь свои слабости, станешь уязвимым – непозволительная роскошь для управляющего большим предприятием. Но они не подготовили меня к такой ситуации. Что делать, когда теряешь маму в восемнадцать лет? Единственный ответ: пытаться вытеснить горькую правду с помощью алкоголя и наркотиков, делая вид, будто ничего не произошло. Но теперь, когда Руби рядом, я не уверен, что смогу и дальше следовать этому плану. Я стал разглядывать ее лицо, растрепанные волосы, шею. Я все еще помню, каково это – приникать губами к нежной коже ее шеи. Как потрясающе было обнимать Руби. Сейчас она выглядит такой же подавленной, каким я себя чувствую. Не знаю, думает ли она при этом о моей маме или о том, как сильно я ее обидел. Но одно я знаю наверняка: Руби не заслужила такого скотского отношения. Она всегда поддерживала меня. Не надо было мне позволять Элейн поцелуя – а все ради того, чтобы доказать окружающим, что я бесчувственный подонок, которого ничем не пронять, даже смертью матери. Оттолкнуть от себя Руби таким образом было подло. Это самая большая ошибка, какую я когда-либо совершал. – Прости меня, – тихо сказал я. – Я сожалею, что так поступил. Все тело Руби напряглось. Несколько минут она не шевелилась. – Руби… Она отрицательно помотала головой: – Нет. Я здесь не поэтому. – Я понимаю, какую ошибку сделал, я… – Джеймс, хватит, – настойчиво прошептала она. – Знаю, у тебя нет никаких причин меня прощать, но… Ее рука дрожала, когда она отодвинулась подальше. Затем она встала с кровати. Сначала поправила свитер и пригладила челку. Казалось, она хочет выглядеть как прежде – опрятно, скромно. Но тщетно, слишком многое произошло между нами. Уже ничто не могло бы сделать ее незаметной для меня. – Я сейчас не могу, Джеймс, – пробормотала она. – Прости. И она пошла к двери. Тихо закрывая за собой дверь, она даже не оглянулась. Я стиснул зубы, когда в глазах появилось жжение, а плечи снова задрожали. Не знаю, как долго я лежал в кровати, глядя на стену, но в какой-то момент собрался с силами и спустился вниз. На улице давно стемнело, и я задался вопросом, здесь ли еще ребята. Через мгновение я услышал их негромкие голоса. Дверь была приоткрыта, и рука моя замерла на ручке. – Это уже ненормально, – пробормотал Алистер, – если он продолжит в том же духе, то допьется до комы. Я не понимаю, почему он не разговаривает с нами. – Будь я на его месте, у меня бы тоже не осталось сил на разговоры, – выдал Кешав. – Я нисколько не удивился, что это сказал именно он. – Но ты знаешь, когда надо остановиться. В случае с Джеймсом я бы не был так уверен. – Нам не следовало допускать, чтобы дело зашло так далеко, – подключился Рен. – Я до вчерашнего дня думал, что он просто празднует поступление в Оксфорд. На какое-то время стало тихо, затем Рен добавил: – Если Джеймс не хочет об этом говорить, нам остается только принять это. Алистер недовольно фыркнул: – И смотреть дальше на то, как он себя гробит? Ну уж нет. – Ты можешь отнять у него алкоголь и наркотики, – пробормотал Рен. – Но помни: его мать умерла. И пока он это не примет, мы бессильны, как бы хреново это ни звучало. По спине побежали мурашки. Друзья обо всем знают. Стало тошно при одной лишь мысли о необходимости смотреть в их сочувствующие лица. Мне бы этого не хотелось. Я все бы отдал, чтобы жить как раньше. Но если визит Руби что и показал, так это необходимость переходить к делу – меняться. И я, размяв шею и ноющие от боли плечи, вошел в зал. Алистер, собиравшийся что-то возразить, закрыл рот, увидев меня. Я двинулся прямиком к столику с напитками и взял оттуда бутылку виски. Трезвым я не перенесу то, что мне сейчас предстояло. Я налил полный стакан и залпом его