Веки начинают трепетать. У человека здорового подобное движение глаз — верный признак «быстрого сна», особо восприимчивого к сновидениям. Однако без дополнительных тестов нельзя сказать наверняка. Кэтрин назначает МРТ и обещает приехать через два дня. Когда Кэтрин возвращается в Лос-Анджелес, дочка уже спит, няня читает на диванчике. Однако вскоре после полуночи малышка с криком просыпается — и так каждую ночь на протяжении целого месяца. Кошмары — обычное явление в ее возрасте. Девчушка долго не успокаивается. — Мамочка, — шепчет она на ухо Кэтрин, в свете ночника ее щечки круглые, как луна. — У меня что-то с гла?зками. — А поточнее? Трехлетняя малютка крепко обнимает маму за шею. — Когда я закрываю глазки, то вижу всякую бяку. — Это сны. Помнишь, я рассказывала. Сущее безумие, заявила однажды мать Кэтрин: родить без мужа, да еще целенаправленно. День за днем Кэтрин мучает страх совершить ошибку. Но втайне ей нравятся эти мгновения: она любит ощущать тепло крохотного тела и чувствовать горячее дыхание на своей щеке, простая терапия — беседа и нежные объятия в темноте. — Сегодня мне снилось, что у меня из-под кожи выползают змеи, — доверительно рассказывает кроха. — Ух ты! — поражается Кэтрин. — Я бы сама испугалась до смерти. Одна ее пациентка тоже видела змей, только наяву. На снимках МРТ мозг спящего человека почти не отличается от мозга шизофреника. Поразительно, но по сути большинство детских страхов — лишь естественная реакция на повседневные события. Две песенки, массаж спины — и дочка снова засыпает. Кэтрин идет к себе и слышит писк эсэмэски: в кому впала третья девочка с того же этажа общежития. 7 На рассвете профессор биологии из колледжа Санта-Лоры отправляется на прогулку в лес. Седой, с короткой стрижкой, в пиджаке десятилетней давности и туристических ботинках — зовут Натаниэль. Он не берет с собой ни собаку, ни телефон, лишь термос кофе и пластиковый мешок. Небо ясное. Прохладно. В кронах заливаются птицы: голубые и черноголовые сойки, гаички. На повороте тропа упирается в вытесанную из бревна скамейку. Совсем скоро Натаниэль приведет сюда первокурсников, чтобы наглядно продемонстрировать уникальность местной флоры: сложную корневую систему сосен, короедов, вместе с засухой методично уничтожающих лес, а в конце, вишенкой на торте, «дерево-зомби». Название этому старому пню Натаниэль придумал специально для студентов. Ни ствола, ни веток, ни листвы — просто выщербленный пень, однако каким-то чудом он живет. Островки зелени в изломах коры — хлорофилл — доказательство непрерывной жизни, словно останки дерева умерли, но одновременно продолжают жить. «Как такое возможно?» — заинтересуются студенты, не все — умное меньшинство. Натаниэль проводит занятия в лесу уже много лет. Мало кто знает, что деревья способны сообщаться друг с другом, передавать химические послания по воздуху, а иногда они помогают своим собратьям выжить. — Сородичи не дают пню погибнуть и передают питательные вещества ему в корни, — объясняет тогда Натаниэль. Профессор натыкается на знакомое скопление темного стекла. Пивные бутылки. Для этого он и принес пакет. Натаниэль не осуждает студентов за попойки и неизменную тягу пьянствовать в лесу, среди желтых сосен и толокнянок — все лучше, чем отираться в общежитии. Горы и звезды — компания куда более приятная. На лоне природы обретаешь уединение. Но оставлять мусор уже перебор — ребята взрослые, вполне могут прибрать за собой. Натаниэль начинает собирать бутылки, как вдруг замечает неподалеку распростертый на земле силуэт. Паренек в армейской куртке, темных джинсах и теннисных туфлях лежит ничком на палой листве. — Эй, парень! — окликает его Натаниэль. Он садится на корточки, трясет спящего за плечо. От парня разит алкоголем, изо рта вырывается пьяный храп. Натаниэль застегивает ему куртку и поворачивает голову набок, чтобы парнишка не захлебнулся в собственной блевотине. Уже из дома вызывает полицию: — Там, в лесу, какой-то мальчик перебрал и не просыпается. — Он сообщает диспетчеру координаты. — Может, ему просто надо проспаться, но я подумал, вас лучше предупредить. Овсянка. Апельсиновый сок. Пилюли от повышенного давления. Дочка Натаниэля списывает все на стресс. «Горе — тоже стресс», — говорит она по телефону из Сан-Франциско. «Как и возраст», — упрямо отвечает профессор. Все живые существа обречены на угасание. Он открывает блокнот. Кто-нибудь другой назвал бы его дневником, но только не Натаниэль. Блокнот совсем маленький и легко помещается в ладони, эдакий компактный ежедневник на пять лет, где каждому дню отводится по строчке. «Какой в том прок? — изумлялся Генри. — Что можно выразить одним предложением?» Однако Натаниэлю это нравится — как будто отделяешь зерна от