– Бронебойным! – крикнул сверху Логунов. Зажужжали подшипники, башня стала разворачиваться. – Семен, приготовься, когда поровнее будет! Танк переваливался с боку на бок, нырял в ямы. Несколько раз круто разворачивался на месте – Бабенко уходил от прицельных попаданий. Два раза башню все же зацепило немецкими болванками. Танк сильно встряхивало, летели мелкие осколки брони, осыпая лицо, впиваясь в губы и щеки. Логунов при каждом попадании страшно матерился. – Короткая! – гаркнул наводчик. Танк почтит мгновенно замер, чуть качнувшись вперед. – Дорожка, – крикнул в ответ механик-водитель, и снова звонко ударила пушка, гильза со звоном упала рядом с головой Алексея. Танк опять пошел, набирая скорость, снова резкий поворот, потом довольный возглас Логунова. Наверное, он видел, как болванка прошла мимо. Алексей постепенно приходил в себя, мысли прояснялись, только очень болела голова, и каждый выстрел отзывался в ней острой болью. Бабенко нас обязательно вывезет – эта мысль не выходила из головы. Это было надеждой, уверенностью и своего рода молитвой. Только не ошибись, Семен Михайлович, только не ошибись. Но Бабенко не ошибался, он чувствовал машину даже не руками на рычагах и ногами на педалях, не по слуху, не по вибрации двигателя – он чувствовал танк, как собственный организм. Еще один удар в башню, что-то со скрежетом задело справа по крылу. Логунов трижды выстрелил почти без интервалов, а потом вдруг все стихло. Только мерно гудел двигатель, возбуждаясь на неровностях дороги. Потянуло свежим воздухом. Наверное, Логунов открыл верхний люк. – Ну, как вы, товарищ лейтенант? – Коля Бочкин присел рядом с командиром на корточки, придерживаясь рукой за укладку. – Уже лучше, – пытаясь сесть, ответил Соколов. – Тошнит только. Семен Михайлович, мы мост взорвали? Вы видели взрыв? – Взорвали, товарищ лейтенант, взорвали, – довольным голосом отозвался механик-водитель. – Рвануло так, что река из берегов вышла. Я уж думал, нас до самой насыпи по земле кидать будет. Хорошо, воронка попалась, мы с вами туда и нырнули. В бой бросалось все, что оказывалось у командования под рукой. Из последних сил, обливаясь кровью, на подступах к Воронежу сдерживали врага остатки нескольких стрелковых полков. Едва ли не единственным подвижным резервом в системе обороны города были два батальона НКВД и сводный батальон народного ополчения. Не хватало противотанковых средств, не хватало стрелкового вооружения, артиллерии. Самые боеспособные части 232-й стрелковой дивизии зарылись в землю и стояли насмерть. Но и им пришлось растягивать свою оборону почти на 80 километров. Страшные бои шли уже на окраинах города, когда, наконец, подошли части 40-й, 60-й армий и 5-й танковой армии. Танки с ходу были брошены в бой. Тяжелые танковые сражения развернулись вблизи городских окраин. Немцы рвались в город, не считаясь с потерями. Советские обескровленные войска, столкнувшись с лучшими мотопехотными и танковыми соединениями врага, несли тяжелые потери. Снова и снова дивизии переходили в контрнаступление, стремясь отбросить врага. Но удавалось только сдерживать фашистов. Местами наши части все же отходили в город… Через несколько дней, после того как группа Соколова взорвала мост, большая часть Воронежа перешла в руки гитлеровцев. Два танка стояли в парке, под раскидистыми кронами старых вязов. Вот уже несколько дней Соколову не удавалось добиться в штабе приказа по своей роте. На бегу один из заместителей начальника штаба заявил, что сейчас Соколов не командир роты, а командир оперативной группы, переданной командованию 100-й стрелковой дивизии для захвата и обороны моста через Дон. На доклад лейтенанта, что мост уже взорван по приказу из штаба армии, только отмахивались. В таком же положении находился и сержант Блохин – единственный оставшийся в строю из взвода автоматчиков, выделенных в помощь Соколову. В соответствии с последним приказом командования он оставался в составе группы. Не желая попусту тратить время, лейтенант все же добился ремонта танка сержанта Началова. В двух домиках, где до войны жил сторож и размещалась администрация парка, танкисты устроили себе казарму. Но выспаться по-человечески не удавалось. Целыми днями они занимались текущей профилактикой