– Неси. Олеся опасливо, сторонкой, по-над стенкой обошла мертвого полицая и вскоре вернулась с большим мешком. – Теперь веревку принеси. Когда Олеся принесла веревку, он попросил ее выйти, а сам притянул и связал руки и ноги полицейского, сложив его тело вдвое. С превеликим трудом он затолкал труп в мешок, завязал горловину и, перетащив мешок в коридорчик, положил его в темный угол. Так он хоть в глаза бросаться не будет. А тяжел, собака! Ночью этого гада еще вытаскивать придется. Саша оглядел кухню. Е-мое, кепка полицейского на полу валяется, и винтовка у стола стоит. Не помогла она хозяину. Саша открыл крышку магазина, и ему на ладонь вывалилось три патрона. Он даже рассмеялся. Не густо немцы полицаев снабжают! Карманы-то у полицая пустые – ощупал, пока в мешок заталкивал. Винтовку с дробовиком в ручье утопить придется. Полицейский мог сказать, куда направился, а если еще его винтовку найдут, не отвертеться будет. До темноты они сидели как на иголках. Едва стемнело, Саша взял винтовку полицая, дробовик Олеси и задами направился к ручью. Пройдя подальше вдоль берега, он закинул оружие в воду. А вернувшись домой, сказал Олесе: – Помогай! Вдвоем они едва дотащили мешок с трупом до ручья. – Все, – обернувшись к Олесе, сиплым от натуги голосом сказал Саша, – иди домой, дальше я сам. По земле тащить труп в одиночку тяжело, а вот по воде – в самый раз. Александр столкнул мешок с трупом в воду и увидел, что тот до конца не тонет и хоть немного, самую малость, но из воды выглядывает. Тогда он ухватил мешок за горловину и потащил его вниз по течению. Хорошо хоть туфли не надевал. Они и так размокли, а другой обуви у него нет. Километра через два-три – разве определишь расстояние ночью, в кромешной тьме – он наткнулся на корягу. Под нее мешок и затолкал. Глядишь, сожрут раки, они мертвечину любят. По ручью же он вернулся в Богдановку. Дно у ручья песчаное, мягкое, ногам даже приятно. А про битые бутылки и другой мусор, о который пораниться можно, здесь даже не слыхали. Заявившись во двор, он повесил брюки сушиться в сарае. В избу зашел в рубашке и трусах. Олеся всплеснула руками: – Где штаны оставил? – Представляешь, дождя нет, а брюки снова сырые. Не везет мне что-то. В сарае висят, сушатся. Спать пора. Надоели мне сегодня водные процедуры. Саша снял рубашку, улегся на постель и еще раз вспомнил все происшедшее с полицаем. Вроде все предусмотрел, следов нигде не оставил. С тем и уснул. Проснулся он в полночь от чьего-то прикосновения. – Саша, это я, Олеся. Уснуть не могу, страшно. Так и кажется, что мертвый Василий сюда вернется. Можно я с тобой полежу? – Ложись, места много. Кровать и в самом деле была широкой, двуспальной. – Все не решался тебя спросить – а где же мама твоя? – От тифа умерла, еще за три года до войны. – Прости, Олеся, не знал. Саша повернулся к Олесе, приобнял. Девушка запротестовала: – Только без рук! – Как знаешь. Саша засопел, повернулся к ней спиной и уснул. Проснувшись утром, он обнаружил, что Олеся повернулась во сне к нему лицом, обхватила рукой, да еще и ногу ему на ногу положила. Ночная рубашонка задралась, обнажив прелестные ноги и попку. Видно, Саша неосторожно повернулся, и девушка проснулась, смущенно поправила ночнушку. – Я же говорила – без рук! – попыталась рассердиться Олеся. – Так это же не я тебя обнимал – ты сама… Девушка покраснела слегка: – Отвернись! Она встала с постели, вышла из комнаты, и вскоре Саша уже услышал звон подойника. – Коровку подоит сейчас, молочко парное пить будем! – обрадовался Саша. Только они уселись завтракать, как в окно постучали. – Это дед Трофим – наш, деревенский! – поспешила успокоить Александра Олеся. Она вышла на крыльцо, и, поскольку окно было открыто, Саша ясно услышал их разговор. – Здравствуй, Олеся. – И вам доброго здоровья, деда. – Не мое, конечно, дело, Олеся, только ты бы побереглась, дочка. Прошлой ночью аэродром немецкий, что под Дубовкой, наши разгромили, должно – окруженцы. Так немцы злые сейчас, по деревням рыщут, всех молодых парней с собой увозят. Люди говорят – в Пинск. Сегодня в Борках были. А тут еще полицай из этих Борков, Васька Пасюк, будь он неладен, пропал. – Деда, я-то здесь при чем? – Ты уж прости, дочка, меня, старого, только жилец-то твой – уж не знаю, кем он тебе приходится, мужик молодой и, похоже, из военных. Ушел бы он от греха подальше. У нас в деревне мужиков-то, окромя него, и нет, одни бабы с детишками да старики остались. – Хорошо, деда, спасибо вам, что предупредили. Родственник это наш дальний. Только о нем немцам – ни слова. – Понимаю, дело молодое, а все же поберегись. Олеся вошла в избу бледная, видимо, спокойствие во время разговора далось ей нелегко. – Я слышал разговор, Олеся, – опередил ее Александр, поднимаясь из-за стола. – Сейчас доем и уйду. – Куда же ты пойдешь? – А к фронту и пойду. Нагрянут немцы – из-за меня вся деревня пострадать может. Тем более что у меня ранение свежее. Немцы не дураки, быстро сообразят, что к чему. – Так аэродром – твоих рук дело? – Моих, – не стал больше скрывать Саша. Все равно уходить, так чего дальше темнить. – И эшелон на станции ты сжег? – Было дело. – Вот я дура! – Это ты о чем? – Думала о тебе плохо. Да ты сядь, доешь. А я пока узелок тебе соберу. Саша допил молоко, доел хлеб. Олеся же металась по дому, собирая узелок, яичек вареных, несколько картофелин, половину каравая ржаного хлеба, огурцов и немного соли в спичечном коробке. Александр успел сбегать в сарай и надеть высохшие штаны и рубашку. – Ну, Олеся, давай прощаться. Девушка ты хорошая, береги себя. Даст бог, свидимся еще. Олеся обняла Сашу, всплакнула. Ну да слезы девичьи – что роса под лучами летнего солнца, высыхают быстро. – Ты ведь с немцами боролся – один! А я вместо помощи… – Ну-ну, – погладил ее по плечу Саша, – успокойся. С кем не бывает! Он повернулся, взял узелок со стола и вышел. Уходил задами, через огороды, чтобы меньше любопытных глаз его видело. Глава 3