— Один из ее работников, серб, запомнил девушку. Зовут ее, кажется, София, но он не уверен. Однако точно помнит, что она из Вуковара. Юна Харри нашел на кровати в квартире Роберта, с открытой Библией на животе. Выглядел он невыспавшимся и боязливым. Харри закурил, сел на хлипкий кухонный стул и спросил, зачем Роберт, по его мнению, мог ездить в Загреб. — Понятия не имею, он не говорил. Может, в связи с тем серьезным планом, на который занимал у меня деньги. — О'кей. А вам известно, что у него была подружка, молоденькая хорватка по имени София? — София Михолеч? Вы шутите! — Отнюдь. Стало быть, вы знаете, кто она? — София живет в одном из наших домов на Якоб-Оллс-гате. Ее семья из числа хорватских беженцев, которых направили к нам. Но София… ей всего пятнадцать. — Может, она просто была влюблена в Роберта? Молоденькая девчонка. Красивый взрослый парень. Что здесь необычного? Юн хотел ответить, но промолчал. — Вы сами говорили, что Роберту нравились молоденькие девушки, — сказал Харри. Юн смотрел в пол. — Могу дать вам адрес этой семьи, сами и спросите. — Ладно. — Харри посмотрел на часы. — Есть какие-нибудь просьбы? Юн огляделся. — Мне бы надо съездить к себе на квартиру. Взять кое-что из одежды и туалетные принадлежности. — Не вопрос. Я вас отвезу. Наденьте куртку и шапку, там еще похолодало. Поездка заняла двадцать минут. По дороге они миновали старый, заброшенный стадион «Бишлет», который скоро снесут, и ресторан «Шрёдер», у дверей которого стоял человек в теплом шерстяном пальто. Харри его узнал. Нарушив правила, он остановил машину прямо у подъезда на Гётеборггата, 4; они вошли и направились к лифту. Глянув на красный дисплей над дверью, Харри отметил, что лифт стоит на четвертом этаже, там, где квартира Юна. Не успели они нажать кнопку вызова, как лифт пошел вниз. Харри вытер ладони о джинсы. — Вы не любитель лифтов, — сказал Юн. Харри удивленно глянул на него: — А что, заметно? — Мой отец тоже их не любит. — Юн улыбнулся. — Давайте поднимемся по лестнице. Они зашагали вверх по ступенькам, и немного погодя Харри услышал, как кабина открылась на первом этаже. В квартире Харри остался у двери, а Юн пошел в ванную за несессером. — Странно, — сказал Юн, нахмурив брови. — Такое впечатление, что здесь кто-то побывал. — Здесь работали криминалисты, искали пули. Юн скрылся в спальне и вскоре вернулся с сумкой в руках. — Пахнет как-то чудно, — сказал он. Харри огляделся. На столе возле мойки два стакана, но без явных следов молока или иного напитка по краю. Ни мокрых следов на полу от растаявшего снега, только несколько светлых щепочек возле секретера, явно от одного из ящиков, с трещиной на передней стенке. — Идемте отсюда, — сказал Харри. — А почему мой пылесос стоит здесь? — удивился Юн. — Ваши люди им пользовались? Харри знал криминалистические процедуры, и ни одна из них не предусматривала использования пылесоса, находящегося на месте происшествия. — У кого-нибудь еще есть ключи от этой квартиры? — спросил Харри. Юн помедлил. — У Tea, у моей подруги. Но ей бы в голову не пришло пылесосить. Харри посмотрел на щепки возле секретера, которые при уборке первым делом исчезли бы в пылесосе. Подошел к пылесосу. Наконечник был снят с пластиковой трубки, прикрепленной к шлангу. По спине у Харри пробежали мурашки. Он поднял трубку, заглянул в круглое черное отверстие. Провел пальцем по краю, глянул на кончик пальца. — Что это? — спросил Юн. — Кровь, — ответил Харри. — Проверьте, заперта ли дверь. Харри уже понял. Он стоял в преддверии того, что ненавидел и от чего никогда не мог остаться в стороне. Открыл пылесос и вытащил желтый мешок, думая о том, что вот это и есть, собственно, обитель скорби, House of Pain. Место, где он всегда вынужден использовать свою способность вживаться во зло. Способность, которая, как он все чаще думал, слишком уж развилась. — Что вы делаете? — спросил Юн. Мешок был забит до отказа. Харри схватился за плотную мягкую бумагу, дернул. Мешок порвался, туча черной пыли, словно джинн из лампы, поднялась к потолку. А Юн и Харри смотрели на содержимое на полу. — Силы небесные, — прошептал Юн. Глава 18 Пятница, 18 декабря. Шахта — Господи боже, — простонал Юн, ощупью ища стул. — Что здесь произошло… Это же… это… — Да, — сказал Харри. Он присел на корточки возле пылесоса и сосредоточенно старался дышать ровно. — Это глаз. Глазное яблоко выглядело как окровавленная, выброшенная на берег медуза. Пыль облепила белую поверхность. Харри различил в крови клочки мышц и белый, похожий на червяка обрывок зрительного нерва. — Я вот думаю, как он попал в мешок сквозь фильтр. Если его туда засосало. — Я снял фильтр, — дрожащим голосом пояснил Юн. — Он тогда лучше сосет. Харри достал из кармана ручку, осторожно повернул ею глаз. Мягкий вроде, но с плотным ядром. Он немного подвинулся, чтобы свет потолочной лампы упал на зрачок, большой, черный, расплывшийся, потому что глазные мышцы более не держали его форму. Светлая, почти бирюзовая радужка, обрамлявшая зрачок, поблескивала словно матовый игральный шарик. За спиной Харри слышал частое дыхание Юна. — На редкость светлая голубая радужка, — сказал Харри. — Вам она знакома? — Нет, я… я не знаю. — Послушайте, Юн, — не оборачиваясь, бросил Харри. — Не знаю, сколько вы упражнялись во лжи, но получается у вас не очень-то хорошо. Я не могу заставить вас рассказывать пикантные подробности о вашем брате, но это… — Он указал на окровавленный глаз. — Я заставлю вас рассказать, что это такое. Он обернулся. Опустив голову, Юн сидел на одном из двух кухонных стульев. — Я… она… — Голос был сдавленный от слез. — Стало быть, она, — помог Харри. Юн кивнул, не поднимая головы. — Ее зовут Рагнхильд Гильструп. Таких глаз ни у кого больше нет. — Каким же образом ее глаз мог оказаться здесь? — Не представляю себе. Она… мы… обычно встречались здесь. У нее были ключи. Что я такого сделал, Харри? Почему все это происходит? — Не знаю, Юн. Но я должен сделать здесь свою работу, только сперва надо где-нибудь вас устроить. — Я могу вернуться на Уллеволсвейен. — Нет! — бросил Харри. — У вас есть ключи от квартиры Tea? Юн кивнул. — О'кей, идите туда. Запритесь и не открывайте никому, кроме меня. Юн пошел к выходу, но на полпути остановился: — Харри?