матчасти, а по ночам уснуть не давал грохот боев на окраине города. – Ну что? – с надеждой спросил Блохин, когда Соколов повесил на гвоздь свою пилотку. – Никто не хочет этим заниматься, – вздохнул лейтенант и уселся на лавку, гладя, как мирно посапывают на самодельном лежаке под солдатскими шинелями Проша и Фрося. – Их можно понять. У командования и без нас головной боли через край. Госпиталь – на той стороне реки Воронеж, в каждой санчасти рук и так не хватает, а тут еще с детьми возиться. Были бы постарше, можно, говорят, взять хоть в качестве санитаров. А куда таких клопов, им самим еще носы вытирать. Советуют поговорить с местным населением, отдать кому-нибудь в семью. Потом, дескать, найдутся родители или родственники. – Населению? – хмуро переспросил Блохин. – А они хоть видят, в каком положении население? Кто мог, ушли за реку. А кто остался, по подвалам сидят, обои соскабливают и варят. И ждут, что каждый следующий снаряд или бомба станут для них последними. В городе домов-то целых почти не осталось. – А что делать? – вздохнул Алексей. – Не сегодня-завтра в бой. А их куда? Не в танк же с собой брать? – Может, я поговорю со старшиной. Тут один землячок нарисовался. Возьмет мальцов на кухне помогать. Где картошку почистить, где котелки помыть, лошадей накормить. Хотя, что я сам себя уговариваю. Конечно, не возьмет. Не он решает. Эх. – Сержант махнул рукой, но потом опомнился, что может разбудить детей, и стал говорить тише, стараясь больше не жестикулировать: – Вот бы кому этого горюшка не видать, а оно и на них свалилось. Всегда думал, что война – дело взрослое. – У меня в экипаже чеченец есть молодой, – добавил Соколов и усмехнулся: – Горячий горец, джигит! Тоже переживает, что война, а гибнут не только солдаты, но и женщины, и дети. Он девушку одну любил. Еще в 41-м было. Убило ее во время авианалета. Теперь молчуном стал. Хмурый. Стреляет и зубами скрипит. – Заскрипишь тут, когда аж до Воронежа дошли. Эх, лейтенант, порой хочется, как встарь – рвануть рубаху на груди и в штыки. Бить, рубить, колоть, зубами грызть. В комнату, деликатно покашливая, вошли танкисты обоих экипажей. Вытерли ноги о раздобытый где-то Бабенко половичок. Не было только самого механика-водителя. – Заканчивают новый амортизатор ставить, – как будто угадал вопрос командира Началов. – Полетит теперь наша «восьмерка». – Хорошо, – кивнул лейтенант. – Приказ можно ждать в любую минуту. Очень напряженная обстановка в городе. – Говорят, наших выбили с правого берега? – спросил стоявший в дверях со сложенными на груди руками Омаев. – И мосты все взорвали, а люди там остались. – Нет, ребята, не так! – громким шепотом ответил Соколов, покосившись на спящих детей. – Наши войска цепляются за каждый дом, за каждую улицу. Фашисты захватили почти всю правобережную часть города, но не могут выбить наших из Северного городка сельскохозяйственного института. Я слышал сводку, видел рапорты командиров. Там идут рукопашные бои. Командование понимает, что город сдавать нельзя! Река Воронеж является сейчас серьезной преградой на пути врага, и это надо использовать, пока не подтянутся дополнительные силы. Врага надо остановить, нельзя отходить! – Как же нашим на правом берегу помочь, если мосты-то взорваны? – удивился Бочкин. – Да, Коля, – кивнул Соколов, посмотрев на возбужденного заряжающего. – Взорваны. Даже железнодорожный мост взорван. Это необходимо, чтобы задержать врага. А помощь все равно приходит. Ночами по искореженным опорам взорванного моста на тот берег перебрасывается подкрепление, организована передача боеприпасов. Обстановка напряженная, очень большие потери. – Только про нас вот забыли, – подал голос Блохин. – Расценивайте это, товарищ сержант, – строго заявил Соколов, – как данную нам возможность привести в порядок матчасть и подготовиться к предстоящим боям. Лично я это понимаю именно так. И требую этого от своих подчиненных. – А с ними что? – Блохин опустился на корточки возле лежанки, поправил шинель, которой была укрыта Фрося. – Эх, горемыки. – Пока будут с нами. Алевтина за ними присмотрит. Я думаю, мы найдем способ вывезти детей из города в безопасное место. Все! Ужинать и отдыхать! Алексею не спалось. Он вышел на улицу и уселся на ступеньках. Нет, не