– О чем он говорил сегодня в церкви? – спросила Тилли, пока викарий обходил присутствующих. – Сказал, что Господь гоняется за людьми с ножами, если они не слушаются его должным образом. Тилли снова понюхала свой бульон. – Вот уж не знала, что Бог на такое способен, – заметила она после паузы. Порой мне стоило немалых усилий оторвать от нее взгляд. Она казалась почти прозрачной, хрупкой как стекло. – Еще он сказал, что, если мы найдем Бога, он всегда нас защитит. Тилли приподняла голову. На кончике носа у нее красовалась полоска от крема против загара. – Как думаешь, Грейси, кто-нибудь еще у нас исчезнет? Я вспомнила о надгробных плитах, и миссис Кризи, и лужайках с пожелтевшей травой в проплешинах. – Неужели только Бог нас хранит? Разве без него мы не в безопасности? – не унималась она. – Ну, не знаю, не уверена. Я еще толком не разобралась. Я наблюдала за ней и перебирала все свои опасения, как бусины ожерелья. Викарий завершил обход зала и тотчас исчез – словно помощник фокусника скрылся за занавесом сцены. Снова загудели голоса, поначалу тихие, не слишком уверенные, но постепенно они становились все громче, и вот речь снова пошла о нехватке воды и таинственном исчезновении соседки. Наверняка все эти сплетни и домыслы продолжались бы до тех пор, пока люди не разошлись по домам, чтобы наесться брюссельской капусты, но в этот момент сквозь двойные двери в помещение вдруг ворвался мистер Кризи и промаршировал через весь зал. Тотчас воцарилась полная тишина, и единственными звуками, нарушавшими ее, было позвякиванье чашек о блюдца да приглушенный стук локтя в бок соседу. Он остановился перед мистером Форбсом и Эриком Лэмбом, лицо его было искажено от гнева. Позже Тилли говорила: в тот момент ей показалось, что он вот-вот кого-нибудь ударит, но, на мой взгляд, запала для мордобоя у него оказалось недостаточно. Несколько секунд он молча и вопросительно смотрел на эту пару, потом спросил: – Это ведь вы ей рассказали, да? То был крик души, но произнес он эти слова яростным шепотом, брызгая слюной. Мистер Форбс отошел от толпы и отвел мистера Кризи в сторонку, к стене. Я слышала лишь отдельные его слова: «Господи», «да успокойся ты» и «ради бога», а потом вполне отчетливо уловила: – Мы ничего ей не говорили. – Тогда почему она вдруг сорвалась с места и ушла? – спросил мистер Кризи. Похоже, гнев обездвижил его, лишил каких-либо сил, превратил в статую, застывшую на месте. И лишь покрасневшие грудь и шея, видневшиеся из-под расстегнутой рубашки, свидетельствовали о том, что это живой человек. – Не знаю, – пробормотал в ответ мистер Форбс. – Если она что и узнала, то точно не от нас. – Мы не такие дураки, – подхватил Эрик Лэмб. Оглянулся через плечо на море чайных чашек и любопытных глаз. – Давай-ка выйдем отсюда, друг. Позволь нам угостить тебя выпивкой. – Не нужна мне ваша чертова выпивка, – точно змея прошипел мистер Кризи. – Мне нужно, чтобы жена вернулась. Но выбора у него не было. Они вывели его из зала, точно тюремные надсмотрщики. Я взглянула на миссис Форбс. Она долго не сводила глаз с закрывшейся за ними двери. Дом номер четыре, Авеню 27 июня 1976 года Все улицы в нашем городке носят названия деревьев, и мы с Тилли, выйдя из зальной церкви, направились по аллее, отделявшей Платановую от Кедровой. По обе стороны от нас было развешено на просушку белье. Растянутое, точно паруса, над безлюдными садиками, оно томилось в ожидании хотя бы слабого дуновения ветерка, и, пока мы проходили мимо, капли воды звучно шлепались на бетонные плиты дорожки. Тогда мы еще не знали, что даже много лет спустя люди будут вспоминать это лето, что каждый особенно жаркий день будут сравнивать с этим. А те, кто пережил это пекло, будут лишь качать головой и улыбаться, услышав от других жалобы на слишком высокие температуры. То было лето освобождения. Лето хопперов[7] и «Танцующей королевы»[8], лето, когда Долли Партон[9] умоляла Джолин[10] не отбирать у нее возлюбленного; все мы смотрели на поверхность Марса и чувствовали себя такими маленькими. Мы по очереди мылись в ванне в одной и той же воде, чайник заполняли лишь наполовину, а воду в туалете разрешалось спускать лишь в тех случаях, которые миссис Мортон деликатно называла «особыми». Проблема заключалась вот в чем: все домочадцы сразу понимали, когда у тебя имел место «особый случай», и это как-то смущало. Миссис Мортон объявила, что пора прекратить игры с ведрами и шлангами во дворе; мало того, она вошла в группу добровольцев, докладывающих о соседях, которые осмеливались поливать садики по ночам, в темноте. (Сама миссис Мортон использовала