Он не отвечает. Я подкладываю руки под колени, чтобы не волноваться. — Папа говорит, что я никогда не справлялась с неловкой тишиной, но моя мама говорила, что я не справлялась с любой тишиной. Наверное, я просто понимаю, что пока мы сидим здесь, можем заодно узнать друг друга. В этом нет ничего страшного. Друзья делают это всё время. — У меня нет друзей. Я смеюсь, но этот звук получается печальнее, чем я планирую. — У меня тоже. Ещё одно сходство между нами. Тишина снова возрастает, и воздух в кабине находится под напряжением с почти ощутимой энергией. — Твоя мама, она… — его губы сжимаются, и мышцы его предплечий перекатываются. — Она умерла, когда мне было шестнадцать. Боковой амиотрофический склероз. Он кивает, но не произносит обычную сочуствующую речь, что он сожалеет и знает, что моя мама сейчас в лучшем месте, и за это я благодарна. — Что насчёт твоей? — Как?.. — у него перехватывает дыхание. — Я услышала твой разговор в закусочной. Его веки дрожат, затем внезапно сжимаются в гримасу. — Я не должна была спрашивать. Он смотрит на дорогу, его челюсть напрягается, и он трясёт головой, как бы избавляясь от воспоминаний. — Игра в одни ворота. Ясно, — я разоткровенничалась, но он закрывается, когда мои вопросы становятся личными. — Мэм? — Шай. Энн. Шайен. Не так уж и сложно. — Я знаю… Я полностью поворачиваюсь к нему. — Тогда почему ты продолжаешь называть меня «мэм»? «И почему ты не говоришь со мной?» Гнев нарастает в моей груди, как и разочарование из-за его упорства держать меня на расстоянии вытянутой руки. Он игнорирует меня на работе, уходит с дороги, чтобы избежать меня. Требуется целая куча самообладания, чтобы холодно относиться к кому-нибудь, и я ни за что в жизни не могу понять, почему он так поступает со мной. — Если я сделала что-то, что тебя расстроило… — Ты не делала, у меня… плохо с… — он размахивает рукой между нами — … этим. — Этим? — Пустой болтовнёй. Или с любой болтовней. Я не лажу с людьми. Это самое большее, что он выдает до сих пор. Может быть, вся эта затея узнать друг друга лишняя. — Сыграем в «Would you rather»? — Что это? — Я называю две вещи, и всё, что тебе нужно — выбрать, что бы ты скорее сделал. Не сложно? — Думаю, да. — О’кей, итак, Лукас, ты бы предпочёл гулять голым по снегу или голым по пустыне? Он поворачивается ко мне, его брови низко опущены, но в его выражении есть шутливость. — Почему я голый? — Без причины, просто выбери одно. Его лицо очаровательно кривится от отвращения. — Боже, хм… наверное, лучше голым в пустыне. — Я тоже. Хорошо, твоя очередь. — Ох, эм … — его нога подпрыгивает в нервном ритме. — Ты бы предпочла, э-э… быть атакованной акулой или… — он снова пожёвывает свою нижнюю губу, и я пытаюсь не пялиться. — Акулой или?.. — Или… медведем? — Ооооо, это хороший вопрос. Хммм… — я постукиваю по подбородку, думая. — Акула будет означать воду и вдобавок боязнь утонуть, что, если подумать, может быть неплохо. Он смотрит на меня. — Быстрая смерть. — А, — он кивает. — Во время боя с медведем ты, скорей всего, будешь в сознании. В смысле, если только он сразу не укусит тебя за шею. В этом случае я бы выбрала медведя, но что, если он этого не сделает, и ты был бы вынужден смотреть, как он ест твои внутренности. — Я вздрагиваю. — Да, я выбираю акулу. Что насчёт тебя? — Я собирался сказать, что медведя, но… ты меня отговорила. Впервые с момента нашей встречи он действительно улыбается. Большая, широкая и такая яркая, что почти ослепляет, улыбка. Это детское счастье, редко встречающееся у взрослых, которые так измучены жизнью, что у них нет больше возможности испытывать чистую радость. Это потрясающе. Я сижу неподвижно, совершенно очарованная, и делаю мысленный снимок. Лукас Ей следует прекратить смотреть на меня. Как будто и так недостаточно сложно избегать её взгляда, притягивающего и любопытного одновременно. А ещё её запах. Дразнящий на свежем воздухе, но в кабине грузовика он будто бы проникает в меня. Аромат напоминает мне о чистых простынях и свежих цветах. Без примесей, но при этом многогранный. Умиротворяющий и опьяняющий. Я сопротивляюсь стремлению расслабиться в её присутствии, полный решимости пережить этот день без потери сознания, которая затемняет мой разум. Мы уже почти у склада, чтобы забрать плитку, но не можем добраться туда к сроку. Её игры в стиле «узнай меня» и лёгкий смех заставляют меня чувствовать себя спокойнее, нежели в безопасности. Может быть, дело в её откровенном стиле общения. В способности идти напролом и говорить всё, что она думает, не переживая о последствиях. Такая, какая есть, остаётся собой и не извиняется за это. Она смелая, несмотря на её пол, и я не могу не восхищаться этим. Когда её любопытство направлено на меня, когда она смотрит на меня, будто я головоломка, которую нужно решить, мои страхи усиливаются, а тьма обволакивает. Мы совсем близко к большому кирпичному зданию. — Если можешь, притормози там, — Шайен указывает на погрузочную платформу на складе. — Я пойду и позвоню в дверной звонок. Без труда паркуюсь, и она выпрыгивает, но вместо того, чтобы сидеть в грузовике, я следую за ней к двери. Она поднимает руку, чтобы нажать на звонок, и слегка подпрыгивает, когда замечает меня позади, но улыбается. Моя грудь сильно пульсирует из-за её проявления симпатии. Боже, я жалкий. Дверь распахивается, показывая Джима, менеджера склада, которого я пару раз встречал ранее. — Добрый день, сэр. Мы здесь за травертином, заказанным мистером Дженнингсом. — О, само собой, Лукас, — он жестом приглашает нас внутрь. — Входите. Я заберу его на погрузчике. Она нацеливает на меня раздражённый взгляд через плечо, и так же, когда мы играли в «Would you rather», это странное ощущение покалывания на лице заставляет меня улыбаться так широко, что мои зубы становятся холодными. Далее происходит нечто удивительное. Я смотрю, как её взгляд скользит к моим губам, и раздражение в её выражении смягчается и превращается в белоснежную улыбку. Крошечный румянец появляется на её щеках, светлый оттиск розового на её оливковой коже. Бесчисленное множество эмоций, которые так открыто играют на её лице, — самая пленительная вещь, которую я когда-либо видел. Оставаться беспристрастным рядом с этой женщиной оказывается труднее, чем я думаю. — Если вы хотите проверить… — голос мужчины отрывает моё внимание от Шайен, и он движется к сложенным друг на друга поддонам, доверху заполненным бежевой и тёмно-коричневой травертиновой плиткой под мрамор. — Убедитесь, что всё соответствует заказу. Шайен направляется туда со своим договором поставки, быстро выполняет расчёт и сверяется с листом. — Всё на месте. — Хорошо, давайте её погрузим, — Джим хлопает по лежащей плитке. Через тридцать минут мы отрываемся от нескольких сотен килограммов плитки, крепко привязанных к грузовику. — Я не понимаю, — бормочет Шайен.