— Не стоит, — пожала я плечами. Я была копией своего отца. И носила мамину девичью фамилию. Никто даже мысли не допустил бы, что я дочь Храмовой Алевтины Петровны. Но мама всё равно продолжала паниковать по этому поводу. Причина? Довольно банальна — она считала не этичным преподавать мне, да и проблем с родителями своих учеников иметь не хотела, боясь быть уличённой в излишней лояльности ко мне, как к своей дочери. Именно поэтому факт нашего родства не афишировался, да и директор мамины опасения всецело разделял. Так и вышло, что я была просто Вероника Истомина — новенькая, до которой никому нет дела. Невидимка. Но я понимала почему всё сложилось именно так и не собиралась сражаться с ветряными мельницами. Да, я не то чтобы была из разряда тех, на кого сворачивают голову парни. Маленького роста — всего-то скромные метр и пятьдесят пять сантиметров. И если бы Дюймовочка, но, увы. Бабулино бесконтрольное раскармливание делало своё дело. Нет, я не была китом или что-то в этом роде. Но имела вполне себе немодные лишние сантиметры в талии, бёдрах и ещё в паре критических мест. И пухлые щёчки, за которые мама любила меня теребить, когда была мною довольна. Что же касается всего остального? Ну, что можно сказать? Я не была Анджелиной Джоли и даже на её блёклую копию не потянула бы. Обычная — вот что я думала о своей внешности. Нос как нос — прямой, и, слава богу, без горбинки. Брови тоже прямые без каких-либо изящных изгибов. Губы на десятку по шкале заурядности. И даже глаза были скучного серо-зелёного цвета. Да, скажем честно — не фонтан. И на фоне всего этого явного унылого зрелища, очки и извечно туго заплетённая коса смотрелись даже не пьяной вишенкой на засохшей пироженке, а волчьей ягодой на безвкусной галете. И ладно бы невзрачность, да? П-ф-ф, подумаешь... Но ведь когда она выставлена перед неприкрытым вау, то её хочется просто небрежно смахнуть в сторону и отряхнуть руки. А ведь так и было. Я попала в элитную гимназию, и ученики в ней били почти все как на подбор — богатые, богатые, ну и богатые ещё тоже. Кто-то больше, кто-то меньше, но суть дела не меняла. Сюда можно было не так-то просто попасть, ибо имел место строгий отбор и очень редко, когда педагогический совет делал ставку только на умственные способности учащегося. Но я всё понимала. Здесь, в этом престижном учебном взведении негласно возвели привилегии и иерархию в абсолют. И если ты сразу не попал на высшую ступень этого закрытого общества, то всё — ты заочно проиграл. А кому может быть интересен побеждённый? Вот именно! Вы, должно быть, спросите, а как я вообще оказалась в этом логове умных и красивых? А я отвечу — стечение обстоятельств. Мы с мамой и бабушкой были вынуждены переехать с насиженного места — а тут, в этом городе на берегу Чёрного моря как раз и в срочном порядке искали квалифицированного педагога по литературе. И вот я здесь. Уже третью неделю к ряду грызу гранит науки. А сейчас сижу в столовой и украдкой разглядываю популярных девчонок, которые смеясь и красуясь перед парнями, поправляли свои идеальные локоны, подкрашивали ресницы и пухлые губы, а ещё без стеснения расстёгивали четвёртую сверху пуговицу на белых блузках, без зазрения совести открывая вид на ложбинку своей груди. И это притом, что их форменные юбки уже были критически укорочены по самое «не балуйся». Я тут же зарделась и смутилась, представляя себе, что могла бы точно так же оголиться в общественном месте только для того, чтобы понравиться какому-то там мальчику. — Да ни в жизнь! — скривилась я и тут же подскочила на ноги, а затем почти сломя голову понеслась на выход из столовой, чтобы не видеть всего этого безобразия. Да почти тут же охнула, когда сразу же за поворотом на полной скорости вписалась во что-то твёрдое и пахнущее горьким апельсином и бергамотом. Неуклюже, словно новорождённый оленёнок, шлёпнулась на задницу и поправила съехавшие набок очки. Сдунула со лба выбившуюся прядку, но не успела поднять глаза, как меня бесцеремонно ухватили под локоть, дёрнули вверх и отчитали, под всеобщие хохотки и язвительные фырканья. — Что за кочка? — слышу я недовольный голос с едва уловимой хрипотцой, и мгновенно втягиваю голову в плечи. Ну вот угораздило же! Поспешно бормочу извинения и врубаю режим ожидания, молясь про себя, чтобы Ярослав Басов со своей свитой небожителей наконец-то ушёл и оставил меня в покое, забывая о моём существовании как это обычно и бывает. И он делает это. Разворачивается и уверенной походкой двигается прочь, ни разу не обернувшись, моментально переключаясь на свои архиважные дела и проблемы. А я только сейчас поняла, как назвал меня этот парень с глазами цвета тёмных каштанов и ростом под метр девяносто. — Кочка, — повторила я, и внутри меня заныло слишком знакомое чувство разочарования к самой себе. Я думала, что никогда его не испытаю вновь, но вот опять... Глава 4 – Вешалка Вероника Октябрь... В моём родном городе в октябре уже стояла по-настоящему осенняя погода. Ночью температура воздуха всё чаще опускалась ниже нуля градусов, а днём едва ли преодолевала отметку в плюс десять. С утра стояли туманы, а трава была побита белёсыми разводами инея. Без шапки и тёплого вязанного шарфа на улицу лучше было не выходить, а лёгкие ветровки планомерно сменялись на утеплённые парки. Сейчас же у меня случился форменный разрыв шаблона. Потому что календарь разменял свой последний листок