— А? — она изображает шок и невинность. — О, она говорила со мной? Не смогла расслышать ее из-за шума. Я натягиваю бейсболку и надеюсь, что она не видит, как сильно я наслаждаюсь ее ревностью. — Мне она показалась нормальной. Она закатывает глаза. — Конечно, тебе так и показалось. Она практически переползла через мое тело, чтобы забраться к тебе на колени. Крошечная улыбка трогает мои губы. — Ты преувеличиваешь. — О, пожалуйста, — она поднимает ладонь. — Даже не трудись ее защищать. Бедняжка ничего не могла с собой поделать. Видит Бог, ты не облегчил ей задачу, — бормочет она. — Я ничего не сделал. — Кроме того, что безумно обаятелен и красив? Да, ты прав, ты ничего не сделал. Я направляю свою улыбку в боковое окно. Эта женщина, Шайен Дженнингс, умная, веселая, добрая… Она считает меня обаятельным и красивым и, если я не ошибаюсь, намекала, что мы с ней пара. — Спасибо. Она засовывает руку в пакет, стоящий между нами, чтобы выудить горсть картофеля фри. — Не за что. Она улыбается и запихивает картошку в рот. Я смотрю в окно и наблюдаю, как пролетает темнота, с благодарностью осознавая, что кромешная тьма остается только за пределами моей головы. Гейдж сейчас далеко, а Шайен в безопасности. Мне лишь нужно сохранить это. Глава 17 Лукас Поездка обратно в дом у реки проходит в тишине, что удивительно, учитывая женщину, с которой я сейчас. Есть желание, которого я раньше не испытывал, желание задать ей вопрос, просто чтобы услышать ее голос. Однако я обязан сдерживаться и подавлять позывы, чтобы держать себя под контролем. Она подъезжает к реке, опускает оба стекла и глушит двигатель. Шайен протягивает мне еду точно так же, как в случае с жареными тако, и устраивается, кладя один пушистый ботинок на открытое окно. Я смотрю на гамбургер и картошку фри у себя на коленях, набираясь смелости поесть. — Что за история стоит за этим? Я поворачиваюсь и вижу, как ее испытующий взгляд мечется между моим лицом и едой. Пожимаю плечами. — Я уже говорил тебе. Еда может быть… — Отравлена, я знаю, но, должно быть, это было довольно травматично, если ты отказываешься от еды даже спустя… сколько лет? Я прочищаю горло. — Пятнадцать или около того. Она свистит. — Тебя что, госпитализировали? — Нет. Моя мать предпочла бы, чтобы мы утонули в собственной блевотине. — Что случилось? — ее голос такой мягкий, и мне хочется рассказать ей об этом. Я хочу изгнать даже эту маленькую частичку себя, вывести ее из своего организма и почувствовать себя легче, когда она исчезнет. Но воспоминания о прошлом могут спровоцировать Гейджа, а я не стану рисковать ее безопасностью. Роюсь в тайниках своего разума, обращаюсь к своим чувствам и ничего не чувствую. Никакого темного присутствия или страха за мое благополучие. Только удовлетворение. — Эй… — она сжимает мое предплечье. — Тебе не обязательно говорить об этом. Я не отрываю глаз от ее длинных нежных пальцев на моей коже, в прошлом это отправило бы Гейджа на поверхность, но я все еще ничего не чувствую. Мое сердце бьется ровно. Я не боюсь. Облизываю губы и поворачиваюсь к ней. — Когда мы были детьми… — Мы? То есть… гм… — она теребит бумажную салфетку в руке и избегает смотреть мне в глаза, — ты и Гейдж? Удивительно, но крошечная улыбка трогает мои губы. — Нет, мы — это я, мои братья и сестра. От одного упоминания о них у меня сильно сжимается сердце. Она улыбается, как будто эта информация приносит ей некоторое удовлетворение. Беспокойство скручивает мой живот от осознания того, что то, что я собираюсь ей сказать, полностью сотрет эту улыбку с ее лица. — Моя мать наказывала нас необычными способами. Ее темные брови сведены вместе. — Что это значит? — Она отказывала нам в еде. Ее лицо искажается от отвращения. — Она морила голодом своих детей? В наказание? Я вздрагиваю от гнева в ее голосе. — Прости. Продолжай. Я тяжело вздыхаю и проверяю, нет ли страха, но не чувствую ничего, кроме облегчения. — Мы были так голодны, что, когда она наконец решала, что мы достаточно наказаны, она нас кормила. Мясо было таким вкусным. Я имею в виду, что мы умирали с голоду, поэтому ели все, что она давала. Слюна наполняет мой рот, когда я вспоминаю разнообразие блюд, которые она заставляла меня есть. Подробности я держу при себе. — Частью ее наказания было наше убеждение, что еда — это награда, но позже мы узнали, что все это было частью наказания. — Мой взгляд скользит к ветровому стеклу, ни на что не уставившись, но видя воспоминания. — Должно быть, она неделями не приносила еду. Даже сейчас мне трудно чувствовать запах вареного мяса. — Мой желудок сжимается, когда я вспоминаю, как за считанные часы превращался из сытого в больного. Я смотрю на Шай, ее глаза светятся интересом. — Знаю, что сейчас еда безопасна, но это случалось так много раз, что мой желудок просто не может принять тот факт, что меня больше не обманывают. — Сколько раз твоя мать так с тобой поступала, Лукас? — ее голос дрожит, но от гнева или печали, я не знаю, и по выражению ее лица трудно понять. — Слишком много, — шепчу я. — Слишком много раз, чтобы сосчитать. — Боже, это ужасно. Это тогда ты, тогда Гейдж… гм… — Я не помню жизни без провалов в памяти. — Я не объясняю, что он редко появлялся из-за пищевого отравления. Это незначительно по сравнению с другими ее наказаниями, и я терял сознание только тогда, когда их становилось слишком много для меня. Гейдж не всегда был моим проклятием. Большую часть времени он был моим спасителем. Она качает головой и опускает ее обратно на сиденье.