В ней нет доброго Дедушки Мороза. В ней нет Чёрного плаща, который спешит на помощь. И Супермена в ней тоже нет. И даже на просто хороших, справедливых взрослых, которые могли бы прийти мне на выручку, я рассчитывать не могу. Никого нет. И я совершенно одна стою с тусклым фонарём посреди до икоты пугающей бесконечности, залитой, леденящим душу, туманом. А затем оттягиваю длинную косу, прикладываю к ней острые лезвия и обречённо сглатываю, понимая, что у меня никогда не было другого пути, кроме как оказаться в этой точке невозврата. В этой западне... Вероника — Не выходит, — скользят и буксуют ножницы по толстой косе. — Давай, чтобы вышло, а иначе мы тебя тут так размотаем, что мать родная не узнает. Регина грубо дёргает за резинку, распуская влажные, длинные пряди по моим плечам и я, ледяными пальцами принимаюсь щёлкать лезвиями, отрезая волосы и рыдая, наблюдая, как тёмные локоны исчезают в водостоке. Щёлк. Щёлк. Щёлк. — Короче режь, — рычит Марта, и я делаю так, как она велит. Молча. Мысленно врезая себе отрезвляющую пощёчину и обещая, что однажды они всё, так или иначе, будут на моём месте. Придёт время, и каждая из этого обезумевшего стада гиен переживёт такой же кошмар наяву, что и я. А затем потеряет частичку себя, перемолотая в жерновах насмешницы-судьбы. — Вам не стыдно? — отбиваю заунывное стаккато зубами и продолжаю орудовать ножницами. — Нет, — тянут все хором и злобно улюлюкают. И только одна Марта, словно серый кардинал, отошла в сторону, облокотившись спиной на стену, и неживым взглядом уставилась на мои руки, что без перерыва делали свою грязную работу. — Довольны? — последняя прядь скрылась в водостоке, и я выронила из рук ножницы, понуро опустив голову и замечая, что Максимовская поспешно покинула помещение. — Пока — да, — рявкнула Андриянова и последовала за своей предводительницей. — Но запомни, Крыса, шаг влево, шаг вправо — расстрел, — угрожающим шёпотом прилетело мне в ухо от Тимченко. — Это не конец, Туша, — орал кто-то. — Это только начало... Смех. Довольное повизгивание. Одна девочка даже принялась аплодировать всему этому сюру. Но вот последняя пара дорогих туфель затихла, гордо вышагивая по каменным коридорам. И я наконец-то осталась одна. А затем рухнула с колен на пол душевой, свернулась в позу эмбриона и тихо заплакала, переходя от обиды на жалобный скулёж. Всё так же под ледяными каплями, желая только одного — заболеть воспалением лёгких и сдохнуть, навсегда ставя точку в этой грустной истории жизни под названием «Неудачница Вероника Истомина». Вот только когда истерика перетекла в фазу сиплых хрипов, капли воды над моей головой неожиданно оборвали свой бесконечный бег, а влажную комнату душевой разорвал громкий, пропитанный лютой злобой трёхэтажный мат. А затем меня, словно пушинку подхватили сильные мужские руки, прижимая к горячему телу, пахнувшему таким знакомым мне горьким апельсином, бергамотом и деревом. Всего несколько секунд и вот я уже сижу на лавке в раздевалке, укутанная в огромное полотенце. С трудом поднимаю голову и различию лицо Басова. А он поспешно делает шаг назад, словно мог бы обжечься об меня или испачкаться, а затем в немом изумлении прикрывает рот ладонью. Парень смотрит на меня каким-то странным, неизвестным мне прежде взглядом, словно в нём буквально на одну несчастную короткую секунду вспыхнула искра и с шипением погасла. Такая яркая, но в то же время такая неуловимая. Это был совсем другой взгляд, полный боли, скорби и точно такого же всепоглощающего ужаса, что жил и во мне. Однако Ярослав тут же изменился и потянулся ко мне, прижав к груди, и принялся укачивать, словно маленького ребёнка. Укутал в свои объятия. И заставил усомниться, что я на самом деле видела то, что он показал только мне. Наверное, мне всё же померещилось и не было в его глазах ничего такого, отчего мир мог бы раздробиться на части и превратиться в пепел. Или мог? Не знаю. Но парень стискивал меня так сильно и в то же время так трепетно, заставляя снова скатываться в слёзы. На этот раз надрывные и надсадные, говорящие о том, что я сдалась. Всё! Спектакль окончен! — Истома, девочка моя. Ну как же так? — его горячие ладони были повсюду. — Пя-пятая, да? — заикаясь шептала я, вглядываясь в его прекрасные глаза. — Что? — недоумённо замер он. — Это... о-она и е-есть? П-пятая