– Думал, ты никогда не придешь, – говорит он. – Думал, что потерял тебя. Лицо его расплывается перед моими глазами, и я смаргиваю слезы. – Быть такого не может. – Меня ищут? Охрана? Я отрицательно мотаю головой. В ту ненастную ночь, когда я бросилась в море, я видела, как лодку вынесло за барьер. Теперь течение все сносит к северу. – В пещеру! – крикнула я, прыгая с лодки. Ветер и волны заглушали мои слова, но все равно он мог услышать. Я надеялась, что услышит. Вопреки всему верила, что он отыщет туда дорогу. Не знаю, верила ли я тогда всерьез, но, так или иначе, нам это удалось. Любовь иногда делает невозможное. Я прижимаюсь к нему, свернувшись клубочком. Он обвивает меня руками. И хоть я все еще не чувствую себя целой, но и на осколки уже не разваливаюсь. Я успею еще рассказать ему о Кон, о том, как увидела на холодном столе ее бескровное тело и стала сама подобна пустой пещере, где бесконечно звенит во мраке эхо слов, мыслей, воспоминаний. Успею еще рассказать об Энгусе Маклауде. А сейчас есть только его дыхание, голос, улыбка. Его тепло, что согревает меня во тьме. Зиму мы проводим в пещере, строим планы. Вначале лишь на ближайшее время – что будем сегодня есть, идти ли на прогулку, стоит ли искупаться в ледяной воде. Мы ловим рыбу и кроликов, собираем морскую капусту. Разговариваем, занимаемся любовью или молча сидим, вспоминаем. Раны постепенно затягиваются, и мы начинаем думать о будущем – что будет после войны, когда мы разыщем в Италии его родных. Сейчас, пока Италия считается врагом, беглого военнопленного ждет смертный приговор. Но придет время, и мы сможем вместе отправиться на юг. Бывает, ночами, когда Чезаре не спится, он ходит к бывшему лагерю, к часовне. Иногда хожу с ним и я. Лагерь постепенно ветшает. В ненастную погоду далеко в море слышно, как стонут от ветра железные бараки. За колючей проволокой ни одной живой души, полное запустение. Но мы-то знаем, что еще недавно было все иначе. Залитая бетоном площадка может стать началом новой жизни, барак из листового железа – домом Божьим, или тюрьмой, или памятным местом. Мы с Чезаре идем вдоль берега, держась за руки, слушая шум прибоя, дыша в унисон. Где-то под водой, в глухой тьме, покоятся остовы погибших кораблей – потопленный «Ройял Оук» и еще сотня других. Под ногами хрустят пустые раковины моллюсков, панцири крабов – сброшенные доспехи. Как видите, можно жить дальше, сменив оболочку. Чезаре обнимает меня. Притягивает к себе и не отпускает, пока не уймутся мои слезы. Он ни о чем не спрашивает. Он целует меня в лоб, в щеки, в губы. Шутит, пытается меня рассмешить. Вкладывает мне в ладонь кусочек дерева, отшлифованный морем. И мы идем дальше. Иногда перед сном мы слышим далекий гул самолетов, порой нам чудятся чьи-то шаги, голоса, словно прошлое настигло нас. Но нет, это всего лишь плеск волн или стук наших сердец. Так звучит время – его не остановить, и оно драгоценно, каждый миг на вес золота. Мы лежим рядом, держась за руки, прислушиваемся к плеску волн, к звукам мира. Скоро мы покинем эти места. Спустим на воду лодку и двинемся на север, на остров Фэр-Айл, или на юг в Абердин, или еще дальше на юг – в Моэну. Будем искать места, связанные с нашим прошлым, с родителями. И неважно, как на нас будут смотреть, что будут о нас говорить, какие рассказывать истории. Нас объединяет правда, известная лишь нам двоим, язык, лишь нам двоим понятный. Если мы вместе, то всюду для нас дом. Послесловие автора На Лэм-Холме, одном из Оркнейских островов, на самом деле стоит итальянская часовня, построенная пленными итальянцами в годы Второй мировой. Этот подлинный (и прекрасный!) памятник архитектуры вдохновлял меня при работе над книгой, однако почти все в ней, в том числе сюжет и герои, – плод моей фантазии. Оркнейцы (а многие из них, не жалея времени, помогали мне бесценными советами) сразу заметят, что в романе изменены датировка некоторых событий и география островов. Это было сознательное решение: я на собственном горьком опыте убедилась, насколько трудно повествовать в художественной форме о реальных событиях, тем более о реальных людях, и выдавать написанное за чистую монету, и потому ни в коем случае не хотела за это браться. Я хотела написать книгу о войне, искусстве и памяти. На свете немало