И вдруг пулемет замолк. Саша с ужасом увидел, что лента закончилась, затвор пулемета щелкнул вхолостую. Видно, немецкий пулеметчик уже стрелял в предыдущие дни, и лента была неполной. Саша рвал из кармана револьвер, а он, как назло, зацепился спицей курка за подкладку. Недобитые немцы, воспользовавшись заминкой, рванули из воды прямо к нему. Исход столкновения решали секунды. Саша рванул револьвер, услышав треск разрываемой ткани кармана, и в это время с другой стороны поляны ударил очередями автомат. И не по мотоциклу, не по нему, Саше, а по немцам. Это было неожиданно, но незнакомый автоматчик позволил выиграть миг, спасший Саше жизнь. Он вскинул «наган» и почти в упор, самовзводом, выстрелил в единственного добежавшего почти до мотоцикла немца. Тот упал, ударившись головой о колесо мотоцикла. Больше стрелять было не в кого. Саша выбрался из коляски и побежал к берегу, сжимая в руке револьвер. Течение реки медленно относило трупы немцев. «Раз, два, три, – начал считать Саша. – Четырнадцать! И на берегу четверо. Итого – восемнадцать». Саша пересчитал мотоциклы. Их оказалось десять. На каждом ехали водитель и пулеметчик. Где же еще двое? Уйдут ведь, тревогу поднимут! И где же этот неизвестный, так вовремя поддержавший Сашу огнем, выручивший в трудной ситуации? – Эй, выходи! – крикнул Саша, повернувшись к той стороне поляны, откуда раздавались автоматные очереди. Из-за деревьев, прихрамывая, вышел командир Красной армии – без головного убора. На левой ноге, прямо поверх галифе – грязный бинт. В руке он сжимал пистолет-пулемет Дегтярева. Лицо исхудавшее, обросшее недельной щетиной, запавшие глаза лихорадочно блестели. – Все, амбец немцам? – хрипло спросил он. – Двоих не хватает, – с досадой ответил Саша. – Хрен с ними, может – утонули. – Мотоциклов десять, стало быть, немцев должно быть двадцать. Если двоих упустили, они вскоре подмогу приведут. – Не приведут. Голые да без оружия… А деревни поблизости я не видел. Ты кто? – Сержант Савельев, сто седьмой стрелковый полк, – четко представился Саша. – А я из восемьдесят четвертого, политрук Шумилин, – командир показал левый рукав, на котором была нашита красная звезда. Большая, суконная – и как только Саша сразу внимания на нее не обратил? – Сержант, сматываться отсюда быстрее надо, стрельбу немцы слышать могли, да и двоих ты не досчитался – тоже тревогу могут поднять. Только мотоциклы обыщи. Жрать охота, сил нет. Я уж три дня как крошки во рту не держал. Саша обыскал коляски мотоциклов и собрал целую кучу снеди: копченая колбаса, вино в бутылках, белый хлеб в фольге, и множество консервных банок. Только с чем – неизвестно, все надписи на немецком. Политрук едва не прослезился. – Жалко жратву бросать, а все съесть не сможем. Одной рукой он схватил колбасу, другой – хлеб и начал есть, жадно отрывая от еды большие куски. – Да ты не торопись, политрук! Когда три дня не ел, сразу много нельзя, живот скрутит. И винцом запивай, чтобы не всухомятку! – Знаю, удержаться не могу, – с набитым ртом невнятно промычал политрук. Прожевав, он сказал: – Вещмешок бы найти, кое-что с собой прихватим. Только вещмешков у немцев не было, одни ранцы из телячьей кожи. – Погоди-ка, есть вещмешок, с тушенкой, на берегу оставил, – вспомнил Саша. – Я отлучусь ненадолго, принесу. Политрук поднял на него глаза. – А не сбежишь? – Дурак ты, хоть и политрук. Саша взял кольцо колбасы и хлеб. Он шел по берегу, жевал и анализировал происшедшее. А ведь он ошибку совершил. Немцы были на берегу, а сороки верещали немного далее. Человек сюда шел, а он все внимание на немцев обратил. А если бы это был не политрук, а враг? «Навыки утратил, Саня!» – укорил он сам себя. Забрав