Прислушиваясь к шуму за окном, жду, не подъедет ли машина. Я не стала ему писать, не осмеливаюсь: хватит с меня на сегодня его грубостей. К половине одиннадцатого я изрядно пьяна. Настолько, что строчки пляшут и расплываются. Слышно, как закрывается дверь в гараж. Роб уверенно входит в гостиную, молча идет мимо меня в сторону спальни. – Уже десять. Ты мог бы позвонить, – говорю я с раздражением. – Извини, замотался на работе. – Эй! – Я встаю с дивана с тяжелой головой. В груди полыхает невысказанный гнев. Покачиваясь на нетвердых ногах, я разряжаюсь пьяной тирадой: – Думаешь, со мной можно не считаться? – Ну что такое? – высокомерно фыркает он, останавливаясь и неохотно поворачиваясь. – Я твоя жена, Роберт. Твоя жена! Тебе бы понравилось, если б я не звонила и приходила домой, когда вздумается? – Напилась? – Не уклоняйся от ответа! Хватит обращаться со мной как с пустым местом! Я больше не потерплю! – кричу я сквозь слезы, которые бегут по щекам вопреки воле. А потом я чувствую, как от него пахнет: сладким потом – аромат, сопровождающий любовные утехи. Затем в ноздри ударяет шлейф женских духов, и я словно срываюсь с цепи: – Ненавижу тебя! Ненавижу! Скотина! С кем ты спутался на этот раз?! Я беспомощно молочу его кулаками по груди; Роб терпит, затем разворачивает меня к себе спиной и обвивает руками, как смирительной рубашкой. – Ш-ш-ш, – шикает он мне на ухо, а я продолжаю безудержно рыдать. – Прости, зая! Ну прости! Я же люблю тебя. Объятое ненавистью сердце тает, колени подгибаются, и я падаю в его объятия. – Почему? – вопрошаю сквозь слезы. – Чего тебе не хватает? Свалившееся на меня потрясение давит словно каменная плита. Это выше моих сил. – Ш-ш-ш, я люблю тебя, люблю, – повторяет Роб. Он поворачивает меня лицом к себе и целует. Растопленная поцелуем, я не сопротивляюсь, и мы медленно оседаем на пол. – Я больше не могу, Роб, не могу так жить, – бормочу я сквозь рыдания. Муж сидя держит меня, как ребенка, которого несут в кровать. Вновь целует, впиваясь губами в мои. – Любимая, ну прости! – умоляет он между настойчивыми поцелуями. – Мне нужна лишь ты. Стягивает с меня блузку. Я поспешно встаю – он тоже. Обхватив ладонями мне лицо, насильно целует меня. – Прекрати! – Я пытаюсь оттолкнуть его подбородок и вырваться. – Ненавижу! – До боли в ладонях хлещу мужа по щекам, так что он мотает головой из стороны в сторону. Мое сопротивление его только раззадорило. Роб резко хватает меня, обжигая кожу крепкой хваткой, и вновь грубо целует. Я отталкиваюсь и снова даю ему пощечину. – НЕТ! Закинув мешающий галстук на спину, Роб подхватывает меня на руки и, перебросив через правое плечо, несет по коридору в спальню. Ворвавшись внутрь, швыряет на заправленную кровать и, рванув за лодыжку и прижав мои руки своими над головой, нависает надо мной и целует, не обращая внимания на сопротивление и всхлипы. – Я люблю тебя, люблю. Ну, пожалуйста, зая! Я люблю тебя. – Одной рукой сжимая мне запястья над головой, другую запускает между ног. – Любимая… Движения его пальцев погружают меня в забытье, нежно убеждая поддаться. Поцелуи скрывают стенания. Власть Роба надо мной убийственна. Глава 11. Луна и башня Позднее утро. Отражаясь от белой мебели и стен, в глаза бьет солнечный свет. Протянув руку на сторону Роба, я нахожу лишь ворох простыней. На прикроватном столике жужжит мобильный. Потянув носочки затекших ног, я ползу через смятые покрывала к своему лежащему на тумбочке мобильному. Не вылезая из-под теплых одеял, лежа щекой на подушке, читаю сообщение от Бена: «София, прости. Позвони мне, пожалуйста. Нужно срочно поговорить!» Удаляю. В голове пустота. Пролежав несколько часов без движения, все-таки иду в ванную. На прием душа нет сил. Собираю волосы в пучок и слегка подкрашиваю лицо, не пытаясь скрыть темные круги под глазами и запавшие щеки. Достаю из шкафа любимое платье от «Валентино», которое купила много лет назад для воскресных походов в церковь. Скромное, ниже колен, темно-синее платье с длинными рукавами хорошо скрывает оставленные пальцами Роба синяки на запястьях. Вышитый розовыми, голубыми и зелеными стразами круглый отложной воротничок подчеркивает женственность. Иду в гардеробную Роба и открываю верхний ящик комода, где среди запонок, брелоков и прочих безделушек небрежно лежат пять пачек