Поднимаю на него глаза. – Как можно прожить тысячи лет, увидеть рассветы и закаты цивилизаций и остаться таким дураком? – Я даже не пытаюсь вырваться из его объятий – слишком измотана этой внезапной проверкой. – Если я говорю, что не могу что-то сделать – это не кокетство, а факт. Ты серьезно думал, что мне приятно признавать собственное бессилие? – Я ошибался. Мне нечасто доводится встречать таких сильных женщин. – Он ласково гладит меня по голове. – Живи ты во времена Зенобии, вполне могла бы составить ей конкуренцию. Слабо улыбаюсь. Исходящий от него сладковатый запах шафрана успокаивает – невероятно с учетом того, что ураган продолжает бушевать, на огромной скорости пронося мимо нас вихри горячего песка, а мы по-прежнему наблюдаем за ним изнутри. Буря прекращается так же неожиданно, как и возникла. На небе вновь появляется солнце, а на земле – Пальмира: нетронутая стихией и реальным миром, который безжалостно уничтожал ее из века в век. Неповторимая. Глядя на этот оазис, я вспоминаю наш разговор про «Маленького принца», ведь главные встречи, о которых писал Экзюпери, тоже случились в пустыне. – Зейн, а когда на том дурацком свидании ты сказал, что твоя любимая книга – «Маленький принц», это была правда? – Правда. – Кивает он и усмехается. – А свидание вышло отличным. Я бы с удовольствием повторил, но только после того, как мы поймем, что делать дальше. Он укачивает меня, как ребенка, и я не замечаю, в какой момент засыпаю в его руках – не измученная, а согретая ярким солнцем Пальмиры. Удивительно, но, проснувшись, ощущаю себя отдохнувшей. Немного магии джинна в качестве извинения? До сих пор не могу поверить, что ночью чуть не погибла в песчаной буре, а до этого видела реальную Пальмиру времен Римской империи. О том, что это была не игра воображения, напоминает только цветочный аромат на запястье – последняя раскрывшаяся нота аравийских духов. Черная орхидея. Глава 11 Сила не в том, чтобы жать от груди сотку или мастерски владеть оружием. Сила в том, чтобы признать свою слабость и преодолеть ее, шагнув в сторону того, на что боялся даже смотреть. Мой страх – неизвестность, в которой отец лежит в коме, а его жизнь зависит от чужой воли. Неизвестность подкрадывается ко мне по ночам, когда я ворочаюсь в постели, безуспешно пытаясь уснуть, и визгливо поскуливает у самого уха: «Все те годы, пока ты закидывалась наркотой, а потом блевала в туалете, с ним могло произойти все, что угодно. Откуда ты знаешь, что с ним сейчас? Может быть, ему так плохо, что милосерднее было бы позволить умереть, чем существовать подобным образом?» К неизвестности присоединяется вина. Она забирается в голову, стальными тисками обхватывает пульсирующие виски и пискливо хихикает: «Трусиха, трусиха, трусиха, ты ничего не сделала, когда он пропал. Ты испугалась и выбрала таблетки». Иногда мне кажется, что они обе говорят голосом Асафа, и тогда я сжимаю зубы, чтобы не закричать в ответ: «Я больше не могу! Хватит!» Неизвестность выматывает, и в конце концов я отказываюсь ее слушать. Рано или поздно мне придется столкнуться со своими страхами, если я не хочу вечно оставаться заложницей собственного прошлого. Так почему бы не сделать это сейчас? Вспоминаю урок, который Зейн дал мне в пустыне. Намерение, концентрация, энергия. С последним сложнее всего, потому что точка входа продолжает разрушаться, а я – терять силу. Но мне нужно взять сны под контроль и научиться закрывать их, если я не хочу и дальше плыть по течению, которое определили для меня другие. Вернее, другой. Асаф. Я все еще не понимаю, зачем он преследует меня, но в одном