скоро опять любоваться ночным небом, вдыхать свежий ночной воздух, слушать сверчков. Ступени вздрагивали от далеких разрывов, гудела под ногами земля. Зарево за рекой полыхало на половину ночного неба. Неужели и этот город придется оставить? Лейтенант потряс головой, отгоняя страшные мысли. Он только что сам своим подчиненным говорил, что этого не будет, не может такого быть. А что теперь? Он-то знает, какие силы фашисты бросили на Воронеж. Нет, нельзя, стал убеждать себя Соколов. Даже думать нельзя об этом. Такие мысли делают людей слабее. Думать нужно о том, что по приказу командования мы двинемся в бой и разгромим, погоним врага со своей земли. Или умрем, но умрем с честью, не отступив со своих рубежей. Нельзя больше отступать. Вот такие детки, как Проша и Фрося, что лежат сейчас в доме за его спиной, они не позволяют больше отступать. Мысли о детях снова заставили Алексея вздохнуть. Алевтина, сорокалетняя женщина, живущая с годовалым ребенком в подвале соседнего дома, помогала танкистам. И эту помощь пришлось принять. Когда Соколов поставил танки в парк, экипаж Началова увидел плачущего мальчика, ползавшего в траве. Танкисты подошли к ребенку, решив, что с его родителями что-то случилось. Алевтина горько плакала одна в пустом подвале, где было оборудовано жилье. Там было безопаснее, но есть женщине было нечего, кормить ребенка было тоже нечем. Максим был ее внуком – сыном дочери, ушедшей на фронт санинструктором. Деньги кончились, продукты кончились, в городе не работало ни одно предприятие. Сам город фактически стал линией фронта. И танкисты стали помогать отчаявшейся женщине. Уже через час сержант Началов отнес ей котелок супа, сваренного на скорую руку прямо во дворе из НЗ экипажа. А вечером танкисты собрали, что могли, и пришли к женщине. Алевтина плакала и пыталась упасть в ноги солдатам, а потом, когда немного успокоилась, объявила, что не может вот так просто принимать помощь. Пришлось согласиться на то, чтобы она стирала двум экипажам белье. Правда, мыло ей выдали из своих запасов и воду носили по очереди, назначив дежурство. А на следующий день Соколов рассказал Алевтине историю Проши и Фроси, которых они вывезли с поля боя. Другого выхода нет, понимал Алексей. Оставим ей денег, продукты, какие сможем. Не бросит она детей, по глазам видно, не бросит. Но выживут ли они тут, если танкистам придется уйти? А если мы погибнем? Война ведь! Страшно стало от того, что эти слова в голове Соколова стали привычными. Вот ведь как произошло. Никогда бы не подумал, что такое может быть – человек привык к войне. Привык стрелять, привык убивать… Свет фары вынырнул из-за поворота, и сразу улица наполнилась треском мотоциклетного двигателя. Соколов поднялся со ступеней, напряженно глядя на приближавшегося мотоциклиста. Он уже все понял. Тоже привычка – чувствовать и понимать, когда ситуация меняется. По таким вот признакам, как одинокий мотоциклист в ночном городе, который может быть только посыльным от командира штаба, с которым нет телефонной связи. – Срочное сообщение лейтенанту Соколову из штаба дивизии, – крикнул мотоциклист, резко остановившись прямо возле порога. – Я лейтенант Соколов, – поправив на плечах ватник, ответил Алексей. – Вам приказано срочно явиться в штаб! Я за вами. Небо осветилось на юге. Вспышки были яркие, кроваво-красные, вполовину неба. И тут же донесся грохот разрывов. Это было не на правом берегу Воронежа. Бой, судя по всему, разворачивался на левом берегу. Неужели прорвались? Штаб дивизии располагался в старом двухэтажном здании из красного кирпича с частично сорванной взрывом крышей. Почти все окна заколочены фанерой или завешены одеялами. Соколов вбежал по разбитым, наскоро очищенным от осколков кирпича и штукатурки ступеням. В большом коридоре высокий подполковник с повязкой дежурного что-то объяснял двум молодым командирам и усатому мужчине в гражданском запыленном пиджаке, подпоясанном на военный манер офицерским ремнем с кобурой. Вошедший следом мотоциклист торопливо доложил: – Товарищ подполковник, лейтенант Соколов по вашему приказанию доставлен. Разрешите идти? – А, вот он! – обрадовался подполковник. – Заходи, танкист. – Товарищ подполковник, лейтенант… – Соколов начал было