Бармен из "Red Jack" – Привет, Джон! Тебе как всегда? Джон Саммерс, детектив отдела убийств, а в данный момент обычный посетитель уютного бара, что находился неподалёку от его дома, оторвал взгляд от столешницы. Бармен, не дожидаясь ответа, положил перед ним салфетку, поставил бокал со льдом и достал с полки пузатого «Джека». Горлышко бутылки, ударившись о край бокала, издало негромкий, но ставший таким привычным, «звяк», и по льдинкам полился ароматный напиток. – Спасибо, Кев! – Привечать и угощать! – перефразировал бармен знаменитый полицейский девиз1, отсалютовал бутылкой и отошёл. Его тёмные карие глаза следили за детективом, но Джон не обращал на это внимания. Да, этот бармен давненько вьётся вокруг, но он не намерен был заводить отношения. Не сейчас! Джон отпил виски и поморщился. Да-а! Уж точно не сейчас, когда на нём висит громкое дело, информация о котором каким-то совершенно неведомым образом просачивается к жадным до сенсационных заголовков журналюгам. Когда федералы так плотно сидят на хвосте, что, того и гляди, перехватят поводья и займутся расследованием сами. Когда его лейтенант рвёт и мечет, каждый день придумывая всё новые кары на голову детектива, неспособного выследить и арестовать психопата, держащего город в страхе последние полтора года. Его, между прочим, голову. Джон провёл ладонью по волосам, приглаживая непослушную шевелюру, а затем обратно, взлохмачивая себя ещё больше. Рабочая неделя подошла к концу, можно побыть неряхой. Он ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, залпом допил содержимое бокала и махнул рукой бармену. Кевин снова оказался около него. – Что-то ты сегодня кисло выглядишь, Джон, – с искренней заботой заметил он, обновляя заказ, и чуть тише спросил: – Работа? Джон кивнул. О своей работе он никогда не говорил, и бармен привык к тому, что эта тема под запретом, но простые общие фразы он мог себе позволить. – Лейтенант опять грозится, что уволит меня к чёртовой бабушке, если не будет результатов. А я, знаешь, был бы рад. Чего я маму не послушал? Надо было идти в бухгалтеры! Перебирал бы сейчас бумажки. Или считал налоги. А не это вот всё! Детектив обвёл руками пространство вокруг. Кевин улыбнулся, облокотился на стойку и, после небольшой паузы, достаточной как раз для того, чтобы избавиться от последних сомнений, предложил: – Может, развлечёмся? Джон театрально вскинул брови, захлопал по карманам, заозирался, как будто обронил что-то, потом всплеснул руками и воскликнул: – Ах, да! Вот же он! – и показал бармену средний палец. Тот ничуть не обиделся, даже улыбка не пропала с лица. – У меня два билета на «Гигантов2» на это воскресенье. Директор подогнал. Он должен был с сыном пойти, но тот приболел. А одному идти – Стюард-младший обидится. Вот и отдал. Кевин оттолкнулся от стойки и начал её протирать, выжидательно глядя на Джона. – Я занят, – неохотно ответил тот. – Ты? Занят? В воскресенье? – по словам произнёс Кевин и рассмеялся. – Спорим, это что-то важное? – уточнил он язвительно. – Любимый сериал, мягкий диван или… всё дело во мне? Джон отпил виски, прищурился и оглядел бармена от макушки до пояса: настолько позволяла это сделать барная стойка. Высокий, спортивного телосложения парень был младше его лет на пять-семь. Двигался легко, находился ли за стойкой или лавировал между столиков, когда помогал официанту. Танцевал, а Джону как-то удалось лицезреть и это, плавно, и, что немаловажно, умело. И это цепляло. Помнится, увидев Кевина, танцующего с одной из посетительниц, у Джона что-то ёкнуло там, где, как поговаривают, у него должно было находиться сердце, не будь он такой законченной мразью. Если бы в тот момент детектив взглянул в зеркало, то увидел бы гневный румянец на своих щеках. К тому времени Кевин не раз оказывал ему знаки внимания и тот танец, как Джону подумалось, был капитуляцией. Но нет. То был всего лишь танец. И Кевин ничуть не был намерен отказываться от своих попыток добиться от него, нет, не отношений – но хоть чего-то. Кевин был довольно привлекательным и, если бы не треклятое расследование, Джон не раздумывая закрутил бы роман, не обращая внимания на кой-какие мелочи, которые он, в силу своей профессии, не мог проигнорировать. Парень милый, услужливый, хоть и настойчив не в меру. Но вид всё равно имел лиховатый, с чертовщинкой: тёмные пронзительные глаза, взгляд цепкий, оценивающий. У простых парней такого взгляда не бывает. Детектив подмечал взгляды, жесты, случайно оброненные слова. И всё это не вязалось у него с картинкой той простоты, которую старался демонстрировать ему Кевин. Он чувствовал неискренность в словах, наигранность в жестах. Но на второе расследование в своей жизни одновременно с первым Джон не был