— Сейчас светлое время суток, а Тень нападает только ночью. Мне не нужна няня. Он приподнимает бровь. — Я никогда ничего не говорил о том, чтобы с тобой нянчились. — Тогда почему ты не позволяешь мне поехать одной? Из открытого окна звучит грохот грузовика, заправленного дизелем. Отец обходит меня, и я следую за ним наружу на солнце. Мои глаза вовремя приспосабливаются, чтобы увидеть, как дверь водителя распахивается, и две длинные, покрытые денимом ноги появляются из кабины грузовика, за ними следуют выцветшая красная футболка и бейсболка. — Это что?.. — Лукас! — отец машет этому парню, и я разглаживаю переднюю часть моей рубашки, жалея, что на мне нет чего-то получше. Дело не в том, что Лукас жутко красив, хотя так оно и есть. И не в том, что он сложен так, как должен быть сложен мужчина, не слишком раздутый из-за мышц, наращённых в тренажёрном зале, а стройный и сильный от тяжёлой работы. Широкие плечи, рельефные мышцы и узкие бёдра. И это также не имеет отношения к тому, что он ведёт себя так, будто я не существую, и он почти не оставляет мне шанса доказать обратное. И дело, конечно же, не в этих грубых руках, которые могут создавать изящные произведения искусства так же, как размахивать молотком. Даже если это те вещи, которые непременно должны вызывать бабочки в животе, это не они. Просто у нас есть что-то общее. Потеря родителя. Такой схожий опыт заставляет меня чувствовать себя незащищённой, когда мы находимся на расстоянии четырёх с половиной метров, запертые вместе в грузовике. Лукас выравнивает свою голубую кепку и сокращает расстояние между нами большими шагами. Он поворачивает голову в мою сторону, но избегает глаз. — Мэм. — Я посылаю Шайен с тобой. Тело Лукаса становится неподвижным. Внезапная компания причиняет ему неудобство. Почему, чёрт возьми, меня это раздражает? — У неё есть договор поставки, и она всё уладит. Убедись, что эти поддоны закреплены, — отец выуживает кредитку из своего кармана и вручает её мне. — На бензин и обед. Я киваю и засовываю её в свою сумку. — Хорошо. — Вы двое, держите меня в курсе. Завтра эта плитка нужна нам на месте первым делом, так что делайте свою работу и не проебите. — Да, сэр, — Лукас поворачивается и лезет в грузовик. — А тебе, значит, можно такие слова говорить? Его губы дёргаются. — Поезжайте сейчас. Берегите себя. Не будь слишком жёсткой с моим мальчиком. Он ранимый, — говорит он себе под нос. — Подумаешь, — я тащусь к пассажирской стороне грузовика и залезаю внутрь. Кабина пахнет, как мыло с нотками пряностей, опилок и дизельного топлива. Лукас смотрит вперёд, сжав руки на руле. — Хочешь, я поведу? Я стараюсь не пялиться на шрам на его шее. Он нагибается и запускает двигатель вместо ответа на вопрос. — Как хочешь. Я кладу ноги на приборную панель и откидываюсь на сидении, устраиваясь поудобнее. Если бы я принадлежала к тому типу людей, кто мог бы спать, пока его жизнь находится в руках малознакомого человека, то так бы и сделала, чтобы разрядить обстановку. К сожалению, я не такой тип. Мы едем в тишине добрых пятнадцать минут, и напряжение между нами растёт с каждым километром. Я наклоняюсь и неумело обращаюсь с радиоприёмником, надеясь, что звук нарушит оглушающую тишину. Во время спуска через горы всё статично, поэтому я быстро сдаюсь и настраиваю шторки кондиционера так, чтобы дуло на мою внезапно нагревшуюся кожу. — Радиосигнала нет, — я барабаню пальцами по бёдрам. — Так… слушай, эта поездка будет достаточно непростой; мы можем узнать друг друга, чтобы убить время. — Его голова закрыта кепкой, и всё, что я вижу, это густые волосы цвета некрепкого кофе, которые выглядывают у его ушей и шеи. Он остро нуждается в стрижке. Его губы плотно сжаты, а челюсть немного щёлкает, но он хранит молчание. — Где ты научился рисовать? — Не знаю, — он не отрывает глаз от дороги. — Ты не знаешь? — Нет, мэм. Просто всегда умел. Немногословный человек. — Откуда ты? — я хлопаю ладонями по своим бёдрам. — А что? — мускулы его предплечий перекатываются. — Просто пытаюсь завязать разговор. Он прочищает горло, а его адамово яблоко подпрыгивает в течение этих нескольких секунд тишины, пока он раздумывает над ответом. — Из Сан-Бернардино. — Калифорния. Очень круто. О’кей, теперь твоя очередь. Он притворяется безразличным, его челюсть сжата. — Задай мне вопрос. О чём хочешь. — Я не… — Да брось, просто спроси что-нибудь. Его руки сжимаются и разжимаются на руле. — Первое, что приходит тебе в голову. Он несколько секунд жуёт нижнюю губу. — Какой… ну… Снова тишина, и мне интересно, заговорит ли он, или мне придётся пялиться в окно ближайшие полтора часа. — Твой любимый, эм… цвет? — Зелёный. Видишь, это было не так сложно, разве нет? Клянусь, я вижу, как часть его рта приподнимается в ухмылке. — Нет, мэм. — Почему ты упорно называешь меня «мэм»? Он присматривается ко мне, и на мгновение я потрясена оттого, что удается поймать его быстрый взгляд. У него серые глаза. Тёмно-серые, как грозовые тучи. Но у меня нет возможности заглянуть в них глубже, потому как он возвращает взгляд к дороге. — Я… — Ты служил в армии? — Нет. — Был дворецким в каком-то шикарном поместье? Ещё одна крохотная улыбка. — Нет. — Проводил время с королевской семьёй? — Нет, — он прикусывает губы, чтобы сдержать улыбку. — Хммм… был рабом? — Нет, мэм, — его лицо превращается в камень, и я клянусь, это похоже на то, что невидимая стена между нами падает. — Что ж, это хорошо, потому что рабство незаконно. Я была бы вынуждена сообщить об этом; людей бы арестовали. Наш маленький городок не нуждается в таком скандале, — я усмехаюсь, но он не отвечает, когда я отчаянно борюсь с напряжённостью, которая нас разделяет. — О’кей, я только что задала тебе несколько вопросов подряд. Теперь ты, вперёд. — Зачем ты это делаешь? — бормочет он, и мне требуется секунда, чтобы понять, был ли это его вопрос или нет. — Серьёзно? Это всё, на что ты способен? — гримасничаю я.