докладывать, как это положено по уставу, но подполковник перебил его, махнув рукой: – Как твои танки? Закончил ремонт? – Так точно! – взволнованно и почти торжественно ответил Алексей, понимая, что отдых закончился и сейчас ему будет поставлена боевая задача. – Оба танка исправны, экипажи готовы к бою. Не укомплектованы танковыми выстрелами и патронами к пулеметам. Необходима заправка горючим. – Укомплектуем! – заверил подполковник. – Мне поручено поставить тебе задачу, танкист. Иди сюда, к карте. Мы сейчас упорно удерживаем левый берег. Некоторые части сражаются на правом берегу, хотя немцы не оставляют попыток сбросить нас с плацдармов в реку Воронеж. Но сегодня ночью, вот здесь, на рубеже ГЭС – село Боево, немцы прорвались на левый берег. Численность прорвавшейся группировки не установлена, четких сведений нет, немцы теснят наши заслоны. Бросить на ликвидацию прорыва нам пока некого. Кроме тебя, танкист, и твоей группы. – В моей группе после боев за мост в Семилуках осталось два танка и один сержант-автоматчик из приданного нам штабом корпуса десанта. – Знаю, не кипятись, лейтенант! – хмуро оборвал Соколова подполковник. – Слышал про эти бои, ты там проявил себя умелым и находчивым командиром. Ты пойми, что побеждают не числом, а уменьем. Вот поэтому я тебя и посылаю. Сколько у тебя танков – два или двадцать, – немцы тоже не знают. Пока они не перебросили на левый берег подкрепление, их надо швырнуть назад. Любой удар важен, любое давление на этом участке. У тебя есть преимущество неожиданного удара! – Без пехоты я ничего не смогу сделать! – продолжал настаивать Соколов, понимая, чего ему может стоить его упрямство. Но вести на неминуемую и глупую гибель свои танки ему не хотелось. – Вы же знаете, товарищ подполковник, что сила танкового подразделения тогда максимальна, когда оно используется вместе с другими частями и родами войск. Танк усиливает возможности атакующей пехоты, пехота защищает танки и прикрывается их огневой мощью и броней. – Да знаю я все! – нахмурился подполковник и ударил кулаком по столу. – Только взять мне тебе пехоту сейчас неоткуда. – А может, моих, а, Николай Петрович? – вдруг спросил мужчина в гражданском пиджаке. – Хлопцы у меня боевые – «коминтерновцы» и рабочие с «Электросигнала». Подполковник помолчал, что-то прикидывая в уме, а Соколов с удивлением посмотрел на странного мужчину. С виду рабочий, да только вот ремень поверх пиджака, да кобура с «наганом» на поясе… Тот поймал на себе удивленный взгляд танкиста и протянул руку: – А ты не гляди так, лейтенант. Сейчас не только армия воюет, сейчас весь народ на фронте. Кто с оружием, кто в цехах и на полях. Война она – для всех. Так что принимай помощь от рабочих воронежских заводов и народной интеллигенции. Мы воронежское ополчение. И воевать у нас многие умеют. Кто в гражданскую, кто с белофиннами успел повоевать. А молодежь, так та хорошую школу прошла в областном Осоавиахиме[5]. Астафьев моя фамилия, заместитель командира батальона народного ополчения. – Ладно, так и быть, Василий Захарович! – наконец сказал подполковник. – Дашь Соколову своих людей в качестве танкового десанта. Все равно на танк много не посадишь. – У меня еще полуторка есть, – добавил Соколов. – И мотоцикл. – Запасливый ты, танкист. Или добыл во время боя? – Так точно, добыл… и сберег. Группе был придан взвод автоматчиков на двух грузовиках и двух трофейных мотоциклах. А приданных мне ополченцев я предлагаю подчинить сержанту Блохину. Он единственный, кто остался в строю из группы пехоты. Толковый и умелый командир. – Так и решим, Астафьев. Выделяй лейтенанту людей. Сколько увезешь на себе, Соколов? – По пять человек на танк, пятнадцать в грузовик. Итого двадцать пять. – Давай, Астафьев, распорядись. А ты, Соколов, подгоняй танки вот сюда, к хлебной базе. – Подполковник показал на карте, где располагалась база. – Я прикажу, тебя там заправят под завязку, и боекомплект загрузишь. Грузовик отправь со своим сержантом к Астафьеву. Он скажет, куда. Василий Захарович, ты только собери в батальоне все автоматы, какие есть, и передай тем, кто десантом пойдет. С Соколовым пойдут только автоматчики. Там стрелки не понадобятся, там плотность огня нужна будет. Вопросы есть, товарищи командиры?