— Насчет Пера Холмена. — А там есть о чем говорить? — Она равнодушно пожала плечами, но тепла в голосе поубавилось: — Вы делаете свою работу я — свою. — Пожалуй, но я… я только хотел сказать, что все было совсем не так, как представлялось на первый взгляд. — Как же именно? — Я сказал вам, что мне есть дело до Пера Холмена. А кончилось тем, что я разрушил остатки его семьи. Такова порой бывает моя работа. Мартина хотела ответить, но тут зазвонил телефон. Она сняла трубку, выслушала звонившего и сказала: — Церковь Вестре-Акер. В понедельник, двадцатого, в двенадцать часов. Да. — Она положила трубку, принялась листать бумаги. — Все собираются на похороны. Политики, духовенство, знаменитости. Всем хочется быть с нами. Вчера звонил менеджер нашей новой вокальной звезды, предложил, чтобы она спела на похоронах. — Ну что ж, — сказал Харри, пытаясь собраться с мыслями. — Я… Снова зазвонил телефон, и он понял, что пора идти, кивнул и шагнул к двери. — Я записала Уле на четверг, на Эгерторг, — услышал он за спиной. — Да, вместо Роберта. Вопрос в том, сможешь ли ты сегодня вечером подежурить вместе со мной на раздаче бутербродов, в автобусе. В лифте он тихонько чертыхнулся, потер ладонями лицо. Потом растерянно засмеялся. Как смеются над плохими клоунами. Робертова контора казалась сегодня почему-то совсем уж крохотной. И по-прежнему неприбранной. Флаг Армии спасения красовался возле замерзшего окна, карманный нож торчал возле стопки бумаги и невскрытых конвертов на письменном столе. Юн сидел за столом, скользил взглядом по стенам. Остановился на фото: он сам и Роберт. Когда это было? Снято в Эстгоре, конечно, но в какое лето? Роберт словно бы старался держаться серьезно и все равно невольно улыбался. Собственная его улыбка выглядела вымученной, натужной. Он читал сегодняшние газеты. Уму непостижимо: хотя теперь он знал все подробности, речь шла как бы о ком-то другом, не о Роберте. Дверь открылась. На пороге стояла высокая блондинка в куртке-косухе защитного цвета. Губы узкие, бескровные, глаза жесткие, безразличные, лицо без всякого выражения. За ее спиной виднелся невысокий рыжеволосый парень с пухлой физиономией и ехидной ухмылкой, которая у иных людей будто навсегда приклеена к лицу и которой они встречают и хорошие и плохие дни. — Кто вы? — Юн Карлсен, — ответил он и добавил, заметив, что взгляд у нее стал еще жестче: — Брат Роберта. — Примите соболезнования, — ровным голосом сказала блондинка, шагнула в комнату, протянула руку. — Туриль Ли, полицейская, убойный отдел. — Рука у нее была костлявая, жесткая, но теплая. — А это полицейский Ула Ли. Парень кивнул, Юн тоже. — Нам очень жаль, что так случилось, — продолжала полицейская. — Но, поскольку произошло убийство, нам придется опечатать это помещение. Юн кивнул, снова устремив взгляд на фото на стене. — Стало быть, мы должны просить вас… — А-а, да, конечно, — сказал Юн. — Извините, я немного рассеян. — Вполне понятно, — улыбнулась Туриль Ли. Улыбка была не широкая и сердечная, а чуть заметная, любезная, под стать ситуации. Юн подумал, что они, наверно, не раз сталкивались с подобными вещами, ведь работают с убийствами и прочим. Прямо как священники. И как отец. — Вы что-нибудь трогали? — спросила полицейская. — Трогал? Нет, зачем? Просто сидел в кресле. Юн встал и, сам не зная почему, выдернул из столешницы нож, сложил и сунул в карман. — Прошу вас. — С этими словами он вышел, тихонько затворив дверь. Уже у лестницы до него вдруг дошло, что он сделал глупость — унес с собой складной нож; он повернулся, решил вернуть его. Но у закрытой двери замер, услышав смеющийся женский голос: — Ух я и перепугалась! Он похож на брата как две капли воды, я сперва подумала, что вижу призрак. — Да не похожи они совсем. — Видел бы ты фото! Страшная мысль поразила Юна. Борт SK-655 на Загреб вылетел из ословского аэропорта ровно