Для этой работы нужна всего одна пуля. Тем не менее он снарядил обойму полностью. Во-первых, при полной обойме оружие идеально сбалансировано. А во-вторых, вероятность осечки сводится к минимуму. Шесть пуль в обойме, одна — в патроннике. Он надел плечевую кобуру. Купил подержанную, кожа была мягкая, пахла солью и горечью пота и ружейного масла. Пистолет лежал как надо. Став перед зеркалом, он надел пиджак. Ничего не заметно. Крупнокалиберные пистолеты стреляют прицельнее, но ведь он занимается не снайперской стрельбой. Штормовка. Затем пальто. Шапку он сунул в карман, проверил, не забыл ли положить во внутренний карман красную шейную косынку. Посмотрел на часы. — Твердость, — сказал Гуннар Хаген. — И мужество. Эти два качества я считаю самыми главными для моих инспекторов. Харри не ответил. Решил, что это, пожалуй, не вопрос. Обвел взглядом кабинет, где часто сидел вот как сейчас. Не считая фразы о том, что комиссар говорит инспектору, как обстоит на самом деле, все здесь теперь по-другому. Исчезли кипы мёллеровских бумаг, альбомы с Утенком Дональдом и K°, засунутые на полку среди кодексов и полицейских инструкций, большая фотография семьи и еще большая — золотистого ретривера, которого дети когда-то получили в подарок и давно забыли, потому что девять лет назад он умер, но Бьярне Мёллер до сих пор горевал о нем. Чистый стол с компьютерным монитором и клавиатурой, маленькая серебряная подставка с обломком белой косточки и локти Гуннара Хагена, на которые тот как раз оперся, устремив на Харри взгляд из-под навесов бровей. — Есть, однако, и третье качество, на мой взгляд еще более важное, Холе. Отгадайте какое. — Не знаю, — безучастным тоном отозвался Харри. — Дисциплина. Дис-цип-ли-на. Комиссар произнес это слово с нажимом, по слогам, и Харри ожидал чуть ли не лекции о его этимологии. Но Хаген встал и с важным видом, заложив руки за спину, прошелся по кабинету, вроде как метил территорию, что Харри показалось смешноватым. — Я говорю об этом с каждым в подразделении, лицом к лицу, чтоб было ясно, чего я ожидаю. — В отделе. — Простите? — Нас тут никогда не называли подразделением. Хотя должность раньше именовалась «начальник полицейского подразделения». Это так, для информации. — Спасибо, я учту, инспектор. На чем я остановился? — На дис-цип-ли-не. Хаген пробуравил Харри взглядом. Тот и бровью не повел, и Хаген снова прошелся по комнате. — Последние десять лет я читал лекции в Высшем военном училище. Моя специальность, в частности, Бирманская операция. Полагаю, Холе, вы удивлены и спрашиваете себя, как это может быть связано с моей здешней работой. — Верно. — Харри почесал ногу. — Вы читаете во мне как в открытой книге, шеф. Хаген провел пальцем по подоконнику и недовольно поморщился. — В тысяча девятьсот сорок втором году без малого сто тысяч японских солдат завоевали Бирму. А Бирма вдвое больше Японии и в то время была оккупирована британскими войсками, намного превосходящими японцев в живой силе и технике. — Хаген поднял вверх запачканный палец. — Но в одном японцы обладали превосходством, и это одно позволило им одолеть англичан и индийских наемников. Дисциплина. Японцы шли на Рангун, сорок пять минут марша, пятнадцать минут сна. Ложились прямо на дорогу, не снимая вещмешков, ногами в направлении марша. Чтобы, проснувшись, не очутиться в канаве и не двинуть в другую сторону. Направление очень важно, Холе. Понимаете? Харри догадался, что последует дальше: — Думаю, в итоге они дошли до Рангуна, шеф. — Именно. Все. Потому что действовали, как приказано. Мне вот как раз сообщили, что вы брали ключи от квартиры Тома Волера. Это верно, Холе? — Заглянул на минутку, шеф. Из чисто терапевтических соображений. — Надеюсь. Дело закрыто. Вынюхивать в квартире Волера — напрасная трата времени, а кроме того, это идет вразрез с приказом, который вы ранее получили от начальника уголовной полиции, а теперь и от меня. Полагаю, мне незачем расписывать последствия неподчинения приказу, замечу только, что японские офицеры расстреливали солдат, которые пили воду в неурочное время. Не из садизма, а потому, что дисциплина есть оперативное удаление раковой опухоли. Ясно, Холе? — Ясно… ну то есть абсолютно ясно, шеф. — У меня пока все, Холе. — Хаген сел в кресло, достал из ящика какой-то документ, начал внимательно читать, словно Харри уже вышел из кабинета, и, подняв голову, с удивлением обнаружил, что тот по-прежнему стоит перед ним. — Есть вопросы, Холе? — Гм, я просто подумал. Разве японцы не проиграли войну? После ухода Харри Гуннар Хаген еще долго сидел, устремив невидящий взгляд в свои бумаги. Ресторан был заполнен наполовину. Как и накануне. В дверях его встретил красивый молодой официант, голубоглазый, с белокурыми кудрями. До того похожий на Джорджи, что он на мгновение замер, не сводя с него глаз. И сообразил, что выдал себя, когда на губах официанта заиграла широкая улыбка. Вешая пальто и штормовку на крючок в гардеробе, он чувствовал на себе взгляд официанта. — Your name?[10] — спросил официант. Он невнятно ответил. Длинным тонким пальцем официант провел по странице блокнота с заказами. — Igotmyfingeronyounow,[11] — сказал официант, голубые глаза сверлили его, пока он не покраснел. На вид ресторан не особенно изысканный, но если он в уме прикинул правильно, то цены в меню вполне приемлемые. Заказал пасту и стакан воды. Проголодался. А сердце стучало ровно и спокойно. Остальные посетители разговаривали между собой, улыбались, смеялись, будто с ними ничего не может случиться. Его всегда удивляло, что ничего не заметно, что вокруг него нет черного ореола, что от него не веет ни холодом, ни запахом тлена. Точнее, другим ничего не заметно. Снаружи часы на ратуше шесть раз вызвонили свои три ноты. — Уютное место, — сказала Tea, оглядываясь по сторонам. Ресторан был вполне обозримый, столик стоял у окна, выходящего на улицу. Из скрытых динамиков доносилась едва внятная медитативная музыка в стиле нью-эйдж. — Я хотел поужинать в особенной обстановке, — сказал Юн, открыв меню. — Что ты будешь? Взгляд Tea нерешительно скользил по строчкам меню. — Прежде всего закажу воды. Tea пила много воды. Юн знал, что это каким-то образом связано с диабетом и почками. — Вправду нелегко выбрать, — сказала она. — Все выглядит заманчиво. — Но ведь все меню не съешь. — Да… Юн сглотнул. Реплика вырвалась у него нечаянно. Он украдкой посмотрел на Tea. Она явно ничего не заметила. Внезапно она подняла голову: — Собственно, что ты имел в виду? — О чем ты? — Ну, насчет всего меню. Ты пытался что-то сказать, Юн. Я же знаю тебя. Что именно? Он пожал плечами. — Мы ведь договорились, что еще до помолвки все друг другу расскажем, верно? — И что? — Ты на самом деле рассказала мне… все? Она с досадой вздохнула: — Конечно, Юн. У меня ни с кем ничего не было. В таком смысле. Однако в ее взгляде, в ее лице он заметил что-то, чего прежде не видел. Маленькая мышца у рта напряглась, глаза потемнели, словно закрылась бленда. И он не сдержался: — И с Робертом тоже? — Что? — С Робертом. Я помню, как вы флиртовали в то первое лето в Эстгоре. — Мне было четырнадцать, Юн! — Ну и что? Сперва в ее взгляде сквозило недоверие. Потом он как бы ушел вовнутрь, погас, она отдалилась от него. Юн взял ее руку в свои, наклонился к ней, прошептал: — Прости меня, прости, Tea. Сам не знаю, что на меня нашло. Я… Давай забудем мой вопрос, ладно?