Никто из посетителей ресторана — в том числе парочка за соседним столом — не обратил внимания, когда он встал и направился в туалет. Закрылся в одной из кабинок, выждал минуту, сумел устоять перед искушением проверить, что пистолет заряжен. Этому он научился у Бобо. Реакция замедлится, если привыкнешь к роскоши всегдашней двойной проверки. Минута истекла. Он вышел в гардероб, надел штормовку, повязал на шею красную косынку, надвинул на уши шапку. Открыл дверь и очутился на Карл-Юханс-гате. Быстро зашагал к самой верхней точке. Не потому, что спешил, а потому, что, как он заметил, в таком темпе здесь двигались все, такой темп делал тебя незаметным. Миновал урну на фонарном столбе, куда накануне решил бросить пистолет на обратном пути. Прямо посреди оживленной пешеходной улицы. Полиция его найдет, но это не важно. Главное, чтобы пистолет не нашли на нем. Музыку он услышал еще издалека. Несколько сотен людей полукругом стояли перед музыкантами, которые, когда он подошел, как раз допели песню. Пока звучали аплодисменты, часы сообщили, что он пришел минута в минуту. Внутри полукруга, сбоку и перед группой висела на деревянной подставке черная кружка, а рядом стоял человек с фотографии. Правда, освещали его только уличные фонари да два факела, но это, без сомнения, он. Тем более что на нем форма и кепи Армии спасения. Вокалист что-то крикнул в микрофон, народ заликовал, захлопал в ладоши. Музыканты заиграли, блеснула фотовспышка. Играли громко. Ударник поднимал правую руку высоко в воздух, после чего выбивал резкую дробь. Он протолкался сквозь толпу, остановился метрах в трех от человека из Армии спасения и проверил, свободен ли путь отхода. Перед ним стояли две девочки-подростка, от них пахло жевательной резинкой, изо рта вырывались клубы пара. Обе ниже его. Он ни о чем особо не думал, не торопился, просто без церемоний сделал то, зачем пришел: вытащил пистолет, вытянул руку, сократив дистанцию до двух метров. Прицелился. Человек у кружки раздвоился. Он перестал целиться, и две фигуры опять слились в одну. — Твое здоровье, — сказал Юн. Музыка, точно вязкая начинка из пирога, текла из динамиков. — И твое! — Tea послушно чокнулась с ним. Оба выпили, посмотрели друг на друга, и он беззвучно произнес: я тебя люблю. Она покраснела, опустила глаза, но улыбнулась. — У меня есть для тебя маленький подарок. — О! — Тон был игривый, кокетливый. Юн сунул руку в карман. Нащупал под мобильником твердый пластик коробочки от ювелира. Сердце учащенно забилось. Господи, как же он радовался этому вечеру, этой минуте, а одновременно изнывал от страха. Мобильник завибрировал. — Что-то случилось? — Нет-нет, я… Извини. Сейчас вернусь. В туалете он достал телефон, глянул на дисплей. Вздохнул, нажал кнопку приема. — Привет, милый, как ты? Голос ласковый, веселый, словно она только что услышала что-то смешное, что-то побудившее ее подумать о нем, совершенно импульсивно. Но мобильник сообщил о шести неотвеченных вызовах. — Привет, Рагнхильд. — Странный звук. Ты… — Стою в туалете. В ресторане. Мы с Tea ужинаем. Давай поговорим в другой раз. — Когда? — Ну… в другой раз. Пауза. — О да. — Мне следовало позвонить, Рагнхильд. Я должен кое-что тебе сказать. Ты, конечно, догадываешься что. — Юн вздохнул. — Ты и я, мы не можем… — Юн? Я толком не могу разобрать, что ты говоришь. Юн сомневался, что это правда. — Может, я зайду к тебе завтра вечером? — сказала Рагнхильд. — И ты все объяснишь. — Завтра вечером я буду не один. И в другие вечера… — Тогда давай встретимся в «Гранде», пообедаем. Я сообщу эсэмэской номер комнаты… — Рагнхильд, я не… — Не слышу. Позвони мне завтра, Юн. Хотя у меня целый день встречи. Я сама тебе позвоню. Не выключай телефон. Желаю хорошо повеселиться, милый. — Рагнхильд? Юн посмотрел на дисплей. Отключилась. Можно выйти на улицу и позвонить. Объясниться в конце концов. Прямо сейчас, раз уж на то пошло. Это единственно правильное. И разумное. Разрубить узел, чтобы не мешал. Они стояли друг против друга, но человек в форме Армии спасения вроде бы его не видел. Он дышал спокойно, палец медленно нажимал на спуск, вдавливал его. Потом их взгляды встретились. И он подумал, что солдат не выказал ни удивления, ни шока, ни испуга. Наоборот, его лицо как бы просветлело, словно вид пистолета стал ответом на его мысли. Грянул выстрел. Если б он совпал с барабанной дробью, музыка, вероятно, полностью