памятников погибшим, легендарных полей сражений и мест, измененных войной до неузнаваемости. Но итальянская часовня, на мой взгляд, дело совсем иное: это символ надежды, созданный в беспросветное военное время. Ее строили пленные, на чужбине, не зная, когда вернутся домой. В нее вложили надежду и любовь. Часовня и сейчас стоит на своем месте, содержат ее в образцовом порядке – всем советую посетить. Существует на самом деле и стальное сердце – выковал его итальянский кузнец Палумби в знак любви к местной женщине. В Италии его ждали жена и дети, и сердце он оставил в Оркни. Все это нашло отражение в истории Чезаре, однако сам Чезаре – собирательный образ, ни один из пленных не был его прототипом, и судьба его в романе разительно отличается от судеб пленных итальянцев, вернувшихся к родным. Собирая материалы для этой книги, я узнала историю одного человека, которому в тягость было работать у отца в фирме, и однажды он просто-напросто не пришел на службу, а нашли его уже в Нью-Йорке – он забыл, кто он такой и как сюда попал. Это побудило меня изучить подробнее, что такое диссоциативная фуга – расстройство, когда после травмы или душевного потрясения человек забывает свое прошлое и зачастую уходит из дома, придумав себе новую личность. С давних пор подобные случаи привлекали внимание психологов, они не имеют ничего общего с попытками симулировать потерю памяти, когда человек стремится избежать ответственности за преступление. Вероятно, и то и другое – способы психики справиться с травмой. Все-таки удивительно, как мы реагируем на трудности и как искусно наш мозг прячет знания и воспоминания. И чем дальше, тем лучше это получается: проторенной дорогой идти легче. Точно так же выпадают у меня из памяти целые куски детства, связанные с тяжелыми переживаниями, и даже сейчас после ссоры мне трудно вспомнить, кто что говорил. Как многие писатели, я замечаю, что герои раскрываются передо мной постепенно – от черновика к черновику. Мало-помалу мне становятся понятны их ценности, устремления, мотивы поступков, и каждый персонаж обретает собственный голос. В этом романе все иначе: герои «заговорили» почти сразу, их цели, симпатии и антипатии выявились очень рано. Однако со временем обнаружилось, что почти все они что-то скрывают, даже от меня. Странно, спору нет, зато работа над романом была полна сюрпризов, когда то и дело всплывали одни и те же темы: тайна и ее раскрытие, двойники, отражения. В изначальный замысел это не входило, но, перечитав первый черновик (по иронии судьбы я почти не помнила, как его писала), я с радостью отметила, что в истории каждого персонажа перекликаются схожие мотивы. Они усложнили и обогатили изначальный замысел – написать о людях, создающих шедевры, когда кругом все рушится. Волей-неволей я задумалась о том, всегда ли мы признаем (и понимаем), что нами движет. Я хотела написать о том, как война, душевные потрясения и близость смерти влияют на людей: если человек выброшен из привычного мира, то рвется ткань жизни вокруг него. Я много размышляла о том, как гибель человека во время войны оставляет пустоту, особенно если тело не найдено, – человек просто-напросто «исчезает». Бабушкин брат погиб в Эль-Аламейне, его тело на родину так и не доставили. Я знаю, что его сестры (бабушка и ее сестра) и вдова рвались на его могилу в надежде исцелить рану, которую оставило его исчезновение. Но, после того как они побывали на могиле, им стало еще тяжелее. Надпись на его деревянном кресте гласит: «Здесь обрываются все пути и нет дорожных знаков». В определенном смысле он продолжал жить – он ведь не умер, а просто исчез. Думаю, они всю жизнь надеялись на его возвращение. И опять же, вспоминается итальянская часовня, линия обороны, построенная на Оркнейских островах в годы Второй мировой, и то, как необратимо меняются места и люди во время войны. Оркнейцам, бережно хранящим памятник истории, и итальянским военнопленным, построившим барьеры и часовню, я говорю спасибо. * * * notes Примечания 1 Ладинский язык – один из языков ретороманской подгруппы романской группы. На ладинском говорят около 30 000 человек на севере Италии в районе Доломитовых Альп. – Здесь и далее примеч. перев. 2 Остановитесь (ит.). 3 Мне очень жаль, прости (ит.). 4 Боже мой (ит.). 5