* * * Моим дочерям Хейзл и Пенелопе, которые родились в процессе работы над книгой и присутствуют на каждой странице Слепцу в ту ночь приснилось, что он ослеп. Жозе Сарамаго. Слепота 1 На первых порах грешат на воздух. Старая песня — ядовитые выбросы в атмосферу, распыляемые ветром. В ночь, когда все началось, город накрыла странная мгла — то ли туман, то ли дым, как скажут потом, однако пожара поблизости не было. Кто-то пеняет на засуху, из-за которой пыль стоит столбом и медленно умирает озеро. Загадочный недуг косит людей без лишнего шума: появляется сонливость, глаза слипаются. А многие жертвы мирно уснули в собственных постелях. Однако есть и те, кто считает внезапную напасть не новой, ее аналоги успели отметиться в истории. В древних манускриптах встречаются разрозненные, разделенные десятилетиями упоминания о таинственном продолжительном сне. В 1935 году на юго-западе Америки, славящемся пыльными бурями, двое ребятишек уснули в летнем домике и проспали без малого девять дней. Схожая беда постигла мексиканскую деревню — местные окрестили ее El Niente, Ничто. А три тысячи лет назад греческий поэт описал серию странных смертей в прибрежном поселке: люди умерли, словно объятые сном, или, как гласит другой перевод, «утонули в грезах». На сей раз все начинается в колледже. Начинается со студентки, заторопившейся домой в разгар веселья. Она жалуется друзьям на плохое самочувствие, на жар, как при гриппе, — и необычайную, нечеловеческую усталость. 2 Позже Мэй, ее соседка по комнате, вспомнит, как проснулась от скрежета ключа в замке. Вспомнит скрип пружин во мраке, когда студентка — Кара — заберется на верхнюю койку. Кара похожа на пьяную — слишком долго добирается до кровати, однако в комнате темно, а девочки, как обычно, не разговаривают. Наутро Мэй видит, что Кара спит прямо в одежде. Узкие каблуки сапог торчат из-под одеяла. Впрочем, зрелище не новое. Мэй тихонечко одевается, стараясь не разбудить соседку, и выскальзывает за дверь. Она исчезает практически бесшумно — особенность «серых мышек». Все происходит в городке Санта-Лора, штат Калифорния, спустя шесть недель после зачисления Мэй на первый курс. Целый день Мэй не заглядывает в комнату — так спокойнее. Ей до сих пор не по себе от того, как быстро сдружились сокурсницы, оставив ее за бортом. По вечерам Кара с другими соседками по этажу часами торчат в ванной — завернувшись в полотенца, они оккупируют раковины и подолгу накладывают макияж. Сидя за столом в комнате напротив, Мэй отчетливо слышит их смех, голоса, заглушающие шум фенов. — Завоевать дружбу непросто, — наставляет по телефону мама. — На это могут уйти годы. Однако мама знает далеко не все. Не знает она про парней, нагрянувших к Мэй в первую неделю учебы. Парни жалуются на вонь в коридоре, которая якобы ведет к ней в комнату. — Как будто на этаже кто-то сдох, — говорят они, вваливаясь без разрешения в тесную комнатушку. Незваные гости одеты в шорты и сланцы, бейсболки низко надвинуты на лоб. Ребята с энтузиазмом обнюхивают стол Мэй и тут же зажимают носы. — Это здесь! Воняет отсюда. — Они тычут в нижний ящик стола. — Признавайся, кто у тебя там? В ящике лежит вяленая треска, присланная мамой вместе с тремя плитками шоколада и двумя брусочками лавандового мыла. — Это рыба по фирменному маминому рецепту, — объясняет Мэй. Рецепт трески — это то немногое, что мама унаследовала от своей матери, бабушки Мэй, единственной из всей семьи, родившейся в Китае, а не в Сан-Диего. Мэй знает, что парни считают ее тихоней и постоянно провоцируют на разговор. Обычно она за словом в карман не лезет, но сегодня язык, как по волшебству, прилипает к нёбу. — Господи! — восклицает Том. Он самый высокий из компании, играет в баскетбол за школьную команду. На лице у парня повязана красная бандана, как у добровольцев в госпитале времен Гражданской войны. — Ну и гадость! Всякий раз, вспоминая тот случай и алую бандану, Мэй становится пунцовой от стыда. В конечном итоге она выбрасывает треску в мусоропровод, расположенный в дальнем конце коридора. Пластиковый контейнер с шумом катится