для поливки лишь воду, оставшуюся после стирки, что не возбранялось.) «Все наладится, если мы будем действовать дружно и слаженно» – так она говорила. Но я знала, что это неправда, потому как в отличие от всех пожелтевших газонов травка у дома мистера Форбса была подозрительно ярко-зеленой. Я слышала за спиной голосок Тилли. Он барабанной дробью отскакивал от выбеленных солнцем деревянных плашек штакетника, что тянулся по обе стороны от тропинки. – Что ты думаешь? – спрашивала она. Она все это время, с Соснового переулка, возвращалась к словам мистера Кризи, пытаясь сформировать какое-то мнение. – Думаю, мистер и миссис Форбс как-то замешаны в этом деле, – выпалила я в ответ. Она догнала меня, мелко перебирая ногами, прежде чем я успела договорить. – Ты что же, думаешь, ее убили именно они? – Думаю, они убили ее все вместе. – Что-то не очень они похожи на убийц, – буркнула она. – Мама считает этих Форбсов слишком старомодными. – Нет, они вполне современные. – Я нашла палку и начала водить ею по штакетнику. – У них даже сифон имеется. Вообще мама Тилли всех считала старомодными. У нее были длинные модные серьги, она пила кампари и носила одежду из марлевки или газа. В холодную погоду она надевала несколько слоев этой одежды, отчего становилась похожей на кокон. – Мама говорит, мистер и миссис Форбс очень любопытные. – Ну, уж кому, как не ей, знать, – согласилась я. Все задние двери в домах были открыты для проветривания, до нас доносился запах теста и противней. Даже при температуре под девяносто градусов на плитах варилась брюссельская капуста, соус капал и образовывал лужицы на полных тарелках с едой. – Ненавижу воскресенья, – пробормотала я. – Почему? – Тилли тоже подняла палку и принялась водить ею по штакетнику следом за мной. Сама Тилли ничего не ненавидела. – Просто это день перед понедельником, – ответила я. – И он всегда какой-то пустой. – Скоро каникулы. Целых шесть недель у нас будут одни воскресенья. – Знаю. – Палка словно вбивала мою тоску в дерево. – И что мы с тобой будем делать на каникулах? Мы дошли до конца изгороди, и аллея погрузилась в тишину. – Еще не решила, – ответила я и выпустила палку из руки. Мы шли по Лаймовой улице, от подошв сандалий отскакивала щебенка и весело разлеталась во все стороны. Я подняла голову, но солнечный свет отражался от машин и оконных стекол и слепил глаза. Я сощурилась и попробовала снова. Тилли ничего не заметила, а вот я сразу же увидела их. Целую стайку девушек в униформах, рекламирующих автомобили «Ауди» с полным приводом, – блеск на губах, руки засунуты в карманы расклешенных джинсов. Девушки стояли напротив, на углу, и не отличались ничем таким особенным, ну разве что были старше на несколько лет. Я заметила, как они оценивают наше присутствие, измеряют на глаз расстояние на тротуаре, зашарканном подошвами и с прилипшими к нему комочками жвачки. Они были для меня закладками в книге на еще не прочитанной странице, и мне не терпелось раскрыть эту книгу и поскорее прочесть. Я знала их всех. Хоть наши жизни соприкасались лишь краешками, наблюдала за ними, и лица их были знакомы, как моя собственная физиономия. Я старалась уловить в них хотя бы искорку узнавания, но напрасно. Даже когда посылала им взглядом молчаливый сигнал. Даже когда замедлила шаг и почти остановилась. Тилли шла впереди, расстояние между нами увеличивалось, а многозначительные взгляды девиц, казалось, прожигали мне спину. Я не знала, куда деть руки, а потому обхватила ими себя за талию и пыталась ступать как можно тише. Тилли поджидала меня на углу. – Ну, что будем делать? – спросила она. – Не знаю. – Может, к тебе зайдем? – Ну… можно. – Чего это ты так разговариваешь? – Сама не понимаю. – Я расцепила руки. Тилли улыбнулась, я улыбнулась в ответ, хотя по-прежнему ощущала тревогу. – Погоди, – сказала я подруге. Стащила с ее головы непромокаемую шапочку и нацепила на себя. Она тут же звонко расхохоталась и потянулась забрать назад шапочку. – Некоторые люди вообще не носят никаких шапок и шляп, Грейси, – сказала она. – Им они просто не к лицу. Так что отдай. И вот мы взялись за руки и зашагали к дому. Шли мимо одинаковых лужаек, мимо похожих, словно начертанных под копирку линий чужих жизней, мимо длинных рядов домиков с террасами, которые, будто наручники, соединяли совсем случайных и не подходящих друг другу людей. И я все пыталась разобраться в этом. Когда мы пришли домой, мама чистила картошку и разговаривала с Джимми Янгом[11]. Он пристроился в рамке на полочке у нее над головой, и она кивала и улыбалась ему, наполняя раковину картофельными очистками.