сентября, а на улице по-прежнему стояло безудержное лето. — Вера! — я вздрогнула, когда мать вломилась в мою комнату без стука и вообще какого-либо предупреждения. Я тут же сжалась и ссутулилась, пытаясь спрятать тело, упакованное в самое простое и максимально пуританское хлопковое бельё, от её зоркого взгляда. А затем и вовсе отвернулась, скорее натягивая на себя блузку. — Доброе утро, мама, — через плечо быстро улыбнулась я родительнице и принялась планомерно застёгивать пуговицы. — Так, ничего не поняла, а где майка? — Мам, ну на улице сегодня обещают до двадцати пяти, — с мольбой уставилась я в её глаза, которые не сулили мне ничего хорошего. — И что? Вера, не позорь меня! Это не повод светить бельём на потеху публике. Не доводи до греха. Каждый пубертатный мальчишка будет пялиться на тебя, — лицо матери пошло алыми пятнами, а я отвела глаза, не в силах ни терпеть этот прессинг, ни что-либо возразить ей. — Да кому я нужна? — тихо выдала я чистую правду. За целый месяц в новой школе мне уделили внимания не больше, чем кадкам с цветами, стоящими под лестницей. Да и что там говорить? Мне казалось, что львиная доля одноклассников даже не знают, как меня зовут. Или намеренно забывают эту ненужную для себя информацию, боясь захламить свои мозги. Со мной не здороваются и не зовут присоединиться к кому-то столику в столовой. Даже к аутам. Я — невидимка. Так что, кому какое дело, приду я на занятия с исподним или нет? — Вот и славно! — поднимает мать указательный палец и поучительно им трясёт. — Будешь одеваться, как положено воспитанной, верующей в Бога девушке, и Ангел-Хранитель оградит тебя от соблазнов этого грешного мира. Это искушение! Разве ты не понимаешь? Единственное, что я сейчас понимала было то, что мать словила «волну» и перешла на великий, могучий, церковный язык. И когда это случалось, нужно было быть готовой держать ответ за всё на свете. Потому что, что? Правильно, дети — Бог всё видит. — Теперь понимаю, — закивала я, про себя, однако, не чувствуя никакого раскаяния за содеянное, ведь не голой же я в школу собралась, в самом-то деле. Но мать уже было не остановить. — Чаще надо исповедоваться и причащаться, Вера, — выдала она совет на любую проблему, а затем безапелляционно шлифанула, — тогда и соблазны уйдут. — Прости, — кивнула я и начала снимать с себя блузку, чтобы всё-таки сделать так, как велит мама. — Бог простит! — привычно ответила она мне, и я глубоко вздохнула, уныло представляя то, как несладко мне придётся во всех этих ста одёжках под палящим октябрьским черноморским солнцем. — А ты зачем приходила? — нахмурилась я, когда она развернулась с чётким намерением покинуть мою комнату. — Завтрак стынет! — развела мать руками. — Голодную в школу не пущу! Шевелись скорей и за стол. И чтобы всё съела! А я про себя застонала и возвела глаза к побелённому и чуть потрескавшемуся потолку. — Еда, — изобразила я рвотный позыв, — ешь, ешь, ешь... а то вдруг похудеешь. Уф! Вздохнула ещё раз глубоко и горестно, застёгивая последние пуговицы на блузке, подтянула гольфы и потопала на кухню, где меня уже дожидались полдюжины фаршированных блинчиков. Блеск! И всё это гастрономическое безобразие было по мою душу. А учитывая, что по причине своей близорукости я имела ограничение на посещение физкультуры, то дела мои шли, не сказать, чтобы шикарно. Кстати, о птичках. Сегодня последним уроком как раз была она — физическая культура. А я её могла посещать, только будучи в специальной группе, предусматривающей, что учащемуся не нужно будет сдавать нормативы и тянуть тяжёлые нагрузки. Вот только в гимназии такая группа не была предусмотрена, а потому я была у физрука на побегушках. Так случилось и сегодня. Занятия проводились потоковые, но с фильтрацией по половому признаку. В спортивном зале девочки играли в волейбол, а в бассейне у мальчиков была тренировка по плаванию. За всё время обучения меня туда не дёргали, потому как, и преподаватели были разные, но сегодня ситуация изменилась. У мальчиков тренер ушёл на больничный, а, оставшемуся в единственном числе, учителю пришлось разрываться на две группы. И мне тоже. А там парни. В бассейне плавают. В одних трусах, если что. И я боюсь представить, что мне светит, если об этом узнает моя мама. Минимум — неделя покаяния. Максимум — постриг в монахини. И мне бы сказать учителю жёсткое «нет» и поведать душещипательную историю про то, как больно стоять коленями на горохе, но я, увы и ах, никогда не отличалась благоразумием. Бабушка эту черту моего характера называла «дурное семя», мать же просто возводила ладони к небесам и надевала самую трагическую маску из своего арсенала. И вот она я, примерная девочка и наконец-то мамина гордость, Вероника Истомина, стою в бассейне с журналом тренировок по плаванию и призываю себя делать свою работу, а не пялиться на то, как парни широко и мощно загребают руками, одновременно приподнимая тело над водой и совершая волнообразные движения ногами и тазом. Это баттерфляй. А вскоре я вовсе забываю, как дышать, когда тренер выкрикивает фамилии следующих учеников, которые должны выйти на старт стометровки. — Аммо, Басов, Серяк, Тимофеев. Я подвисаю... Живот сводит болезненная судорога. Это неуверенность в себе и обида — и они уже плотно засели во мне. Потому что любая девочка мечтает стать принцессой, но никак не «кочкой», которая посмела путаться под ногами великих мира сего.