бы его заглушила, но сейчас несколько человек обернулись, уставились на парня в штормовке. На пистолет. И на солдата Армии спасения, у которого прямо под козырьком форменного кепи возникло отверстие, и он упал навзничь, выбросив руки вперед, как марионетка. Харри вздрогнул в кресле. Надо же, заснул. В комнате царила тишина. Что же его разбудило? Он прислушался, но услыхал только ровный, негромкий, умиротворяющий шум города. Хотя нет, примешивается еще какой-то звук. Он напряг слух. В самом деле. Звук едва внятный, однако, когда Харри сообразил, что это, он проступил явственнее. Негромкое тиканье. Сидя в кресле, Харри закрыл глаза. И внезапно в нем вскипела злость, он вскочил, прошел в спальню, открыл ящик ночного столика, схватил мёллеровские часы, распахнул окно и, не задумываясь, с размаху вышвырнул их на улицу. Услышал, как они ударились о стену соседнего дома, а потом упали на обледенелый асфальт. Он захлопнул окно, запер на шпингалеты, вернулся в гостиную и прибавил громкость. Да так, что мембраны динамиков поплыли перед глазами, высокие частоты приятно щекотали барабанные перепонки, а басы дрожали во рту. Собравшиеся на площади смотрели уже не на музыкантов, а на человека в снегу. Форменное кепи откатилось в сторону и лежало возле микрофона вокалиста, группа еще не осознала, что произошло, и продолжала играть. Девушки-подростки, стоявшие ближе всех к упавшему, обе отпрянули назад. Одна закричала. Вокалист, который пел с закрытыми глазами, открыл их и обнаружил, что внимание публики сосредоточено вовсе не на нем. Повернулся и увидел человека на снегу. Поискал взглядом охранника, организатора, руководителя — кого-нибудь, кто мог бы взять ситуацию под контроль, но концерт был уличный, каждый мысленно кивал на других, музыка продолжалась. Потом по толпе прошло движение, народ расступился перед женщиной, которая с криком «Роберт!» проталкивалась вперед. Голос ее хрипел и срывался. Бледная, одета в тонкую куртку из черной кожи, с дырой на локте. Она доковыляла до упавшего, рухнула рядом на колени. — Роберт! Костлявой рукой она тронула его шею. Потом дрожащим пальцем ткнула в сторону музыкантов. — Замолчите, черт побери! Один за другим они перестали играть. — Парень умирает. Врача сюда. Скорее! Она снова коснулась его шеи. Пульса нет. Сколько раз она бывала в такой ситуации. Иногда все кончалось благополучно. Как правило же, скверно. Она находилась в замешательстве. Ведь тут явно не передозировка, парень из Армии спасения не сидит на игле! Пошел снег, снежинки таяли на его щеках, закрытых веках, приоткрытых губах. Красивый парень. Черты разгладились, и он стал похож на ее сына, когда тот спал. И тут она заметила тонкую струйку крови, стекавшую из маленького черного отверстия в голове наискось к виску и в ухо. Чьи-то руки подхватили ее, оттащили в сторону, над парнем склонился мужчина. Она успела еще раз взглянуть на лицо парня, на отверстие и вдруг с необычайной ясностью поняла, что такая судьба ждет и ее мальчика. Он шел быстро. Но не слишком, не бежал. Смотрел на спины впереди, углядел спешащего человека, пристроился за ним. Никто не попытался его остановить. Кто бы сомневался. Гром выстрела заставляет людей пятиться назад. Зрелище побуждает бежать. А в этом случае большинство даже не успело понять, что случилось. Последний заказ. Группа все еще играет. Начался снегопад. Отлично, народ поневоле будет смотреть под ноги, чтобы защитить глаза. В нескольких сотнях метров виднелось желтое вокзальное здание. У него, как бывало временами, возникло ощущение, что все вокруг плывет, что с ним ничего не случится, что сербский танк «Т-55» просто-напросто инертная громада, слепая и глухая, и что, когда он вернется домой, родной город будет стоять целый-невредимый. Кто-то торчит возле урны, куда он хотел бросить пистолет. Человек в новой, вполне модной одежде, только на ногах голубые кроссовки. А лицо загрубелое, темное, словно обожженное, как у кузнеца. И похоже, этот мужчина или парень намерен задержаться здесь на некоторое время, потому что правую руку он запустил в зеленую урну. Не замедляя шага, он взглянул на часы. Две минуты назад он выстрелил, через одиннадцать минут отойдет поезд. А оружие еще при нем. Он миновал урну, направился к ресторану. Встречный прохожий посмотрел на него. Но он не отвернулся, когда они поравнялись. Подошел к ресторану, открыл дверь.