вещмешок с тушенкой, он вернулся назад. Политрук сидел в коляске, разложив перед собой еду, и пил вино из горлышка бутылки. – Ну и вино у них вкусное! – поделился он с Сашей впечатлением. Саша присел на сиденье мотоцикла. – Времени у нас мало, политрук, думаю – четверть часа, не больше. Что с ногой? Идти сможешь? – Сквозное пулевое. Болит, сволочь. Как пройдешь, ногу натрудишь, кровить начинает. «Стало быть, политрук не ходок, скорее – обуза», – промелькнуло в голове у Саши. Шумилин как будто прочитал его мысли. – Ты что удумал? Один уйти хочешь? – Если бы хотел, не вернулся бы, – усмехнулся Саша. – В мешке – тушенка. – О! Здорово! То ни гроша, а то вдруг алтын! – пьяненько хихикнул политрук. На голодный желудок его развезло. – Я сейчас бинты поищу, видел где-то, – поднялся Саша. – Перевязать тебя надо. Индивидуальные перевязочные пакеты Саша видел в ранцах у немцев. Он принес несколько штук, сложил их на коляску мотоцикла. – Скидывай галифе! Политрук стянул брюки. Осмотр раны Сашу не порадовал. Выходное отверстие гноилось, вокруг него – краснота. «Как бы гангрена не приключилась, – обеспокоился Саша, – ему бы сейчас врача и перевязку». Он прошел по поляне, нашел листья подорожника. Ополоснув в воде, приложил их к ране и перевязал немецким бинтом. – Ловко у тебя это получается, – похвалил его политрук. – Это от бабушки. Пацаном еще был – то коленку собьешь, то занозу загонишь. Вот она подорожник и прикладывала. Политрук попытался натянуть галифе. – Стой! – остановил его Саша. – Надевай немецкую форму! – Ты что?! Чтобы я, красный политрук, – и вражью форму надел?! Да ни за что! – А теперь послушай меня. Ты со своей ногой далеко не уйдешь, рана гноиться начала. А до линии фронта, по моим прикидкам, больше двухсот километров. Сможешь ты их пройти? Политрук отрицательно покачал головой. – Потому я и предлагаю тебе переодеться в немецкое. Форму натянем, очки мотоциклетные, каски. Сколько сможем, проедем. Глядишь, и рана твоя подживет. – Ты думаешь, кто-нибудь поверит, что мы немцы? Политрук провел рукой по лицу, заросшему недельной щетиной. И в самом деле: немцы выбриты чисто, гладко, а у политрука не лицо, а рожа – как у оборванца. Но ведь должны же у немцев бритвенные принадлежности быть! Саша перевернул ближайший к нему ранец, высыпал его содержимое на землю. Нашлась и бритва – опасная, и помазок, и кусочек мыльца. – Садись, политрук, побрею! Он развел в немецкой жестяной кружке мыльце, помазком нанес пену на лицо политрука, осторожно выбрил. Опасной бритвой он пользовался в первый раз, и с непривычки было неудобно. Политрук с наслаждением провел рукой по лицу. – Эх, сейчас бы подворотничок свежий! Да «Шипром» побрызгаться, – мечтательно произнес он. Саша меж тем обошел поляну и собрал немецкое обмундирование. – Вот, примерь на себя! – протянул он политруку чужую форму и сам стал раздеваться. После примерки нескольких френчей он подобрал себе китель и галифе, потом принялся за сапоги. Сорок второй – ходовой размер – он нашел быстро. От одежды пахло прежним владельцем – потом, каким-то одеколоном и еще бог знает чем. Политрук после некоторых колебаний тоже переоделся. Одежду – свою и политрука – Саша уложил в пустой ранец. Потом протянул политруку мотоциклетные очки и каску. – Надевай! Политрук с видимым отвращением натянул очки, нахлобучил шлем. Саша с удовольствием осмотрел его. – Ну вот, а ты не хотел! Вылитый фриц! Никто тебя остановить не посмеет, кроме разве что фельдполиции. Да еще и погоны на тебе не рядового. – Да? А в каком я теперь звании? – Не знаю, я их знаки различия не изучал. Ты должен это лучше меня знать. – У нас в политотделе всякой дрянью не занимались.