по жестяной трубе на десять этажей вниз, парни стоят рядом и контролируют процесс. — Не ожидала от них, — признается потом Кара, из чего Мэй делает вывод, что именно соседка разболтала ребятам про запах, а ей почему-то не сказала. Вот почему Мэй старается проводить как можно больше времени в университетском кафе. В тот памятный октябрьский день она сидит за столиком до упора, ждет, пока этаж опустеет, стихнет шум фенов, остынут утюжки для волос, а сокурсницы погрузятся в мудреные ритуалы студенческих клубов. Если повезет, парни благополучно отправятся ужинать. Однако вечером, когда Мэй поднимается на этаж, ее встречает записка. Алой пастой на дверной планшетке выведено: «Куда пропала? Мы сваливаем». Послание, без сомнений, предназначено Каре. Мэй отпирает дверь и видит, что соседка по-прежнему спит, свернувшись клубочком под одеялом. С верхней койки свисают ноги в черных сапогах. — Кара? — тихонько окликает Мэй. Снаружи день клонится к закату. Безоблачное небо окрасилось розовым. Мэй щелкает выключателем. — Кара? Но Кара не просыпается. Не помогают ни отчаянные просьбы соседки, ни старания врачей. Через помятое платье докторам удается прощупать пульс, — по крайней мере, девушка дышит. Кара не просыпается от воплей подруг, когда ее обмякшее тело кладут на носилки: голова болтается, рот приоткрыт, пряди каштановых волос закрывают лицо. Не просыпается она ни от стрекота сверчков в соснах, ни от вечерней прохлады, холодящей кожу. Мэй босиком стоит на тротуаре и смотрит, как медики ставят носилки в ярко освещенное нутро «скорой» — ставят, как ей представляется, слегка небрежно. Так и хочется крикнуть: «Аккуратнее!» Но вот двери «скорой» захлопываются, и Мэй остается одна. Потом медики скажут, что Кару не разбудил ни вой сирены, ни отблески мигалки. Не разбудили кочки на изрытой ямами дороге, ведущей в госпиталь Святой Марии, где пациентку перепоручают дежурным докторам. Те пробуют разные средства, но тоже не в силах нарушить странное забытье. Девушка крепко спит, пока на других этажах женщины благополучно разрешаются от бремени. Спит, пока рождаются дети. Спит, когда в дальней палате умирает старик — умирает вполне ожидаемо, в окружении семьи и священника. Она не просыпается ни на рассвете, ни на закате. Однако в первые несколько часов врачи не находят никаких отклонений. Обычная девушка спит самым обычным сном. После все будут недоумевать, почему приборы не отреагировали на ухудшение состояния. Известно одно: за долгие часы пребывания в госпитале слабое дыхание Кары делается все слабее. И никто не объяснит, почему мониторы не зафиксировали последние удары ее сердца. 3 Девочки постоянно плачут и всю ночь не смыкают глаз. В спортивных костюмах и тапочках, они сидят на жестком ковре в чьей-то комнате, держатся за руки, пьют чай. Если бы мы спохватились раньше, причитают они. Если бы прислушались к жалобам Кары! На уме у всех только одно: мы должны были догадаться. Должны были что-то предпринять. Возможно, тогда Кару удалось бы спасти. Парни притихли и с удвоенной силой налегают на дешевое пиво, купленное по поддельным удостоверениям. На первых порах они прячут руки в карманы и сторонятся сокурсниц, словно ощущая в их непринужденной солидарности и переплетенных пальцах всю историю женских страданий, все искусство скорби, отточенное многими поколениями. Девочкам претит наряжаться. Претит краситься. Они не моют голову, не бреют ноги, забытые линзы плавают в растворе. Вместо линз надеваются очки. Парни с удивлением выясняют, что очки носят больше половины сокурсниц. Бедная ее мама, повторяют девочки, прижимая колени к груди, точно горе сделало их еще моложе. Они представляют собственных матерей. Представляют, как раздается звонок на их собственных кухнях в других штатах: Аризоне, Небраске, Иллинойсе. «В голове не укладывается, — перешептываются девочки. — Просто не укладывается в голове!» Похороны состоятся в Канзасе. Слишком далеко, не наездишься. — Надо как-то поддержать ее родителей, — предлагает одна из девочек. Родители приедут завтра забрать вещи Кары. — Давайте купим цветы.