Зейн прав – явно не для того, чтобы пригласить в кино или подарить букет ромашек. Приняв решение, впервые за долгое время успокаиваюсь и засыпаю без помощи мелатонина. Очнувшись в точке входа, несмело осматриваюсь. Сначала мне кажется, что с последнего раза, когда я была здесь, ничего не изменилось, но потом я замечаю, что больше не чувствую запах дождя. – Да чтоб тебя! Ощущение, что меня обкрадывают, невыносимо. До недавнего времени я довольствовалась ролью наблюдателя, но теперь пора действовать. Подхожу к двери. Буду считать, что выполняю домашнее задание на тему "Как закрыть сон от психопата". Затянутое облаками небо отражается в окнах домов. Шпиль Крайслер-билдинг вспарывает его тонкой иглой из нержавеющей стали и нанизывает на кончик острия. Запрыгиваю на парапет крыши и иду по самому краю, подставив лицо ветру, глядя вниз, на рассеченный Гудзоном город. Здравствуй, Нью-Йорк. Я скучала. Останавливаюсь и делаю глубокий вдох. Намерение. Я закрою свой сон от постороннего вмешательства. У меня получится. Концентрация. Сила собирается на кончиках пальцев и стремится к солнечному сплетению, вибрирует, просится наружу. Энергия… «Проще всего получить ее из собственных эмоций – любви, ненависти, страха». Пожалуй, стоит начать с любви. Все вокруг намного интереснее, когда надеваешь солнцезащитные очки. Море окрашивается в темно-синий, а небо – в оранжевый. Надувной розовый фламинго клюет мокрый песок, и набегающая волна чуть не уносит его в море. – Папа! – кричу я. – Помоги! Смуглая рука с массивным золотым перстнем, в котором сверкает крупный изумруд, вытаскивает мой спасательный круг на берег за секунду до того, как он исчезает в воде, а затем поднимает над кромкой прибоя меня. В этот момент мне кажется, что я выше проплывающего вдалеке парохода, качающихся у серых скал буйков, похожего на гигантскую цветную птицу параплана над головой. В этот момент я счастлива. В глазах стоят слезы, и я закусываю губу, чтобы не расплакаться. Меня переполняет любовь. Я выдыхаю ее в сон. Чувство становится невидимой материей, обретает плотность. Подобно рождественскому шару, оно заключает в себя весь воображаемый мир, создавая впечатление, что его можно встряхнуть, и через несколько минут все снова будет, как прежде. Я ощущаю свой сон – то, что вижу сейчас, и то, что рождается из глубин подсознания и происходит без моего участия. Я слышу крики чаек на Брайтон-бич, возбужденный гомон брокеров с Уолл-стрит, гудки отправляющихся с Центрального вокзала поездов, ругательства черного барыги, голос пожилого пакистанца в такси, объявляющего несуществующему пассажиру: «Семнадцать долларов, мистер». Я слышу, как бьется в венах этого города жизнь – без цензуры и сантиментов, подпевая Синатре: «Хочу проснуться в городе, который не спит, и узнать, что я король горы, ее вершина»17. Я чувствую запах китайской еды из Чайна-тауна и чеснока, жареного фалафеля и свежеиспеченного хлеба, пиццы по доллару за кусок и латте с обезжиренным молоком. Я чувствую зловоние канализации и перебивающий его дорогой парфюм, индийские специи и мокрый асфальт, аромат роз и запах бетона. Я чувствую, как пахнет пот роскошной латиноамериканки, возбужденно прижимающейся к высокому кудрявому парню, который шепчет ей что-то на испанском в небольшой квартирке на окраине Бронкса. Я вижу толпы туристов на Таймс-сквер, рекламные щиты с яркими баннерами, репетирующих на Бродвее артистов, спешащих по Пятой авеню бизнесменов, подлинники Пикассо и Уорхола в Метрополитен-музее, стоящую на разбитых оковах с факелом в руках статую Свободы, проезжающего по Бруклинскому