в 10.40, над озером Хурдал сделал поворот налево и взял курс на юг, на ольборгский навигационный маяк. Поскольку день выдался необычайно морозный, то холодный атмосферный слой, называемый тропопаузой, опустился так низко, что MD-81 вошел в него, еще находясь над центром Осло. А поскольку именно в этом слое самолет оставляет инверсионный след, он — если бы посмотрел вверх, когда, дрожа от холода, стоял возле таксофонов на Йернбанеторг, — мог бы увидеть самолет, билет на который лежал в кармане его верблюжьего пальто. Сумку он оставил в ячейке камеры хранения на Центральном вокзале. Ему нужна комната в гостинице. И необходимо выполнить работу. А значит, требуется оружие. Но где взять оружие в городе, не имея никаких контактов? Он слушал женщину из телефонной справочной службы, которая на певучем скандинавском английском сообщила, что в Осло зарегистрированы семнадцать Юнов Карлсенов и, к сожалению, она не может дать ему все адреса. Но телефон Армии спасения, разумеется, предоставит. Дама из штаб-квартиры Армии спасения сказала, что у них есть только один Юн Карлсен, но сегодня у него выходной. Он объяснил, что хочет послать рождественский подарок, и спросил, не даст ли она ему домашний адрес. — Сейчас посмотрю. Гётеборггата, четыре, почтовый индекс ноль-пять-шесть-шесть. Как мило, что кто-то думает сейчас о нем, о бедняге. — О бедняге? — Да, ведь вчера застрелили его брата. — Брата? — Да, на Эгерторг. Сегодня все газеты пишут об этом. Он поблагодарил за помощь и повесил трубку. Кто-то похлопал его по плечу, он резко обернулся. Картонная кружка в руках у парня все объяснила. Джинсовая куртка, довольно грязная, зато стрижка вполне модная, свежевыбрит, одет прилично, взгляд живой, открытый. Парень что-то сказал, а когда он пожал плечами, показывая, что по-норвежски не понимает, перешел на превосходный английский: — I'm Kristoffer. I need money for a room tonight. Or else I'll freeze to death.[13] Все это прозвучало как заученный маркетинговый слоган, короткое, емкое сообщение, которому упоминание имени придавало действенную эмоциональную конкретность. Затем парень широко улыбнулся. Он покачал головой и хотел уйти, но попрошайка с кружкой заступил дорогу: — Мистер! Вам когда-нибудь приходилось ночевать на улице и от холода всю ночь плакать? — Yes, actually I have.[14] — На миг у него возникло безумное желание рассказать, как однажды он четверо суток лежал в мокрой лисьей норе, дожидаясь сербского танка. — Тогда вам известно, о чем я толкую, мистер. В ответ он медленно кивнул. Сунул руку в карман, вытащил купюру и не глядя протянул Кристофферу. — Вы же все равно будете ночевать на улице, верно? Кристоффер поспешно спрятал деньги в карман, потом кивнул и виновато улыбнулся: — Я вынужден отдавать предпочтение лекарству, мистер. — А где вы обычно ночуете? — Вон там, — показал наркоман длинным тонким пальцем с ухоженным ногтем. — На контейнерном складе. Летом там начнут строить оперу. — Кристоффер опять широко улыбнулся. — Я люблю оперу — Но ведь сейчас там холодновато, а? — Сегодня ночью, наверно, пойду в Армию спасения. В Приюте всегда найдется свободная койка. — Вот как? — Он посмотрел на парня. С виду вполне обеспеченный, ровные зубы сверкали белизной, когда он улыбался. И все же от него веяло тленом. Прислушиваясь, он словно бы слышал чавканье тысяч челюстей, пожиравших изнутри его плоть. Глава 11 Четверг, 17 декабря. Хорват Халворсен сидел за рулем, терпеливо дожидаясь, когда отчаянно газовавший автомобиль с бергенскими номерами наконец перестанет буксовать на льду Харри говорил по мобильнику с Беатой. — Что ты имеешь в виду? — громко спросил Харри, стараясь перекричать рев бергенца. — Не похоже, что на двух снимках один и тот же человек, — повторила Беата. — У них одинаковые шапки, одинаковые штормовки, одинаковые косынки на шее. Наверно, все-таки один человек?