— Тогда, наверное, поверну. — Точно? — Кажется, Мэтью доволен ее ответом, подтверждающим его собственные мысли. На этаже вдруг поднимается суматоха. Медсестры пришли измерить температуру. — А если рычага нет? — не унимается Мэтью. — Если единственный способ остановить поезд — сбросить на рельсы что-нибудь тяжелое, а из тяжелого под рукой только толстяк? Мэй понимает, к чему он клонит. — Сбросишь толстяка на рельсы? Здесь все просто. — Нет, ни в коем случае. — Разве это не то же самое, что повернуть рычаг? — прищуривается Мэтью. — Убить одного ради спасения пятерых. — Разумеется нет. В библиотеку влетает медсестра. — Эй, вы, двое! — грозит она пальцем, затянутым в зеленую перчатку. Зеленая форма шуршит при ходьбе. — Не стойте так близко. Оптимальное расстояние — пять футов. Мэй послушно отодвигается, но Мэтью не трогается с места — то ли не слышит, то ли не придает значения. Студенты бесцельно слоняются по коридору в ожидании новостей, перемен или по крайней мере очередного обеда. Каких-то несколько дней, и все стали сонными, вялыми, но непонятно, виной тому болезнь или скука. Не умолкая, обсуждают погоду. Безбрежное небо, солнце так и манит, листва прозрачная в полуденном свете. С окон убирают москитные сетки, и плевать на мух. Студенты свешиваются с подоконников, чтобы хоть на мгновение почувствовать себя на воле. Мэй представляет зрелище со стороны: лица в окнах, как при пожаре. Впрочем, представлять и не нужно: репортеры на двух минивэнах оккупировали парковку и ведут прямую трансляцию по национальному телевидению. Студенты припадают к своим плазмам. «Смотрите! — восклицают они. — Это же мы по телику!» Но эйфория длится недолго. С каждым разом скука овладевает ими все быстрее. Стремительно всех охватывает гнетущее предчувствие, что изоляция никогда не закончится. На третий день разнообразие привносит гитарист по прозвищу Пьяный Тодд. Тодд любит поспать, поэтому его хватились только к обеду. Студенты завороженно наблюдают за носилками. Посапывая, Тодд плывет по коридору на спине, веки у него розовые, как у ребенка, врачи — в роли гребцов. Он единственный, кто покинул общежитие за трое суток. Остальные воспринимают новость спокойно, как будто всю жизнь живут под дамокловым мечом. Им по семнадцать-восемнадцать, но некоторые навыки сродни общей грамматике и усваиваются легко, едва в них возникает необходимость. В тот же день в библиотеке Мэй читает, когда Айанна вдруг опускает голову на стол. Они одни, сплоченные молчаливым духом товарищества двух читательниц. Неуловимая перемена происходит, когда Айанна откладывает книгу, помечает страницу и опускает голову на руки — медленно, осторожно. Никакого обморока, никаких резких движений. Аккуратная белая маска по-прежнему на лице. — Ты в порядке? — с бешено колотящимся сердцем окликает Мэй. Верх невоспитанности будить постороннего человека. Мэй трогает Айанну за плечо, шепчет ее имя. На спине Айанны лежит прямоугольник солнечного света. — Ты в порядке? — снова спрашивает Мэй. Айанна бормочет «да», слабо кивает. С ней все хорошо. Мэй запомнит этот кивок, запомнит, как отлегло от сердца. Она возвращается в свое кресло у окна. Дверь в библиотеку распахивается. В проеме маячит Мэтью. При виде этого чудака Мэй захлестывает радость. Вдруг он припас для нее очередную задачку. Вдруг снова захочет услышать ее мнение. Вопрос у Мэтью действительно есть: — Какого дьявола?! — приглушенно восклицает он из-под маски. — Айанна? — С ней все хорошо, — произносит Мэй, не отрываясь от книги. — Наверное, устала. — Айанна! — не унимается Мэтью. — Айанна! Никакой реакции. Мэтью трясет ее за плечо. Рука Айанны соскальзывает со стола и повисает безвольно как плеть. С мягким шлепком щека соприкасается со столешницей, голова откатывается. Мэтью поворачивается к Мэй: — Так и будешь сидеть, как будто ничего не произошло? Привлеченные громкими голосами, в библиотеку стекаются студенты. — Айанна! — окликают они через маску. Мало кто отваживается подойти. — Айанна! — зовут издалека. Где-то в соседнем корпусе парень Айанны жарит попкорн или запускает стирку — а может, думает о возлюбленной. — Она сказала, что в порядке, — говорит Мэй, но ее не слышат. Лицо под маской вспыхивает, глаза саднит. — Минуту назад с ней все было хорошо. Айанна лежит неподвижно, но если присмотреться, видно, как колеблется спина в ритме дыхания. Опасный рубеж: два случая в один день. — А эта, — Мэтью тычет пальцем в Мэй, — сидела и читала, словно ничего не произошло. Не дожидаясь приезда «скорой», Мэй запирается в своей комнате и сворачивается клубочком на ярко-зеленых простынях, купленных специально для колледжа. В простынях воплощалась ее надежда измениться, стать чуточку другой — менее серьезной, слегка взбалмошной и не такой робкой. Горло перехватывает от слез. За стеной бормочет телевизор — есть ли на свете более одинокий звук? Мэй появляется лишь к обеду следующего дня и только тогда узнает: заболели еще двое. 10 Веки подрагивают. Дыхание неровное. Мышцы вялые. С каждым новым пациентом Кэтрин убеждается — всем им снятся сны. Случаи совершенно нехарактерные. Именно любопытство заставляет Кэтрин всякий раз возвращаться. Во время третьего визита в Санта-Лору врач-сомнолог подтверждает: сканирование головного мозга показало, что пациенты действительно видят сны. Сновидения никогда не интересовали Кэтрин. Психиатрия давно ушла в другое русло. Большинство коллег считают сны откровенной бессмыслицей, хламом, наобум сгенерированными электрическими импульсами мозга. В лучшем случае сны как религия — стихия, неподвластная науке. Но тем же вечером, собираясь в долгий обратный путь, Кэтрин одолевает один и тот же вопрос: о чем грезят эти дети? Может, о тех, кого уже нет на свете, о родных, упокоившихся в могиле. Или о вторых половинках, реальных и вымышленных, о девочке в баре, о старом приятеле. А может, им, как иногда Кэтрин, снится рутина: захламленные столы, мониторы, гул стиральной машины, звяканье тарелок, шум газонокосилки. Или они летают во сне. Или убивают. Кому-то снится беременность и всепоглощающая радость. Кому-то — беременность и всепоглощающее отчаяние. Как знать, вдруг единицам повезет сквозь дрему отыскать ответы на терзающие их вопросы — как это произошло в девятнадцатом веке с немецким химиком[2], который утверждал, что формула бензола явилась ему во сне. Если подросткам снится падение с большой высоты, они не проснутся до того, как ударятся о землю, но только ощутят удар и продолжат спать. Разумеется, истинное содержание снов скрыто от посторонних глаз, но у отдельных пациентов сопутствующие мозговые волны улавливаются электродами и выводятся на экран, точно призраки из загробного мира. Ни Кэтрин, ни сомнологи прежде не видели ничего подобного. Мозг пациентов не имеет ничего общего с мозгом обычного спящего человека или коматозника. Мозговая активность во много раз превышает норму. Когда Кэтрин подъезжает к дому, новость уже просочилась в СМИ и льется из динамиков машины: у пациентов Санта-Лоры наблюдается аномальная мозговая деятельность, несвойственная ни бодрствующим, ни спящим. 11 Тем же вечером в десяти кварталах от колледжа на кухне серого особняка мать поет младенцу колыбельную. Отец готовит ужин. Естественно, они слышали новость. Кто не слышал? Но на десятый день еще ничто не омрачает удовольствия от аромата жареного лука и тепла детской головки, прижатой к плечу, ничто не мешает супругу откупоривать бутылку вина со словами: «Смотри, с каждым разом все легче». Младенцу семнадцать дней отроду. Бен и Энни, приглашенные профессора, приехали в Санта-Лору недавно, сосновые полы заставлены коробками, книги поленницей сложены в столовой, разобранные стеллажи ждут, пока их соберут, обернутые в коричневую бумагу репродукции аккуратно прислонены к стене. Среди нагромождения вещей белеет новенький футбольный мяч, купленный спонтанно, заодно с грилем, — подумать только, собственный двор! Детская. Огромный дом в их полном распоряжении. Супруги вне себя от счастья. Они молоды, но не слишком, пребывать в статусе молодых им осталось буквально пару лет. Энни сидит за столом в майке и шортах — своей неизменной пижаме, под хлопком видны очертания голой груди, такой непривычно большой, с расширившимися, потемневшими сосками. Грейс сладко сопит у нее на руках, скрестив ножки с розовыми пяточками. — Разморозишь еще бутылочку? — просит Энни. Молока у нее до сих пор нет. Был период, когда малышка таяла день ото дня, еще немного — и совсем растворится в воздухе. Так, по крайней мере, думали родители, думали и ждали, затаившись, как звери, когда их детеныш поправится. «Какая худышка!» — обронила медсестра в первую неделю, и Энни разрыдалась прямо в больнице — то ли от гормонов, то ли от переутомления, а может, от банальной любви. К счастью, все наладилось. Малютка стала прибавлять в весе — спасибо мамочкам, жертвовавшим излишки грудного молока в больницу. Бен раньше не представлял, как можно кормить ребенка чужим молоком, но сейчас это их единственное спасение. Главный залог благополучия крохи.