плевел, выхолащиваешь морскую соль из воды, как будто наслаждаешься совершенством простейшего химического уравнения. Он пишет быстро, особо не задумываясь — суть, привычка, действие: «Вчера навещал Генри. Идет на поправку, почти не кашляет». Душ, спортивный пиджак, темные носки. Позвякивая ключами от машины, Натаниэль убирает лекции в портфель и лишь тогда решает проверить почту. Открывает первое письмо с пометкой «срочно»: Кара Сандерс, первокурсница с его семинара, умерла от неизвестной болезни, вероятно заразной, аналогичные симптомы выявлены еще у двоих. Подробности позднее. Имя ничего не говорит Натаниэлю. Ему немного стыдно, хотя год только начался, всех не упомнишь. Зато всплывает полузабытое чувство — еще одна жизнь потрачена впустую. Студенты гибнут постоянно: самоубийства, передозировки, пьяное вождение. Раньше такого не было. Наверное. Его почтовый ящик ломится от университетской рассылки с перечислением синдромов и мер предосторожности. «Занятия отменяются». «Университетский городок закрыт до последующего уведомления». Вечно они нагнетают, делают из мухи слона. Прошлой осенью приняли за снайпера парня с водяным пистолетом. За «утечкой газа» скрывается кипящий чайник на плите, а жуткий случай менингита зачастую оказывается единственным. Впрочем, это не его забота, поэтому Натаниэль отправляет студентам лаконичный имейл: «Сегодня урока не будет». В доме становится тихо, даже слишком, слышно лишь шарканье ног по паркету. Минутная растерянность: куда податься, чем заполнить день? Вскоре Натаниэль уже стоит в очереди в пекарню, где нет разговоров про болезнь, а после едет две мили к дому престарелых, на пассажирском сиденье лежит обернутый в бумагу миндальный круассан для Генри. Здание виллы эпохи Реставрации впечатляет своими фонтанами, галереями и потрясающим видом на озеро. Раньше здесь помещался санаторий для богатых и больных туберкулезом, при других обстоятельствах им с Генри очень понравилась бы эта история. Однако во время каждого посещения Натаниэль угадывает в слабой мимике друга немой упрек: «Как ты посмел бросить меня в этой унылой дыре?!» Сегодня все вроде бы как всегда: пациенты громыхают по коридору на ходунках, приглушенно смеются медсестры, в палатах надрываются телевизоры. Пока Генри рассасывает, как леденцы, кусочки круассана, Натаниэль будет читать ему вслух любимые разделы «Нью-Йорк таймс». Перевернув газету, он с удивлением наткнется на небольшую заметку: слухи о событиях в Санта-Лоре распространяются, точно круги по воде. Людям нравятся трагедии, когда те случаются далеко и не с ними: маленький калифорнийский городок поразила непонятная сонная болезнь. — Одна из моих студенток, — скажет Натаниэль. Тогда Генри повернется, обратит на него непроницаемый взгляд. Разум Генри — косяк рыб, скрытый в мутной воде. Однако периодически кто-то дергает за леску. Вечером из Сан-Франциско позвонит дочь Натаниэля. Он подождет, пока звонок переключится на голосовую почту. «Папа, это я. Смотрела новости, хотела убедиться, что ты в порядке». Натаниэль отправит ей на почту сообщение: «Все хорошо. Люблю тебя, папа». 8 Пятые сутки. Ребекка спит, к руке тянется капельница с физраствором. Приоткрой Ребекка глаза в тот день, она бы увидела кардиомонитор в изголовье, четыре белые стены, две корзины цветов, пестрый шарик и распятия — распятия повсюду, родители привезли их вместе с Библией. Увидела бы у постели маму: лицо закрыто одноразовой маской, глаза ввалились, на лбу залегли морщины. Ребекка услышала бы мерный стук вязальных спиц — мать беспрестанно вяжет, чтобы занять руки, — и ее приглушенный, усталый голос по телефону: «Нет, ничего нового. Еще разбираются». Однако глаза девочки остаются закрытыми. Ежедневно из нее выкачивают кровь для дополнительных анализов. Врачи беспомощно качают головой, а в других палатах другие матери склоняются над спящими детьми и просто наблюдают, как те дышат, — наблюдают, словно за младенцами, которым работа легких в новинку. Эти подростки выглядят такими здоровыми, крепкими, на их щеках играет румянец, грудь равномерно вздымается и опускается, как метроном. Больных уже пятеро. Пока они живы, но с каждой секундой их срок убывает, время мчится вперед, но уже без них. В тот же день в палату Ребекки приходит священник, вместе с родителями берет ее за руку и исступленно молится. Наложение рук. Чувствует ли его Ребекка, чувствует ли жар ладоней на плечах, на лбу? Ощущает ли надежду, сосредоточенную в этих прикосновениях? Как знать. Ребекка по-прежнему спит. Никто не подозревает об ином, вполне заурядном захватчике, проникшем в организм девочки. Лишь позже выяснится: крохотное скопление клеток стремительно зреет внутри, чтобы уже зародышем надолго обосноваться в утробе.