– Водостойкая тушь, она поможет выдержать сегодняшний день, дорогая, – щебетала молодая женщина. Я уже подумывала, не потереть ли обеими руками влажные от косметики глаза, чтобы испортить всю работу стилиста, но строгий взгляд отца остановил меня. Только ради него я выгляжу презентабельно. И даже более того. Я накрашена сильнее, чем на любой из фотосессий, которые мы делали для коллекций компании «Бофорт». Тени и неброская подводка нанесены аккуратно, ресницы немного слиплись от трех слоев водостойкой туши, а на лице был четкий контуринг. Из-за него мои скулы проступают заметнее, чем обычно. Папа удивленно наморщил лоб, когда стилист закончила работу над моим круглым лицом. Возможно, еще пару месяцев я без труда смогу скрывать беременность, но вряд ли дольше. Стоит только представить, как на это отреагирует семья, так у меня сразу перехватывает дыхание. Но сейчас мне нельзя об этом думать. Не сегодня. – Нет, – ответила я на вопрос Перси спустя почти бесконечность, но сама при этом решительно зашагала к выходу. Перси молча последовал за мной. У гардероба он хотел помочь мне надеть пальто, но я отвернулась от него. Я не в состоянии вынести сочувствующие взгляды, поэтому собственноручно набросила пальто, проскользнула в рукава и вышла на улицу. Подъездной двор поместья был покрыт инеем, который блестел на солнце. Я аккуратно сошла по лестнице к черному лимузину, припаркованному прямо у входа. Перси открыл дверцу, и я поблагодарила его, перед тем как сесть к Джеймсу на заднее сиденье. В машине царила гнетущая тишина. Ни Джеймс, ни отец, сидящий сбоку от него, не обратили на меня внимания. Я еду на кладбище в черном платье-футляре с воланами на длинных рукавах. На брате и отце черные костюмы, подготовленные специально для этого дня. Из-за темных цветов Джеймс выглядит еще более бледным. Стилист хотя и старалась придать его лицу немного цвета, из этого ничего не вышло. С папой же макияж сотворил чудеса: от синяка под глазом не осталось и следа. Я покачала головой, рассматривая их обоих. У меня больше нет семьи, наша жизнь разрушена. Поездка до кладбища прошла как в тумане. Я пыталась последовать примеру отца и брата и мысленно перенестись в другое место, но сейчас, когда мы остановились в паре метров от точки назначения и Перси тихо выругался, это было уже невозможно. Вход на кладбище осаждали репортеры. Я покосилась на Джеймса, но его лицо не выражало абсолютно ничего, он надел темные очки и ждал, когда перед ним откроют дверцу автомобиля. Я сглотнула и потуже затянула пальто. Потом тоже нацепила на нос темные очки. При виде напирающих репортеров мне стало по-настоящему дурно. Я старалась дышать глубже, вдыхая через нос, а выдыхая ртом. Двое нанятых Юлией охранников помогли нам выйти из машины. Ноги казались ватными, колени дрожали, и, когда мы шли к кладбищенской церкви, я находилась почти в состоянии шока. Журналисты и папарацци кричали нам вслед, но, кроме наших с Джеймсом имен, я не могла разобрать ни слова. Игнорируя их, я быстро зашагала дальше. Когда мы подошли к церкви, работники кладбища открыли перед нами двери, так чтобы мы без промедления могли зайти. Первое, что я увидела, – гроб, установленный перед алтарем. Он был черный, и на его гладкой, лакированной поверхности играли блики света от подвесных светильников, прикрепленных высоко под сводом. Потом я увидела женщину, стоящую прямо у гроба. У нее такие же рыжие волосы, как у мамы, только они спадали ей на плечи мягкими волнами. На ней надето черное пальто ниже колен. – Тетя Офелия? – хрипло окликнула ее я и сделала шаг вперед. Она обернулась. Офелия на пять лет младше мамы, и, даже несмотря на мягкие черты ее лица, с первого взгляда было заметно, что они сестры. – Лидия, – в глазах тетушки я увидела ту же глубокую скорбь, какую чувствовала все эти дни. Я хотела подойти к ней и обнять, но не успела сделать и шага, как отец поймал меня за локоть. Ледяным взглядом он окинул Офелию. Едва заметно покачал головой, давая понять: нельзя. Я почувствовала пульсирующую