— Вы почти не замечаете изменений. Мельчайшие мышцы сжимаются и натягиваются. Результат мелких движений мышц — перемена выражения лица. Вправду ли лицо меняется так сильно? Нет, однако та часть мозга, которая распознает лица, — fusiform girus — необычайно восприимчива к самым крохотным изменениям, ведь ее задача — дифференцировать тысячи физиологически одинаковых лиц. Благодаря постепенному тонкому изменению напряжений лицевых мышц получается как бы лицо другого человека. А именно вот такое. Кадр на экране замер. — Алло! Земля вызывает Марс! Харри узнал голос Магнуса Скарре. Кто-то хихикнул. Беата покраснела. — Прошу прощения, — буркнул Скарре и весело огляделся по сторонам. — Это по-прежнему Станкич? Научная фантастика отдыхает, парень, который напрягает одни мышцы, расслабляет другие и оттого становится неузнаваем, это, по-моему, уже мистика какая-то. Харри хотел вмешаться, но раздумал. Пристально посмотрел на Беату. Десять лет назад подобная реплика напрочь бы выбила. Беату из колеи и ему пришлось бы разруливать ситуацию. — Тебя пока что не спрашивают, — отрезала Беата, щеки у нее все еще горели. — Но раз у тебя такое впечатление, приведу пример, который ты наверняка поймешь. — Ой-ой! — воскликнул Скарре, примирительно подняв руки. — Я вовсе не имел в виду тебя лично, Лённ. — Когда люди умирают, наступает, как известно, rigor mortis, — продолжала Беата, с виду невозмутимо, но Харри заметил, что она раздула ноздри. — Мышцы тела, и лица в том числе, коченеют. Результат тот же, что и при их напряжении. И какова же типичная реакция, когда близкие должны опознать труп? В наступившей тишине слышалось только, как в проекторе жужжит вентилятор. Харри уже заулыбался. — Они его не узнают, — произнес ясный громкий голос. Харри не заметил, как вошел Гуннар Хаген. — Нередкая проблема на войне, при опознании солдат. Они все в форме, и порой даже товарищи из их собственного подразделения для полной уверенности вынуждены проверять личные жетоны. — Спасибо, — сказала Беата. — Ну что, Скарре, так понятнее? Скарре пожал плечами, Харри услыхал громкий смешок. Беата выключила проектор. — Пластичность, или подвижность, лица очень индивидуальна. Кое-что можно натренировать, а кое-что, по-видимому, обусловлено генетически. Одни не могут дифференцировать правую и левую половину лица, другие с помощью тренировки способны добиться, чтобы все мышцы действовали независимо одна от другой. Как пианист-виртуоз. Называется это гиперподвижностью, или visage du pantomime. Зарегистрированные случаи указывают на то, что это сугубо наследственно, что эту способность человек развил в ранней юности или вообще ребенком и что люди с крайней степенью гиперподвижности нередко страдают нарушениями личности или подростками испытали тяжелые травмы. — Вы хотите сказать, мы имеем дело с сумасшедшим? — спросил Гуннар Хаген. — Моя специальность — лица, а не психология, — сказала Беата. — Но в любом случае это не исключено. Харри? — Спасибо, Беата. — Харри встал. — Теперь вы немного больше знаете о том, с кем имеете дело, ребята. Вопросы? Да, Ли? — Как поймать такое существо? Харри и Беата переглянулись. Харри кашлянул: — Понятия не имею. Знаю только, что все это кончится не раньше, чем он выполнит свою работу. Или мы свою. В кабинете Харри ожидало сообщение: звонила Ракель. Он сразу же ей перезвонил, чтобы не углубляться в раздумья. — Как идут дела? — спросила она. — Прямиком в Верховный суд. — Эту поговорку любил отец Ракели. Шуточка, популярная после войны среди фронтовиков. Ракель засмеялась. Мягкий, звонкий смех, ради которого он когда-то отдал бы все, лишь бы слышать его каждый день. И этот смех до сих пор не утратил воздействия. — Ты один? — спросила она. — Нет. Халворсен, как всегда, здесь, держит ушки на макушке. Халворсен поднял голову от протоколов свидетельских показаний с Эгерторг и скорчил гримасу. — Олегу нужно с кем-нибудь поговорить, — сказала Ракель. — И что? — Уф, я неудачно выразилась. Не с кем-нибудь. Ему нужно поговорить с тобой. — Нужно? — Поправка: он сказал, что хочет поговорить с тобой. — И попросил тебя позвонить? — Нет. Не просил, ни в коем случае. — Та-ак. — Харри улыбнулся. — Ну… Может, найдешь время как-нибудь вечерком, а? — Конечно. — Вот и отлично. Поужинаешь с нами. — С нами? — С Олегом и со мной. Харри хмыкнул. — Я знаю, ты встречался с Матиасом… — Да, — быстро сказал Харри. — Славный малый, по-моему. — Пожалуй. Харри не знал, как истолковать ее тон. — Ты слушаешь? — Да, — сказал он. — Знаешь, у нас тут убийство и некоторая запарка в связи с этим. Можно, я прикину маленько, а потом перезвоню, когда найду подходящий день? Пауза. — Ракель? — Да, само собой. Как ты вообще? Вопрос прозвучал настолько неуместно, что на миг Харри почудилась в нем ирония. — Потихоньку-полегоньку. — Ничего нового не произошло в последнее время? Харри вздохнул: — Мне надо идти, Ракель. Как только выкрою время, сразу позвоню. Передай привет Олегу. О'кей? — О'кей. Он положил трубку. — Ну? «Подходящий денек»? — сказал Халворсен. — Всего-навсего ужин. Повидаю Олега. Зачем Роберт ездил в Загреб? Халворсен хотел ответить, но тут в дверь негромко постучали. Они обернулись. На пороге стоял Скарре. — Только что отзвонили из загребской полиции, — сообщил он. — Кредитная карта Станкича выдана по фальшивому паспорту. Харри хмыкнул и, заложив руки за голову, откинулся на спинку стула. — Зачем Роберт ездил в Загреб, Скарре? — Вы же знаете, что я думаю. — Наркота, — сказал Халворсен. — Ты упоминал про девушку, которая спрашивала насчет Роберта во «Фретексе» на Хиркевейен, Скарре? В магазине еще сказали, что она вроде бы из Югославии? — Да. Начальница ихняя гово… — Звони во «Фретекс», Халворсен. В комнате царила тишина, Халворсен полистал «желтые страницы», потом набрал номер. Харри тихонько барабанил пальцами по столу, размышляя, как бы сказать Скарре, что он им доволен. Откашлялся. Но тут Халворсен протянул ему трубку. Капрал Руэ слушала, говорила и действовала. Деловая женщина, констатировал Харри, когда через две минуты положил трубку, снова откашлялся и сказал: