Глава 17. Кэссиди Я снова оказалась в том сне, и мне не терпится увидеть финал. Раскинув руки, я стою в белой ночной рубашке на краю небоскреба. Роб в отчаянии тянется ко мне. Страшная змеиная голова исчезла, он стал собой. Красивые черты искажает мука беспокойства. Он с трудом пытается что-то сказать, но слова не слышны за гулом ветра. Вновь поворачиваюсь к краю, тянусь к маминому крестику… Увы, его больше нет. Внизу по миниатюрным дорогам снуют крошечные машинки. Вид городской улицы наполняет сердце покоем. Я не боюсь упасть. Закрываю глаза, поднимаю руки в воздух, как приготовившийся к полету птенец. Выдох… Прочь из сердца тревоги и печали… Вдруг Роб, обжигая кожу крепкой хваткой, отбрасывает меня от края – покой, которым я наслаждалась всего секунду назад, безвозвратно потерян. Муж стоит между мной и выступом здания и все еще что-то говорит; слова по-прежнему тонут в завываниях ветра. Я хочу обнять его, прижать к груди… Что-то тычет мне в поясницу, не давая подойти к стоящему на краю Робу. Еще тычок, и вот я полностью очнулась от сна, ворочаюсь под сбитым в комок одеялом, уворачиваясь от очередного удара чем-то тупым. Кто-то вновь легонько тычет в спину. Сейчас я узнаю, кто там решил неудачно пошутить!.. Решительно сажусь в кровати и всматриваюсь в стоящий рядом знакомый силуэт. – Разве ты не знаешь, что уже два часа дня, соня? – хохочет задира. – Кэссиди? Хорошо помню тот день, когда сестра ворвалась в мою комнату в нашей общей квартире и начала отчаянно молотить меня кулачками. Она выкрикивала нежным голоском какую-то чепуху, а я силилась полностью очнуться от крепкого сна, который она прервала. Обхватив бледное, мокрое от слез лицо ладонями, я попросила ее успокоиться и объяснить, что случилось. Сестра сказала, что мама и папа умерли. Больше всего жалею о том, что не я открыла дверь полиции. Как бы я хотела, чтобы Кэссиди не жила со мной, тогда я подготовила бы ее к новости о потере родителей… – Вот, приехала в город, зашла поздороваться, – весело сообщает сестра, звеня детским голоском, и плюхается на кровать рядом со мной, так что я скатываюсь в ее сторону. – Неужели уже два часа? – Я недоверчиво смотрю сквозь щели занавесок на положение солнца за окном. – Да, глупышка! – Какой сегодня день? – День? Ты что, не знаешь, какой день? – Она игриво подталкивает меня. – Водички не принесешь? Как же хочется пить! Пока она ходит за водой, я сижу в теплой постели и тру глаза кулаками. Вроде бы пришла в себя, но в мышцах все еще слабость. Потолочный вентилятор холодит кожу, на затылке выступил пот. Должно быть, я спала весь день и последующую ночь, а значит, Роб приедет домой завтра вечером. Кэссиди возвращается в спальню с полным стаканом воды. – Из-под фильтра? – Конечно. Знаю я твои причуды: другую пить не станешь… Запрокинув голову, залпом выпиваю весь стакан. – Ты как себя чувствуешь? – Сестра прикладывает тыльную сторону ладони мне ко лбу, будто знает, что делать при высокой температуре. – Нормально, – мычу я в ответ. – Тогда почему до сих пор в постели? Я молчу. Гляжу на покрытые одеялом ноги. – Кофе хочешь? Я киваю. Она хватает меня за руки, откидывается назад и всем весом тщедушного тельца медленно вытягивает из постели. Я беру со спинки кровати халат и осторожно – любое быстрое движение вернет пульсирующую головную боль – просовываю каждую руку в рукав. Затягиваю пояс, поспешно поправляю ткань на груди, чтобы скрыть пропажу крестика. Обнявшись за плечи, мы, покачиваясь, спускаемся в гостиную и оттуда идем на кухню. Кэсси готовит кофе, ориентируясь в шкафчиках как у себя дома: пару месяцев она жила у нас, пока не встретила другого парня и не переехала к нему. Дырявые свободные джинсы держатся на ней только благодаря ремню. Достающие до талии темно-русые волосы с пепельным отливом колышутся при каждом движении. Она похожа на хиппи – я никогда так не оделась бы, но ей идет. – Держи! – подмигнув, Кэссиди, как волшебница, проводит рукой над тостом с арахисовым маслом и чашкой свежесваренного кофе с ароматом лесного ореха. – Воды, – требую я, откусив первый кусочек тоста: пересохшим ртом жевать поджаренный хлеб невозможно. Кэссиди протягивает мне доверху наполненную фильтрованной водой кружку. Напольные часы в прихожей бьют два с четвертью. Их перезвон эхом отдается от стен, пронзает барабанные перепонки и сотрясает мозг. – Почему ты до сих пор не выбросила эту громкую жуть? – в шутку спрашивает Кэссиди. – Часы несколько веков принадлежали семье Роба. Его мать настояла, чтобы мы забрали их себе, – отвечаю я, злобно глядя на фамильный антиквариат. – Что-то случилось? – спрашивает Кэссиди, пока я примеряюсь к тосту. Вместо ответа задаю встречный вопрос: – Зачем приехала? – Говорю же, была в городе… Я взмахиваю рукой, обрывая ложь на полуслове. Сестра не упорствует и перемещается к стоящему в углу кухонной зоны пианино. Допив остатки воды, я осторожно поднимаю чашку с кофе и отпиваю глоток сладкой благодати. Кэсси садится за инструмент, аккуратно откидывает крышку и начинает играть «Гимнопедию № 1» Эрика Сати[12]. Мелодия навевает воспоминания детства. Каждый вторник и четверг к нам с сестрой приходила старушка, мисс Мюллер, и учила нас игре на фортепиано. От нее пахло затхлой землей, а зубы вечно были перепачканы помадой. Мисс Мюллер была органисткой в местной церкви. В отличие от меня, Кэссиди прекрасно играла на пианино. В детстве я любила смотреть, как ее пальцы извлекали из инструмента магию. Взяв чашку, забираюсь с ногами в стоящее в гостиной большое кресло и внимательно слушаю, поправляя вырез шелкового халата. Делаю еще глоток: кофе постепенно возвращает меня к жизни. Кэсси перестает играть и, сгорбившись, убирает руки на колени. – Расскажешь наконец, что случилось? – обиженно спрашивает она, как ребенок, которому сообщили о разводе родителей. – Не знаю, с чего начать… – Выкладывай все начистоту. Видно же, в каком ты раздрае. Об откровенности, которой она от меня ждет, не может быть и речи. Я не стану рассказывать младшей сестренке о женщинах Роба, странном незнакомце с футбольного матча, оргии в том доме и секретных вечеринках Роба, о потере маминого крестика и, наконец, о том, что полиция подозревает в убийствах моего любовника. С тех пор как мама с папой погибли в автокатастрофе, моя забота – защищать сестру от всех зол мира. Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Напустив на себя веселость, лгу ей прямо в глаза: – Я в порядке, Кэсси. Ну правда. Просто мы с Робом немного вымотались: у него на работе запарка, у меня тоже дел по горло. – Разве у него бывает по-другому? – Так и есть, но ты пойми, Роб владеет крупной компанией. Это не как обычная работа: он никогда не отдыхает. Его рабочий день не заканчивается, как у всех, когда он уезжает из офиса в уверенности, что зарплата обеспечена. Если хочешь знать, в компании есть отдел, который занимается исключительно выдачей зарплаты сотрудникам. Представляешь, сколько у него обязанностей? Кэссиди закатывает глаза. Она уже давно не сопереживает Робу. Вроде бы я пытаюсь разжевать ей очевидное, но потом понимаю, что снова оправдываю поведение мужа. – У меня все отлично, Кэссиди. Бывало и хуже, – ласково улыбаясь, уверяю я. Она улыбается в ответ. На душе стало легче: я смогла ее успокоить. Сестра садится на пол возле кресла и кладет голову мне на колени. Мы сидим какое-то время молча. – Софи? – откашлявшись, произносит она. – Что? – А я дружила с Брук Сэдлер. Ее недавно убили. Она работала в «Анексе». – О, не знала, что вы были подругами, – говорю я, поглаживая шелковистые волосы сестры. – Я даже помогла ей устроиться на работу. Попросила Роба о собеседовании. Ее взяли помощником финансового директора… Знаешь, Брук говорила, что встречается с мужчиной, который ради нее обещал бросить жену. Может, мне надо пойти в полицию? Вдруг этот человек как-то связан с ее убийством? И вновь я вынуждена защищать Роба. – Не думаю, что ее поклонник убил всех этих женщин. – В мозг врывается воспоминание о подсмотренной в кабинете Роба сцене, когда он пригвоздил Брук за горло к стене. – К тому же в полиции наверняка знают, что она с кем-то встречалась. Кэссиди смотрит на меня и согласно кивает. – Помнишь, как Анджело упек меня в больницу? – Да. – Никогда не забуду ее разбитое лицо в синяках. – Когда он накинул мне на горло ремень, я поняла, что умираю… Вспомнить страшно… – Ее голос дрожит. – Интересно, чувствовала ли Брук то же самое? Перехватило ли у нее дыхание? – Кэсси глотает подступающие слезы, вот-вот заплачет. – Это был такой ужас… – Плач прерывает слова. Она вновь кладет голову мне на колени. Я глажу ее по волосам, приговаривая: «Ш-ш-ш». – Думаю, она ничего не почувствовала, дорогая. – Я повторяю те же фразы, которые произносила во время нашего разговора о гибели мамы и папы. Тогда Кэссиди несколько месяцев преследовали кошмары о муках мамы и папы, сбитых пьяным водителем. – Думаю, она просто спокойно заснула.