боль во всем теле. Это же похороны мамы. Возможно, они находились не в самых лучших отношениях, но ведь мы на похоронах. И я уверена, мама хотела бы, чтобы мы поддержали Офелию. Не обращая внимания на мое сопротивление, папа обнял меня за плечо. Это не было жестом любви и ощущалось как наказание. Когда он вел нас к нашим местам, я еще раз оглянулась в поисках Офелии, но она исчезла в море одетых в траур людей. Похоронную процессию сопровождала дюжина охранников, которые шли рядом с нами, не подпуская репортеров. Хотя большинству хватало такта оставаться у края дороги, некоторые подбегали с камерами так близко, что я могла бы дотянуться до них рукой. Спустя какое-то время я взглянула на Джеймса, он шел рядом со мной, стоически упершись взглядом в спину отца. Его лицо было каменным, а мне так хотелось заглянуть ему в глаза. Тогда я, кто знает, поняла бы, что творится у него на душе. Возможно, он под наркотиками или выпил перед тем, как отправиться сюда. В последние несколько дней – вернее, с того вечера, когда у нас ночевала Руби, – он совсем ушел в себя и не разговаривал ни со мной, ни с ребятами. Я не могу поставить это ему в вину. Во многих отношениях мы думаем и действуем одинаково. Я и сама нуждалась бы в «допинге», в чем-то, что помогло бы пережить эти ужасные, затянувшиеся дни скорби. Во время траурной речи, которая никак не хотела заканчиваться, я мысленно отключилась. Я бы не выдержала всех этих слов, которые пастор говорил о маме. Я воздвигла невидимую стену между мной и окружающими и сосредоточилась на том, чтобы не всхлипывать слишком громко. Представляю, как бы воспринял истерику отец. Эту стену я старалась удержать, когда мы наконец подошли к маминой могиле. Я уставилась на черную яму, вырытую в земле, и упорно отгоняла все эмоции. Это ненадолго помогло. Пастор снова заговорил, но я не слушала и ни о чем не думала. Но, когда гроб опускали в могилу, мне показалось, что воздух больше не поступает в легкие. Все мысли, с которыми я боролась последние несколько часов, прорвались на поверхность моего сознания. В гробу лежит безжизненное тело мамы. Она больше не вернется. Она умерла. Мне стало дурно. Тяжело дыша, я зажала рот рукой и пошатнулась. – Лидия? – словно издалека донесся голос Джеймса. Я только мотала головой и судорожно вспоминала папины наставления перед похоронами. Стоять прямо, не снимать солнцезащитные очки дольше чем на полминуты, и чтобы никаких слез. Он не хотел дарить прессе больше драмы, чем нужно. Мне стоило последних сил взять себя в руки. Я старалась не думать о маме. О том, что больше не смогу спросить ее совета. О том, что она больше никогда не принесет в комнату чай, когда я засижусь за уроками. О том, что не смогу ее обнять. О том, что она не увидит своего внука. О том, что я абсолютно одна и боюсь потерять Джеймса с папой, потому что наша семья с каждым днем понемногу разваливается. Из горла вырвался тихий всхлип. Я крепко сжала дрожащие губы, чтобы больше не издать ни звука. – Лидия, – повторил Джеймс, на этот раз настойчиво. Он придвинулся ко мне так, что наши локти соприкасались сквозь плотную ткань верхней одежды. Я медленно посмотрела на него. Джеймс снял темные очки и глядел вокруг беззащитными глазами. В них я увидела то, чего так отчаянно искала всю последнюю неделю. То, что напомнило мне, что у меня есть брат и он всегда будет рядом. Джеймс осторожно поднял руку к моему лицу. Хотя она была ледяной, я все равно почувствовала облегчение, когда он погладил меня по щеке. – Плевать на отца, – прошептал он. – Если хочешь плакать, плачь. О’кей? Благодаря этой откровенности стена между нами окончательно разрушилась. Я дала волю чувствам, и они превратились в ураган, потому что Джеймс был рядом, чтобы поддержать. Он обнял меня за плечи и крепко прижал к себе. Я уткнулась лицом в его грудь. И почувствовала себя как дома, на сердце стало намного легче. Пока слезы непрерывно капали на пальто, мы вместе смотрели, как гроб опускался глубже под землю, пока не достиг дна могилы. 