готов. – А если скажу, что в тебе? – спросил он. – Научился бы сначала врать, детектив! – Кевин усмехнулся и без напоминаний обновил ему заказ. – Было бы дело во мне, ты бы отшил меня сразу. В тот первый день, когда я случайно дотронулся до тебя. А ты так не сделал. – Кевин накрыл своей ладонью чужую и чуть сжал. – Я буду здесь в воскресенье часов до одиннадцати. Будет неплохо, если ты подвезёшь меня и угостишь пивом. А с меня билеты. И вот снова. Этот взгляд. Холодный и одновременно снисходительный, как будто Кевин знает что-то такое, чего не знает он сам. Что-то мелькнуло в чужом, тёмном взгляде. Кевин убрал руку и поспешил на оклик к другому посетителю. Что это было? Испуг, восторг, желание? Джон задумался и не скоро понял, что сидит и всё ещё пялится вслед отошедшему бармену. Он опустил взгляд на столешницу и нахмурился. Может, наоборот, он с ума сходит с этим делом? В каждом видит что-то подозрительное, а Кевин – обычный парень и просто хочет с ним познакомиться поближе? Джон замотал головой: и своим мыслям, и вообще всяческому мыслительному процессу; допил виски, бросил на стойку двадцатку и ушёл. Шагая по родным улицам домой, Джон то и дело вспоминал глаза Кевина, его странный взгляд, который он ловил на себе неоднократно. Потом разгорячённый алкоголем мозг переключался с подозрений на фантазии. Взять бы этого Кевина, прижать к стене и поцеловать. Да так, чтобы вся эта непонятная ересь из взгляда пропала. Но он высокий, может и сам прижать. Джон словно почувствовал на теле чужие горячие ладони. Губы, тонкие, сложенные в нахальной ухмылке, почти никогда не сходившей с лица Кевина. А за ними язык, такой же настойчивый и требовательный, как и его владелец – в этом Джон не сомневался, а фантазии лишь подогревали его уверенность. Завалившись домой, он в одежде, как был, упал на кровать и постарался сразу же уснуть. «Воскресенье, «Гиганты», Кевин, развлечься, – в его мозгу кружил хоровод из одних и тех же слов. – Почему бы и нет?» …то, что любит Томас Найти его детектива не составило труда. Он ведь не скрывался, как это делал сам Том, и не убивал людей. Хотя… Том как-то раздобыл карту медицинских обследований детектива с летним именем Джон Саммерс3 и внимательно изучил. В том числе три направления к штатному полицейскому психологу. Не может быть, чтобы этот человек ни разу никого не убил. Интересно, что он чувствовал при этом? Захлёстывала ли его та же ярость, что терзала Тома? Получал ли он наслаждение? Такое же, какое получал Том, глядя, как эти жалкие людишки просили пощады, а после, понимая, что уже ничего изменить нельзя – нельзя получить отсрочку, прощение, нельзя заработать себе свою жизнь обратно, – начинали плакать и скулить, всё ещё ноя о чём-то таком, о чём Том имел весьма смутное представление: жалость, семья, любимые. Любовь… Том любил убивать. Это то, что сидело в нём, жужжа нестерпимым зудом где-то под черепом, оглушало невыносимым гулом голосов в ушах: человеческих, злобных, крикливых голосов, которые он давно бросил пытаться понять или – вот ещё! – узнать. Шум нарастал изо дня в день, в один прекрасный момент становясь нестерпимым, дёргающим, долбящим мозг болью, словно открытый нерв рассыпавшегося от времени зуба. И Том наслаждался этой болью. Затягивал это состояние так долго, сколько мог выдержать, оставаясь в своём уме. Он получал ни с чем несравнимое удовольствие, осознавая, как легко он может избавиться от этой боли: один человек, одна жертва – и всё! После убийства наступала тишина. Том боготворил её. Он знал, что это и есть счастье, а ещё он знал, как его добиться. Следует просто немного подождать. И Том любил ждать… А ещё Том любил наблюдать и чаще всего он наблюдал за теми, кто его окружал – за людьми. Они были жалкими подобиями настоящего человека, как Том, например. Они тратили свои жизни на глупости: жрали, срали и работали. Нет! Не просто "работали", а работали, работали и ещё раз работали. Как будто это так важно. Как будто им на том свете зачтётся, сколько часов они провели у экранов мониторов с застывшими в рабочем экстазе лицами. Как будто на Страшном Суде с них спросят, достаточно ли штанов они протёрли на офисном стуле и достаточно ли глубоко целовали непогрешимое начальство в зад… С той же радостью, с которой люди тратили время на работу, они тратили время, пожалуй, только на себя и себе подобных – тех, кого называли "любимыми". Семья, отношения, секс. Том знал эти слова. Он рос в обычной семье. У него были отношения с коллегами по работе и с продавщицей из ближайшего от дома фаст-фуда. У него бывал секс. С помощью секса можно было показать человеку, что ты выделяешь его из толпы ему подобных и ставишь на ступеньку выше, и Том часто так делал. Ведь