банкнот. Не глядя на номинал, вытаскиваю из пачки одну купюру и кладу в сумочку вместе с аккуратно сложенной белой кружевной косынкой. Надеваю туфли, захожу на кухню за ключами. На часах половина третьего: как быстро летит время… Не загляни я в телефон, сомневаюсь, что угадала бы, какой сегодня день. Подъезжаю к окруженному высокими деревьями кирпичному католическому храму с часовней, ставлю машину в отведенном для посетителей церкви месте. В зеркало заднего вида замечаю припаркованную полицейскую машину без опознавательных знаков. Я узнала ее по номерной табличке с вертикальной надписью «XMT», используемой государственными службами. Выхожу из машины, поправляю платье. Наступая на хрустящие листья, приближаюсь к высокому крыльцу костела Святой Марии. Поднявшись по бетонным ступеням, оказываюсь перед высокими резными дверями и тяну за огромную латунную ручку. Я ходила сюда еще ребенком. Царящий внутри аромат старины напоминает мне о бабушке. Ужасно по ней скучаю. Вспоминаю, как мы с Кэссиди чинно шли – бегать мама строго-настрого запрещала – до нашей любимой скамьи. Словно в детстве, иду к любимому месту: пятая скамья спереди слева. В церкви никого нет, кроме сторожа, который меняет лампочку в закрепленном на толстой колонне светильнике. Проскальзываю на ту самую скамью, глядя вперед на окруженный цветами алтарь, покрытый белой кружевной дорожкой, и стоящую рядом статую Пресвятой Богородицы. Достаю из сумочки косынку и, развернув, аккуратно, чтобы не испортить прическу, накидываю на голову. Дверь исповедальни закрыта. На стене выше алтаря изображение двух ангелов, они держат пояса с надписью на непонятной мне латыни. Слева от ангелов расположены сохранившиеся старинные витражные окна, на разноцветных кусочках которых рассказана история Христа. Опершись на твердую спинку деревянной скамьи, откидываю голову назад, закрываю глаза и, размеренно дыша, постепенно расслабляю плечи. Слышно, как открывается дверь исповедальни и разносится эхо чьих-то шагов. Я пришла сюда посидеть в тишине и одиночестве хотя бы несколько минут; не буду смотреть, кто там. – Миссис Клэр? Не меняя положения головы, приоткрываю один глаз. Передо мной в сером брючном костюме стоит следователь Круз. – Здравствуйте, – говорит она с улыбкой. Открыв глаза, сажусь прямо и, кивнув, отвечаю на приветствие: – Добрый день. – Не возражаете, если я к вам присоединюсь? Я ненадолго. Уповая на то, что не слишком заметно, как я раздосадована, расплетаю скрещенные ноги и неохотно пододвигаюсь. Сумочку убираю в другую сторону. Следователь грациозно садится рядом. Длинные черные кудри ниспадают на плечи. Впервые вижу ее с распущенными волосами. Выдыхаю кипящее внутри раздражение и натягиваю на лицо вежливую улыбку. – Простите, что побеспокоила, – извиняется Круз. – Я была на исповеди, а потом увидела вас. – Ничего страшного. – С детства сюда хожу, а запах все тот же, – усмехаясь, говорит она и машет ладонью перед носом. – А мне нравится: успокаивает. – Поразительно, как аромат способен пробудить старые воспоминания… Какое-то время мы храним неловкое молчание, глядя прямо перед собой. Сплетя пальцы на колене, жду, когда начнутся расспросы о Робе, но она говорит совсем другое. – Хочу поставить свечку за сестру. – Ее палец указывает на заполненный потухшими свечами алтарь. – Ее давно нет… Я вглядываюсь в доброе нежное лицо. Мне хочется спросить ее о сестре, о матери, о прошлой карьере, но я не решаюсь. – Я, пожалуй, тоже поставлю свечу. Круз встает и проводит ладонями по штанинам спереди, расправляя заломы на ткани. – Пойдемте? – предлагает она и, подождав, пока я встану и пойду к алтарю, идет следом. На каблуках я гораздо выше, чем она. У алтаря мы обе тянемся за спичками. Она подходит к четвертой незажженной свече, я тянусь к пятой. Мы одновременно чиркаем о коробок. Ее свеча загорается быстрее, и она ставит ее обратно на алтарь. После чего я ставлю свою неподалеку. Преклонив колени, мы творим молитву. Сейчас рядом со мной не следователь, а простая прихожанка Аделла Круз. Она встает первой и осеняет себя крестным знамением. Продолжая молиться, я шепчу: «Я люблю тебя. Прости», тоже поднимаюсь, перекрещиваюсь и целую мамин крестик. – Все хорошо? – спрашивает Аделла. Стерев со щеки набежавшую слезу, бодро отвечаю: – Все в полном порядке!