5 Руби В среду я снова пошла в школу. Я пропустила больше недели занятий и теперь могла ощутить последствия такого поведения. Хотя на выходных Лин поделилась со мной конспектами, на уроке было трудно следить за происходящим. Меня дважды спросили на истории, и я не смогла дать внятного ответа. Правда, мистер Саттон, похоже, даже не заметил, как смущенно я опустила глаза в планер. Он сам, казалось, был не в порядке, мысленно наверняка уносился совсем в другое место. Интересно, он так же часто думает о Лидии, как я о Джеймсе? К полудню я была совершенно раздавлена. Мне хотелось засесть в библиотеке и еще раз просмотреть материалы к следующим урокам, но желудок так сильно урчал, что пропустить обед я не могла. По дороге в столовую Лин взяла меня под руку: – Все в порядке? – спросила она, заглядывая мне в лицо. – Больше я не пропущу ни дня, – недовольно проворчала я, и мы вместе направились к столовой. – Это ужасное чувство, когда не понимаешь, чего от тебя хотят учителя. Лин похлопала меня по руке: – Ничего, ты все равно держалась достойно. Не позднее следующей недели ты все наверстаешь. – М-м, – промычала я, когда мы свернули за угол. – Но это было… – я на полушаге замерла. Мы стояли в главном зале Макстон-холла. Лестница справа от нас вела в подвал. Лестница, на которой Джеймс впервые меня поцеловал. Воспоминание о том, как он приник ко мне губами, неожиданно оживило мои чувства. Оно пронеслось перед глазами, словно фильм: его губы скользят по моим, его руки крепко держат меня, его уверенные движения, от которых подкашиваются колени… Но вдруг мое лицо в этом фильме стало меняться – оно исказилось, черты стали чужими. Теперь Джеймс обнимал не меня, а Элейн и страстно целовал ее. Внезапно судороги сжали мой желудок, и мне стоило больших усилий не скорчиться от боли. Тут кто-то врезался в меня сбоку – и я снова очутилась в Макстон-холле. Вместо поцелуя перед глазами была пустая лестница в подвал и люди, бредущие в столовую. Даже спазмы в желудке утихли. Я глубоко вздохнула. Сегодняшний день можно сравнить с поездкой на американских горках. Каждый раз, когда я еду вверх – кажется, что все нормально и я как-нибудь справлюсь, – но стоит увидеть что-то, напоминающее о Джеймсе, как я снова погружаюсь в пучину боли. – Руби? – окликнула меня Лин; судя по озабоченному выражению ее лица, окликнула не в первый раз за последние минуты. – Все хорошо? Я заставила себя улыбнуться и кивнула. Лин нахмурилась, но допытываться не стала. Вместо расспросов она продолжила то, что пыталась делать весь день: отвлекать меня. По дороге в столовую она рассказывала о новых сериях манги от Цугуми Оба и Такэси Обата, которые она прочитала взахлеб. Она так восхищалась ими, что я немедленно достала планер и занесла их в список для чтения. Когда мы наконец поели и пошли сдать подносы, там неподалеку стояла, прислонившись к стене, незнакомая мне девушка. Она болтала с каким-то парнем, но замолчала, увидев меня. Выпучив глаза, она ткнула его – не то чтобы незаметно – локтем в бок. Я попыталась их игнорировать. – Это случайно не тебя столкнули в бассейн на вечеринке у Сирила Веги? – спросила она, сделав шаг ближе. От ее вопроса я вздрогнула. Этот чертов бассейн связан с худшими воспоминаниями в моей жизни, и я бы с удовольствием избавилась от них с помощью лоботомии. Не ответив, я ждала, когда лента проедет дальше, чтобы поставить поднос и смыться отсюда. – Джеймс Бофорт спас тебя. Ходят слухи, что ты его тайная подружка. Это правда? Казалось, будто стены столовой медленно, но верно надвигаются на меня. Сейчас они раздавят мое хрупкое тело. – Будь она его девушкой, то присутствовала бы на похоронах, – ответил ей парень так громко, чтобы я услышала. – Ну, поэтому я подчеркнула слово тайная. Возможно, это одна из его грязных тайн. Ты же знаешь, сколько их у него. Наконец прозвенел звонок. Я выронила из рук поднос. Под ногами всюду валялись осколки. Я уставилась на горошинки, которые катились по полу, и не могла пошевелиться, чтобы их собрать. Тело будто окаменело.