люди любили быть выше… О, да! Ещё один порок, который любил Том – власть. Люди тратили жизни на работу, пытаясь залезть как можно выше по служебной лестнице. Стать выше за счёт других. Чтобы смотреть на тех, кто остался позади, сверху-вниз. Люди имели других людей в постелях, чтобы сделать их выше в своих глазах. Или наоборот: самим почувствовать себя выше – и это чаще. И вот ведь что – они и вправду думали, что становятся выше других… Власть – любимый порок человечества. И Том любил власть. За то, что она делала людей слепыми и оставляла их по-прежнему жалкими. Никто из них не избежал своей судьбы, стоило Тому сделать свой выбор. Он сам по себе был выше их всех, и для этого ему не нужно было целовать начальника в зад или премилую глупую жёнушку в щёку. "Спасибо за завтрак, дорогая! Ты отлично постаралась сегодня!" Том был лучше сам по себе. Он на всех смотрел сверху-вниз. Стоило ли жалеть тех, кого он выбирал себе в жертвы? Перед ним не вставал подобный вопрос. Разве старый фермер слушает блеянье овец? Разве смерть жалеет тех, за чьими жизнями пришла? Нет! И Том не собирался… Том просто любил наблюдать. За людьми – за своим стадом. Он наблюдал за тем, как они прожигают великий дар, данный им свыше – их жалкую, никчёмную жизнь. Он пытался понять их. Он старался быть – выглядеть – как они. Он слушал их. Но слушал лишь до тех пор, пока крикливые, острые голоса не смешивались в неразборчивый комок звуков, долбящий его несчастную голову болью. И только убивая он мог прекратить эту нескончаемую муку, заглушить мерзкий гул и получить покой. Временный… Том любил… Нет. Совсем не так. Том не любил людей. Никогда! Но детектив Джон Саммерс заинтересовал его. Да. Пожалуй, это был первый человек, который действительно заинтересовал Тома. Том был заинтересован детективом Джоном Саммерсом. Джон Саммерс не был праведником. Вряд ли его скульптура попала бы в Зал славы великих американцев. И уж точно про него не стали бы снимать серию о героическом спасении котят из колодца в этом нелепом ТВ-шоу "9-1-1". Джон был простым человеком. Со своими странными и нелепыми целями: семьёй, работой, жаждой жизни. И со своими слабостями. Например, Джон легко мог врезать задержанному по роже, когда тот был закован в наручники и не представлял никакой угрозы. Том сам как-то видел подобную картину, когда наблюдал за детективом с безопасного расстояния. Том помнил, как в тот момент внутри него разлилось приятное чувство сопричастности. Как будто это он шёл за руку с детективом и направлял его удар. Интересно, сам Джон получил от этого удара удовольствие? Том – получил. А на следующий день Том приобрёл полицейские наручники. Они холодили кожу, напоминая оружие – лезвие ножа было таким же холодным. Они легко могли обездвижить жертву. Но Том ни разу не думал взять их с собой на охоту. Они были не для обычных людей, а только для них с Джоном. Том не раз засыпал, держа наручники в ладони, и чувствуя, как медленно согревается металл, становясь одной температуры с кожей его рук, становясь с ним одним целым, и та сцена – Джон ведёт закованного в наручники мужчину, резко останавливает его и бьёт – крутилась в голове, как клип, поставленный на бесконечный повтор. Чёрт! Том хотел бы это испытать… Джон Саммерс заинтересовал его. И нет, Джон Саммерс не был праведником. Как не был он и идеалистом. Отдел внутренних расследований отстранял его от дел несколько раз. До суда дело не дошло, но Том ни на мгновенье не усомнился: рыльце у его детектива в пушку. Почему у «его детектива»? Тут всё просто. Джон Саммерс вёл дело убийцы и маньяка, а Том как раз и был тем самым убийцей и маньяком, хотя ни тем, ни другим он себя не считал. Он просто любил наблюдать за людьми. Он был вынужден убивать. И он был рад, что ему приходится делать то, что он любит. Том любил убивать. А ещё Тома "интересовал" детектив Джон Саммерс. И это было что-то новое. Том никогда раньше не испытывал подобного чувства. Что-то острее обычного пренебрежения и ничуть не похожее на его охотничий азарт – который больше походил на жажду избавления от старой и частой знакомой – от боли. Том хотел узнать детектива Джона Саммерса поближе и сделал это. В его коллекции была медицинская карта детектива, копия его анкеты из школы и архивная папка из полицейской академии Сан-Франциско. Фотографии Том не считал за полезные материалы и не копил. У Тома всегда была возможность пересечься с детективом в городе: около полицейского участка на Карго-уэй или возле крохотного дома Джона Саммерса на Честнат-стрит, и увидеть его вживую. Том хотел стать ближе к детективу Джону Саммерсу и сделал это. Он устроился барменом в «Red Jack», в котором детектив любил пропустить стаканчик-другой по дороге домой.