Эльзи бросила взгляд на рассыпанные на паркете, между ковром и креслом, фиалки и осколки бокала. И в этот момент Миммо заметил выросшую на пороге гостиной мужскую фигуру. Увидел направленный на него пистолет с надетым на ствол глушителем. Мазино выстрелил четыре раза. Миммо отбросило к стене. Пули пробили ему грудную клетку — от солнечного сплетения до самой шеи, все около грудной кости. Падая навзничь, он опрокинул лампу и стул. В тот вечер Эльзи начала свой номер с десятиминутным опозданием. Она сосредоточила все внимание на музыке, стараясь ничего перед собой не видеть. Больше всего ей хотелось избежать взглядов посетителей, скрытых полумраком, окутывавшим столики «Частного клуба». Сначала она освободилась от лифа и сразу ощутила сырой и пропитанный табачным дымом воздух зала, словно прилипавший к коже ее обнаженных грудей. Потом дала тихонько соскользнуть с бедер и ног также и крошечным трусикам. И тут она почувствовала на себе взгляды клиентов, хлеставшие ее по нагому телу словно пощечины. И различила в темноте зала физиономию Аннибале Корво. Эльзи устремила на него пристальный взгляд. Еле заметно кивнула утвердительно головой. Корво ответил точно таким же незаметным кивком. Потом довольное лицо Корво и все остальное вокруг расплылось и утонуло в наполнивших ей глаза слезах. «Объявляется посадка на рейс 740 Рим — Нью-Йорк, выход номер шесть…» Мазино окинул взглядом ярко освещенную взлетную полосу и пассажиров, уже направившихся к самолету. Проглотил последний кусочек трубочки с кремом и облизал сладкие пальцы. Потом опустил жетон в телефон-автомат и набрал номер. После четвертого гудка на другом конце провода ответил мужской голос: — Кто говорит? — Это барон Джованни Линори? — Да, это я, но кто говорит? — Я хотел вам сообщить, что ваш сын Миммо сегодня вечером плохо себя почувствовал. Не ждите его. Сегодня он домой не вернется. Барон Линори сменил тон, голос зазвучал агрессивно. — Да с кем я говорю? Где находится Миммо? — А ну-ка давай на два тона ниже, мне не нравится, когда так громко орут! Голос вновь зазвучал спокойно, уступчиво: — Что я должен сделать? — Ты, барон, сам прекрасно знаешь, что надо сделать. Подпись Павильон находился в конце 125-й улицы, на самом берегу Гудзона. Картины, керамика, статуи, драгоценности были выставлены у последней из ржавых решетчатых опор, на которых держалась железная крыша этого павильона-ангара. Стулья для немногочисленных приглашенных были расставлены подле горы ящиков, отгораживавшей пространство для торгов. Ведущий аукцион внимательно следил за предложениями. За спиной у него на мольберте красовалось полотно «Усекновение главы Святого Павла» предположительно кисти Караваджо. Калоджеро Барретта словно нехотя поднял руку. Движение к тому же затруднял синий блейзер из блестящей ткани, с трудом вмещавший его широкие плечи и толстый живот. Аукционист заметил вытянутую руку и кивнул: — Триста пятьдесят. Пожилая дама с маленькой сумочкой на коленях посмотрела на Барретту и тоже подняла руку. Аукционист указал на нее: — Четыреста тысяч, господа. В глубине ангара показался Мазино. Пробравшись между стульями, он подошел к Барретте. Сел рядом и наклонился к старику: — Желаю доброго здоровья, дон Калоджеро. Барретта узнал его и улыбнулся, расцеловал Мазино в обе щеки, как сына. — Мазино, мне тебя очень не хватало. Как прошла поездка? Расскажи-ка. Мазино снял очки и принялся протирать стекла платочком. — Я встретил нашего общего знакомого. Передал ему привет от семьи. — И что он сказал? — А что он мог сказать? Так обрадовался, что у него дух перехватило. Барретта легонько похлопал его по колену. — Молодец, Мазино, молодец. На Сицилии будут довольны. Аукционист окинул взглядом зал и помахал в воздухе молоточком. — Семьсот тысяч долларов… Раз… и два… и три… Продано! Потом налил себе воды промочить горло и увидел мужчину атлетического сложения, в пиджаке и при галстуке, приближающегося к нему решительным шагом. Подойдя, незнакомец что-то шепнул ему на ухо. Аукционист отошел в сторону. Мужчина взял микрофон. — А теперь, господа, после «Усекновения» Караваджо еще одно произведение искусства, представляющее большой интерес, хотя и очень маленькое по размеру. И достав из кармана значок, высоко поднял над собой, показывая присутствующим. — Видите эту изящную миниатюру конца двадцатого века? Это произведение работы Отдела по борьбе с наркотиками, а я капитан Барт. Всем оставаться на своих местах, это полицейская облава! В ангар стремительно вбежали десятка два полицейских с автоматами. Барретта вскочил со стула, лицо его исказилось от ярости. — Вонючки, мерзавцы! А ордер у вас есть? И какому только идиоту пришла в голову такая замечательная идея? Двое полицейских заставили его сесть. Симон взглянул ему в лицо. — Мне! И эту сцену я приготовил для тебя, Калоджеро Барретта! Ведь тут у нас ты самая главная «звезда»! Буксир стоял на якоре у дальнего пустынного причала Бруклина. Назывался он «Простодушный». Его рубка и труба, окрашенные в черные и желтые полосы, закрывали вид на город на той стороне реки, но не могли заслонить небоскребы Уолл-стрит. Оранжевые отблески солнца играли на стеклах Твин-Тауэрс — «Башен-Близнецов». Симон заложил руки в карманы и молча прохаживался по причалу. Дон Калоджеро примостился на одном из железных битенгов, к которым были привязаны швартовы «Простодушного», и говорил, высоко задрав голову: — Насчет гибели Каттани мне ничего неизвестно. Это был один из тех чудаков, которые сами ищут смерти. Вы же знаете, сколько он нажил себе врагов, как долго стоял у всех на пути, вставляя всем палки в колеса. Перед ним стояла Сильвия. Она была в темных очках, на шее тонкая ниточка жемчуга, губы едва тронуты помадой. — Да, знаю. И вы были одним из той братии. Она сдернула очки и быстро взглянула ему прямо в лицо. — Я хочу знать, кто отдал приказ убить его! Хочу знать, было ли это решением Купола[4] или приказ исходил от кого-то еще выше. От какого-нибудь еще не раскрытого нами органа власти. Дон Калоджеро повернулся к Симону с улыбкой, будто его позабавил вопрос. — Да разве могу я ответить этой женщине, если даже не знаю, о чем она говорит? И что за слова она употребляет! Купол, тайный орган власти… Что все это значит? Говорите со мной, прошу вас, ясно и понятно, чтоб до меня доходило. Симон перестал расхаживать и остановился против Барретты. Он схватил его за руку и с силой дернул вверх. — Вот сейчас попробуем освежить тебе память! Когда дона Калоджеро Барретту привели на палубу, «Простодушный» уже безмятежно плыл между Бруклином и Манхэттеном. Глава «семьи», по прозвищу Пупаро[5], окинул его равнодушным взглядом и не изменил позы — остался стоять, прислонившись левым боком к поручню носовой палубы, а правой рукой опираясь на трость, Рядом, не спуская с него глаз, стояли агенты Куадри и Треви. Барретта обратился к Симону: