— А это что за старик? Сильвия взглянула на Пупаро. — Вы подтверждаете данные вами во время следствия показания против Калоджеро Барретты? Пупаро сделал гримасу и концом трости указал на дона Калоджеро. Потом заговорил своим глухим голосом: — Он вошел в состав Купола в 1980 году. Тогда он принадлежал к «семье» Санте Аккардо. Потом перебрался в Америку. Убийства в Соединенных Штатах Бонфанти, Фанали и Чентеллы организовал он. Дон Калоджеро рванулся вперед, чтобы наброситься на него, но Симон схватил его сзади за плечи. — Ах ты, старая крыса, предатель! Всех хочешь потопить вместе с собой! Всех до одного! Да какой он Пупаро, его надо звать Пупаццо[6]! Марионетка в ваших руках, уважаемая синьора. Потому что, когда вы хотите, чтоб он танцевал, он танцует. А захотите, чтобы пел, он запоет. Ведь это так, мерзавец, не правда ли? Превратился в придворного шута и ждешь от них награды! Симон прервал его: — Послушай, Барретта, неужели ты до сих пор не понял, что попал в неприятности. И очень серьезные. В Майами арестовали твоего сына. Барретта побледнел. — Фредди… — Да, Фредди. С тремя кило товара. Сильвия перебила его: — Об этом у него будут разговоры с американскими судьями. А я хочу знать, кто приказал убить Каттани! Барретта опустил голову. — В ту ночь 20 марта меня заботило лишь одно: как унести ноги. Подумайте сами, было ли мне тогда до Каттани? Для меня Каттани вообще ничего не значил: пешка, колесико. Также и другие члены Купола думали только о собственном спасении… — Так кто же в таком случае отдал приказ? Барретта взглянул на нее. И назвал на одном выдохе имя: — Барон Джованни Линори. Уважаемый общественный деятель, один из самых крупных сицилийских предпринимателей и финансистов. Барон Джованни Линори — незапятнанное имя! Оно никогда не фигурировало ни в одном из расследований, что вела Сильвия. Но вот дон Калоджеро наконец выложил ей это имечко. А теперь также и Пупаро будет вынужден сказать все, что ему известно. Холодный ветер гулял по палубе «Простодушного». Сильвия попросила Симона увести Барретту. Потом поплотнее запахнулась в плащ и приготовилась выслушать Пупаро. — У нас с вами речь шла только о мафии. А Линори — это не мафия. Он один из тех, чьи имена я никогда не хотел называть — они в самой середине карточной колоды, глубоко запрятаны, Видите ли, синьора, мафия могущественна, и ей известно много секретов. Но не надо думать, что она в состоянии проникнуть повсюду. Есть другие — люди, которым открыт вход куда угодно. Такие, как Эспиноза. Я вам о нем выложил все, что знал, но на процессе его оправдали… — Против Эспинозы были только ваши показания. А что вы, что он, один стоит другого. Так сказать, абсолютное равновесие. Оба невинные ангелы. — Да, конечно. Но я боюсь таких типов, как этот Эспиноза, Ведь если они захотят, то не остановятся перед тем, чтобы убить мою дочь. Поэтому если вы положите передо мной на стол протокол с показаниями против Джованни Линори, я не подпишу его! А если сейчас я вам что-то сболтнул, то уж прошу меня извинить. Я сам не знал, что говорю. Призрак «Во второй половине дня полиция ворвалась на склад, где происходил подпольный аукцион произведений искусства. Эта операция увенчала длительную работу по расследованию, в котором в тесном взаимодействии участвовали итальянские и американские власти». Маленький холл мотеля «Карузо» был пуст. Развалясь в кресле, Давиде маленькими глоточками потягивал пиво из жестяной банки и слушал, как и каждый вечер, семичасовые последние известия по седьмому каналу. Свободной рукой он гладил Соломона — немецкую овчарку, положившую голову ему на колени. На экране телевизора мелькали кадры, снятые около Окружного суда. Полицейские машины, толпа репортеров на ступенях, атака фотографов на участников громкого расследования. Потом телекамеры нацелились на Сильвию, которая, отстраняя протянутые к ней микрофоны, вошла в здание суда. Затем журналистке седьмого канала удалось преградить путь капитану из Отдела борьбы с наркотиками. — Капитан Барт, это правда, что в числе задержанных есть человек, входящий в состав Купола — этого пресловутого руководящего коллективного органа сицилийской мафии? Симон ускорил шаг. — Возможно, возможно. Будем надеяться. Давиде сразу узнал этого человека, показанного на телеэкране крупным планом. Он отставил банку с пивом и встал с кресла. — Симон… Давиде узнал его, несмотря на то, что прошло двадцать лет, тот отрастил усы и волосы его тронула седина. Он узнал его интонацию, когда, повернув голову, Барт произнес несколько ни к чему не обязывающих слов. Ему казалось, что в ушах у него вновь звучит голос Симона: «Давиде, тебе надо ненадолго исчезнуть из Италии. Мы посадим тебя на самолет, улетающий сегодня ночью…» …Потом он почувствовал пальцы Кэт, ласково перебирающие его волосы. — Дэв, что с тобой? Кэт склонилась над ним, нежно гладила его по лицу, заглядывала в грустные глаза. Давиде ей улыбнулся. — Ничего, в самом деле ничего. — Плохие вести по телевидению? Давиде еле заметно покривился, по-прежнему с отсутствующим видом уставившись в телевизор. Лицо Симона растаяло на экране. Его поглотила лавина жареного картофеля, наполнившего гигантскую сковороду. Реклама… — Да нет, только несколько минут назад… я увидел призрак. Его револьвер много времени пролежал за кипой журналов в шкафу в кладовке в конце коридора мотеля. Давиде сдвинул журналы, взял оружие и привычным движением сжал рукоятку в ладони. Движение, которое он повторял тысячу раз и которое теперь, через двадцать лет, думал уж, что позабыл. Но лишь стоило ладони ощутить холодный металл револьвера, в памяти ожили слова и звуки, перед глазами вновь замелькали картины, которые не было сил отогнать… …Комиссар Джорджи с пистолетом в руке прижался спиной к дверце машины, по белой краске стекает тонкая струйка крови… Из развалин дома неподалеку от порта неожиданно выскакивают четверо мужчин, и гремят автоматные очереди… двое его товарищей шатаются — одному пули попали в голову, другому в грудь… Улицу поперек перегородил грузовик… вновь трещат автоматные очереди, прошивают стенки автомобиля, на котором им вдвоем удалось вырваться из засады… лицо водителя Джорджи, склонившегося над рулем, потом голова падает на плечо… бегущая Марта, прижимающая к себе Стефано — их сыночка… Новые выстрелы… рука Марты, испачканная кровью… ее крик: «В него попали! Они ранили ребенка!»… Отчаянный плач Стефано, завернутого в одеяльце, по которому все шире растекается красное пятно… голос Симона, пытающегося успокоить его в больничной палате: «Ребенок вне опасности, пуля попала в шею, но только поцарапала. Слушай, Давиде, теперь тебе надо ненадолго исчезнуть из Италии, мы посадим тебя на самолет, улетающий сегодня ночью» …последние слова Марты: «Нет, я не поеду с тобой. Я не могу оставить Стефано»… Давиде засунул револьвер сзади за пояс брюк, накинул куртку и вышел из мотеля. Истина Окружной прокурор перелистывал лежащую перед ним на столе папку. Он вынул из нее авиабилет, сдвинул очки на кончик носа. — Мазино Сальерно, по имеющимся сведениям вчера вы находились в Италии. Вы прилетели на Сицилию одиннадцатичасовым рейсом и улетели в тот же вечер. Зачем? — Я должен был встретиться с женщиной. Сильвия сидела позади Мазино. Лицо у нее было осунувшееся, глаза усталые. Она решила тоже задать ему вопрос: — Где вы провели то время, что находились в Палермо? Мазино обернулся к ней и с вызывающей насмешливой улыбкой ответил: — В постели. Куадри и Треви слушали стоя, прислонившись к шкафу, на котором красовался бюст Авраама Линкольна. Куадри засунул руки в карманы, Треви подбрасывал на ладони и ловил шариковую ручку. Симон взял пальто и, ни с кем не попрощавшись, вышел из кабинета прокурора. Под дверью комнаты номер 945 виднелась полоска света. Давиде посмотрел в один конец коридора на девятом этаже гостиницы «Эспланада», потом в другой. Ни души. Он сунул правую руку под куртку и вынул револьвер. Потом потянулся левой к ручке двери. В эту же секунду свет в комнате погас, и дверь резко распахнулась. Давиде вмиг почувствовал, как его схватили за рубашку, и оказался на полу в железных объятиях Симона. Револьвер отлетел в сторону. Симон пнул его ногой в бок. Давиде удалось вырваться и дотянуться до револьвера. Он приставил его к горлу Симона и поглядел ему в глаза. — Как поживаешь, Симон? Симон несколько секунд вглядывался в склонившееся над ним лицо. Наконец узнал. — Давиде… какого черта… что ты здесь делаешь? Давиде слегка отдышался, но не ослабил тиски. — Я хочу, чтобы ты мне кое-что рассказал, хочу докопаться до истины. А заодно узнать правду и о тебе. Ночь уже кончалась, за окном занималась заря. По Гудзону медленно плыла большая баржа. На мосту еще горели фонари.