мосту велосипедиста. Я вижу продавца в антикварной лавке у Юнион-сквер и впервые пробующего сигарету старшеклассника, парней на баскетбольной площадке у колледжа и взмывающие в небо из аэропорта Джона Кеннеди самолеты. И еще я вижу огромную окровавленную тушу свиньи, которая похрюкивает в конвульсиях, но не умирает. Я вижу ее прямо за своей спиной, а когда оборачиваюсь, то понимаю, что стою на крыше не одна. Асаф смотрит на меня немигающими глазами, не замечая, что правый ботинок испачкался в свиной крови. Не двигаюсь, судорожно пытаясь понять, что пошло не так. Как ему удалось попасть в мой сон, если я сделала все для того, чтобы его закрыть? Неужели сил не хватило? Перед глазами встает крутящаяся ручка лебедки и мне вновь становится дурно, однако я стараюсь не выдать своего испуга, лишь молча слежу за Асафом, готовая в любую секунду прыгнуть вниз или начать защищаться. Он медленно шагает к парапету, оставляя за собой кровавые следы. Осторожно отхожу в сторону, чтобы мой преследователь не сократил дистанцию, но, похоже, что он и не планирует этого делать. Во всяком случае, пока. Остановившись в нескольких метрах, Асаф глядит на меня, препарируя взглядом. Когда он смотрит на мои татуировки, в его голосе звучит нескрываемая неприязнь. – Ты изменилась. Я никогда не стеснялась рисунков, которые оставлял на моей коже Олав, но почему-то сейчас мне хочется прикрыться. Вместо этого я отвечаю ему, догадываясь, что могу пожалеть о своих словах: – Зато ты все такой же мудак, как и двадцать лет назад. Инстинкт самосохранения нередко подводит меня в самый неподходящий момент. Например, сейчас. Но Асаф не нападает. Он, прищурившись, разглядывает мое лицо, а потом с отвращением произносит: – Женщина не должна сквернословить. Закрой рот прежде, чем из него вырвется брань. Поверить не могу. Ему никто не сказал, что мы живем в двадцать первом веке? Впрочем, пещерный сексизм – не главная из моих проблем. Раз уж мы наконец встретились, задам вопрос, который уже давно не дает мне покоя. – Что тебе нужно? – Кольцо. Я не ожидала, что он ответит прямо. Мне казалось, Асаф начнет юлить, оскорблять или угрожать. «Кольцо». Так просто. Знать бы еще, о каком кольце идет речь… Может быть, он думает, что я джинн и могу исполнять желания? Тогда он будет крайне разочарован, узнав, что единственная сверхъестественная способность, которой я владею – контроль над снами. Возможно, если я объясню, что он заблуждается, мы благополучно разойдемся и он перестанет меня преследовать? Наивно на это рассчитывать, но попробовать стоит. – Послушай, у меня нет кольца, я не джи… – Глупая девчонка. – Перебивает Асаф и брезгливо морщится. – То, что ты не джинн, я понял еще тогда, в машине. Все, что у тебя есть – немного энергии, которой вскоре станет еще меньше. Ты почти пустая. Ты мне неинтересна. Где кольцо Саида? В горле пересыхает. Эмеральдовые искры внутри изумруда сияют ярче, чем блики на поверхности воды. Он ищет кольцо отца? Для чего? – Зачем оно тебе? – Это не должно тебя волновать, – отрезает Асаф. – Ты похоронила отца много лет назад, так оставь его там, где ему самое место – в небытии. Отдай мне перстень, Лелия. Когда он произносит мое имя, я вздрагиваю. До сих пор только родители обращались ко мне «Лелия». В том, что я слышу это от него, есть что-то глубоко неправильное. Словно он украл право называть меня так у отца. Исходящая от Асафа опасность вдруг становится осязаемой. Я ощущаю, как она дышит в затылок, забирается под кожу, щекочет внутренности, поглаживает кости, примериваясь перед тем, как сломать. Асаф точно ни о чем и ни с кем не договаривается, просто берет то, что ему нужно. Если понадобится – с помощью одного из своих пыточных инструментов. Мне надо уйти отсюда как можно быстрее, а затем найти Зейна и рассказать ему, что Асаф ищет кольцо отца. Пытаюсь проснуться, но ничего не выходит. Сон не отпускает меня. Поняв, что я хочу сделать, Асаф качает головой. – Мы не закончили. Небоскреб дрожит. Я чувствую под ногами вибрацию: она проходит по телу снизу вверх и заставляет рефлексивно раскинуть руки в стороны, чтобы удержать равновесие. Поверхность крыши покрывается цементом, а вокруг нас вырастают покрытые грязной серой плиткой стены. Облака стремительно приближаются, уплотняясь и превращаясь в белый потолок с тускло горящими люминесцентными лампами. Та самая мертвая похрюкивающая свинья, которой не должно было быть в моем сне, вдруг оказывается лежащей в центре огромной скотобойни. Это выглядит так естественно, будто она всегда была здесь. В следующую секунду холодная сталь обхватывает мои запястья и лодыжки, и я падаю на пол, закованная в наручники. Асаф подходит и останавливается совсем рядом – так близко, что я могу разглядеть незнакомый логотип на язычках потрепанных ботинок. Он наклоняется ко мне, обдавая зловонным дыханием. – Ты знаешь, что неверные делают со свиньями после того, как выведут из скотовозов? От удушливого запаха аммиака слезятся глаза. Я ничего не отвечаю, боясь спровоцировать еще большую агрессию. Асаф продолжает: – На одну ночь свиней оставляют в специальном загоне с целью успокоить и расслабить. Ты ведь наверняка слышала о том, что из-за стресса адреналин выплескивается в мышцы, делая мясо жестким и темным? Он поднимается и отходит к столу, на котором лежат погонялки, щиты для подгона, большие щипцы. – Убой начинается утром. – Асаф задумчиво перебирает инструменты, пытаясь определить, какой лучше подойдет для предстоящей экзекуции. Почему-то в том, что он готовится к пыткам, я не сомневаюсь. – Животных загоняют в фиксатор, а затем оглушают. Его пальцы сжимаются вокруг толстой рукояти щипцов. Изо всех сил пытаюсь избавиться от наручников, но проекции Асафа сильнее. Он не спеша подходит ко мне, и я в панике пытаюсь отползти, однако рука на плече тут же грубо пресекает эти попытки. – Ты не дослушала. – Он недовольно хмурит брови. – Долбаный фрик! – выплевываю я, мысленно желая ему однажды намотать на лебедку собственную кишку. Асаф игнорирует мои слова и продолжает свои манипуляции. – Щипцы для оглушения накладываются на голову, вернее, на область за ушами. – Он подносит их к моей голове, не обращая внимания на слабые попытки вырваться. – Вот так. Электроды касаются кожи, и секундный разряд тока заставляет меня упасть на пол. Резкая и сильная боль стреляет в голову изнутри, бесцеремонно прощупывая границы болевого порога. Сколько ты выдержишь, Ли, прежде чем потеряешь сознание? Пару минут я тяжело дышу, заново привыкая к очертаниям окружающих предметов, которые расплылись в момент, когда Асаф меня оглушил. – Где кольцо? – снова спрашивает он. – Не знаю… – не в состоянии говорить, я шепчу, вынуждая его прислушиваться. Носок ботинка, язычок которого я недавно разглядывала, бьет меня в живот, выбивая из легких весь воздух. – И ты хочешь, чтобы я в это поверил? – Асаф раздражается, и я боюсь представить, чем может обернуться его гнев. – Саид чувствовал, что я рядом, и поэтому сделал все, чтобы не дать мне добраться до перстня. Слабым движением пальца подзываю Асафа к себе. Его глаза жадно загораются, и когда он наклоняется, приготовившись слушать, я шепчу: – Иди в ад. Он сжимает ладони в кулаки и разминает шею.