к-к-космическая, Ярослав? Моргает. Хмурится. Кривится, но спустя бесконечно тягучие мгновения всё-таки качает головой и так мастерски делает вид, что не понимает, о чём именно я толкую. И я всего лишь на мгновение теряюсь и отметаю от себя ужасающие подозрения. Но они опять возвращаются. С новой силой. — М-макси ждёт д-дальнейших ук-казаний, Бас, — стараюсь спародировать протяжные, насмешливые нотки Аммо и у меня получается, так как парень тут же бледнеет и меняется в лице, а потом кивает и снова так крепко прижимает меня к себе, что на секунду я забываю, как дышать. А он тем временем начинает шептать мне на ухо слишком красивую сказку. — Макси — это Макс Иващенко, парень из нашей команды воркаутеров, Истома. Ещё летом я занял его старшему брату крупную сумму денег, но тот до сих пор её не вернул. Гасился. Жёстко. Там большая сумма, Ника. Очень большая, понимаешь? И она мне не с неба упала от добрых предков, а я её сам, собственным трудом заработал и как-то в доброго самаритянина превращаться не пожелал. Мы пытались вернуть по-хорошему. Но пришлось забирать их по-плохому. — Шестёрка? — не унимаюсь я и продолжаю уверенно трамбовать парня. — Воу! — нахмурился Ярослав и снова покачал головой, поджимая и облизывая губы, словно бы я его чем-то бесконечно удивила. — Ч-что? Не к-клеится легенда? — хмыкаю я и пытаюсь выкрутиться из его рук, но меня только ещё сильнее кутают в полотенце и обездвиживают. — Легче! Перестань газовать! Макс шестёрка Аммо, ясно? Он за Иващенко передо мной поручился, а по факту опрокинул на бабки. Вот и всё! Отгибаюсь в его руках и снова пристально заглядываю в шоколадную бесконечность его глаз, пытаясь отыскать хоть крупицу неискренности. Но Басов говорил быстро и ни разу не сбился. И сейчас смотрел на меня открыто, нежно очерчивая костяшками пальцев мои губы и подбородок, а затем зарываясь в короткие пряди моих волос. — Ты реально подумала, что я мог, вот это всё сотворить с тобой, Истома? — Да, — кивнула я. — С любимой девушкой? — словно бы задыхается он и прижимается лбом к моему лбу. — Любимой, — недоверчиво фыркаю я, но внутри от одного только этого слова все будто бы облили сахарным сиропом. Я совершенно точно поплыла, дыша его мятным дыханием, и за секунду нагрелась до критической отметки. Тело совершенно позабыло, что всего пару минут назад лежало под ледяным водопадом. Сейчас ему жарко! И страшно, что это всё сон или очередная жестокая шутка. Безумие. — Да, маленькая моя. И мне больно видеть тебя такой несчастной. Позволь мне помочь тебе. Позволь быть всегда рядом, — его губы подаются ближе и чуть потираются о мои, когда он произносит всё это, — я просто не вынесу, если ещё хоть кто-нибудь тебя обидит. По телу бьёт молниями, а в душе разворачивается сокрушительное торнадо из обнажённых чувств. Боже, неужели это те самые пресловутые бабочки внутри живота? О, Боже! Они действительно существуют! — Но мои волосы, — трясу головой и снова всхлипываю я, чувствуя, как бережно и осторожно Ярослав заправляет мне за уши короткие прядки. — Они прекрасны, как и ты. — Меня заставили их обрезать, представляешь? – подбородок нещадно дрожит. — Твари конченные. Мрази! Сволочи! — Я не знаю, как им противостоять, просто не знаю, Ярослав. Мне так страшно, — слёзы текут по щекам, но Басов тут же вытирает их своими шершавыми пальцами. И это... так трогает меня. И так много значит! — Просто доверься мне и я все решу. Обещаю! — Но... — Никаких больше «но». Я хочу быть твоим, Истома. Только твоим... — Ярослав, — бормочу, срываясь на последних звуках его имени в стон, так как его зубы всё-таки нежно прикусывают мои губы. — И ты будешь моей... — М-м, — его язык всего на секунду врывается в мой рот и обжигает своим теплом, одним лишь коротким прикосновением, заставляя засохшие цветы в душе поднять головы и по новой распустить свои бутоны. — Соглашайся, девочка, — рывок на себя, и мы впечатываемся вдруг друга, кажется, даже высекая искры. — Но мне нельзя дружить с мальчиками, Ярослав, — хныкая, вяло протестую я и пытаюсь ухватить за хвост пьяную логику и нетрезвую трезвость ума. — Я уже не мальчик, — почти рычит мне в губы Басов. — А как же моя мама? — выдавливаю из себя последний аргумент. — Какая ещё мама, Истома? У нас тут любовь, понимаешь? К чёрту её! К чёрту всё! Зависаю в звенящей секунде перед тем, как шагнуть в пропасть.