выпил. Только после этого повернулся к ребятам. Тут были все, кроме Сирила. Алистер, уставившись в пол, вертел в руках стакан с остатками алкоголя. Кеш, как и Рен, мрачно смотрел на меня в ожидании. Хотя они уже все знали, было важно произнести это вслух: – Моя мама умерла. Я сказал это впервые. От этих слов мне стало больнее, чем я ожидал. Даже алкоголь не помог. Именно поэтому я избегал разговора с друзьями. От разговоров становится тяжелее. Я уставился на ботинки, чтобы не пришлось видеть их реакцию. Еще никогда я не чувствовал себя таким уязвимым, как в эту минуту. Вдруг я услышал приближающиеся шаги, и, когда поднял взгляд, передо мной стоял Рен. Он обнял меня одной рукой и крепко прижал к себе. Я устало опустил голову ему на плечо. Руки мои были тяжелыми, как свинец, и я не мог нормально ответить на его объятие. Рен тем не менее не ослабил хватку. Почти сразу к нам подошли Кеш и Алистер и сделали то же самое. Мы все обнялись. Слова оказались лишними, к тому же у меня ком в горле стоял, поэтому я не смог бы произнести ни звука. Это все длилось какое-то время, пока я снова не взял себя в руки. Потом Рен повел меня к дивану, а Алистер принес стакан воды и молча протянул мне. – Это так погано, – пробормотал Алистер, садясь рядом со мной. – Ужасно жаль, что так вышло, Джеймс. Мне не удалось взглянуть на него или что-нибудь ответить, поэтому я просто кивнул. – Как это случилось? – спросил Кеш немного погодя. Я медленно приник губами к стакану. Холодная вода оказалась как нельзя кстати. – Она… у нее случился инсульт, пока мы были в Оксфорде. Молчание. Ни у кого не хватило духу что-то сказать. Друзья знали, что мама умерла, но последняя деталь этой трагедии шокировала их. – Отец рассказал нам, только когда мы с Лидией вернулись. Он не хотел, чтобы мы провалили собеседования. – По телу побежали мурашки. Я уставился на разбитую руку, сжимал ее в кулак и снова расслаблял. – Мы предполагали, что случилось что-то нехорошее, – пробормотал Рен. – Я никогда тебя таким не видел. Но Лидия ничего не рассказала, а ты и вовсе был не в себе… Кешав откашлялся: – Сегодня пришло официальное сообщение для прессы от «Бофорт». Так мы и узнали. Я тяжело сглотнул: – Я просто не хотел думать об этом… ни о чем. – Все нормально, Джеймс, – тихо сказал Рен. – И я боялся, что это станет правдой, если я это произнесу. Я наконец увидел растроганные лица друзей. Глаза Кешава подозрительно блестели, а щеки Алистера были бледны. Я совсем не учел того, что ребята с детства знали мою маму и новость о ее смерти расстроит и их. Внезапно я осознал, насколько эгоистичной могла показаться моя реакция. Я не только игнорировал реальность и обидел Руби, но и оттолкнул своим поведением друзей. – Ты выдержишь. Вы выдержите, – поправился Рен. Я проследил за его взглядом и заметил Лидию и Сирила в дверях. Щеки и глаза Лидии стали красными. Уверен, я выглядел ничуть не лучше. – Как бы тяжело вам сейчас ни приходилось, вы не одни. У вас есть мы. Понятно? – настойчиво продолжил Рен и сжал мое плечо. Взгляд его карих глаз был серьезным. – Хорошо, – ответил я, хотя понятия не имел, можно ли ему верить. 4 Лидия Перси вошел в дом как раз в тот момент, когда я надевала на шею мамино жемчужное ожерелье. – Вы готовы ехать, мисс? – спросил он, остановившись в паре шагов от меня. – Мистер Бофорт и ваш брат уже ждут в автомобиле. Я не ответила. Вместо этого защелкнула застежку ожерелья и в последний раз поправила высокую прическу. Затем медленно опустила руки. Стала разглядывать свое отражение в зеркале. Папина распорядительница позаботилась не только об организационной части, но и о том, чтобы папу, меня и Джеймса на похороны собрал стилист.