Пока немцы «семерку» не видели. Бабенко выжимал из машины все, на что она была способна. Танк шел по склону вверх, и Алексей боялся, что они забуксуют на подъеме. Но механик-водитель выбирал участки с густым дерном и через несколько минут все же занял позицию на вершине холма. Дождь лил как из ведра, колонна внизу казалась темной шевелящейся кучей. По команде Соколова Бабенко вывел машину слева от сарая, остановился и включил заднюю скорость. Логунов тут же выстрелил. Еще не вспыхнул внизу разрыв снаряда, а «семерка» уже с ревом пошла назад. Соколов отплевывался от едкого кислого дыма, который втягивался вентилятором, и крутил перископ во все стороны. Бабенко вывел танк справа от сарая и хрипло крикнул: «Дорожка!» «Выстрел!» – гаркнул следом Логунов, нажимая на педаль спуска. Танк качнуло, со звонким гулом ударило орудие и выплюнуло под ноги заряжающему стреляную гильзу. Бочкин уже стоял наготове с новым снарядом, а танк в это время пятился по грязи назад. Что-то мелкое осыпало снаружи башню. Лейтенант развернул перископ и увидел, что снарядом снесло угол сарая. Осколки древесины, какие-то жерди и доски разлетелись во все стороны, на земле остались дымиться потемневшие от времени пучки старой соломы. Гнилые бревна сарая под дождем не загорелись. Это была удача. И снова выход на «дорожку», выстрел и задний ход, Соколов пытался найти взглядом два других своих танка. Вызывать их в эфире он пока не хотел. Но сверху ему было плохо видно, что происходит справа, у основания холма в хвосте колонны. Сейчас немцы подтянут все силы, и «семерке» будет не уйти. Снова выстрел, и снова башня наполняется дымом, но вентилятор быстро вытягивает его наружу. Неожиданный удар в башню со стороны заряжающего заставил Бочкина вскрикнуть и упасть на одно колено, при этом снаряда из рук он не выпустил. – Ранен? – поспешно спросил Логунов. – Нормально, оглушило малость, – откашливаясь, отозвался заряжающий. – Под углом задело. Снова падают на пол пустые пулеметные диски. Омаев вставляет новый и ждет, когда танк выйдет на позицию. Соколов услышал, как Руслан что-то говорит себе под нос по-чеченски. – Слева, – скомандовал Алексей, придерживая рукой открытый люк над головой. Танк снова рванулся вперед и замер на вершине слева от сарая. По открытому люку ударили осколки, но Соколов успел посмотреть влево и вниз. Он не видел номеров машин, не мог их различить. Один танк несся, повернув башню набок, и стрелял, даже не останавливаясь. Второй стоял на месте и полыхал как факел. Его орудие выстрелило, дал короткую очередь пулемет, а потом внутри взорвался боезапас. Лейтенант упал лбом на мокрую сталь перископа и застонал от невыносимой боли в душе. Ребята! Перед глазами стоял столб разрыва, отлетающая в сторону объятая пламенем башня «тридцатьчетверки», языки огня, которые не мог затушить даже сильный дождь. – «Семерка», я «пятый»! Я на берегу. Я на берегу! – Я «семерка», всем «горох»! – крикнул Алексей, чувствуя, что голос его не слушается, что в горле першит не то от дыма, не то от горечи. – «Я «семерка», всем «горох»! Команда «горох» означала рассыпаться и уходить самостоятельно на прежний маршрут. А дождь все продолжал лить, превращая землю в непролазную грязь, а лес – в темную непроглядную стену. И только вспышки выстрелов танковых пушек, только трассеры пулеметных очередей мелькали в этом диком хаосе. Бабенко съехал с холма, пару раз с трудом удержав машину от заноса, когда танк стал уже почти скользить по грязи, грозя опрокинуться набок. Логунов и Бочкин в башне держались за пушку, пытаясь упереться руками и ногами. Наконец, «семерка» оказалась внизу, и Соколов захлопнул люк. Впереди пару раз мелькнула корма танка Началова, а потом их обступил мокрый лес. И только здесь, на старой просеке, поросшей жиденькими осинками, Алексей увидел вторую «тридцатьчетверку». Это был танк старшего сержанта Бурлакова. Машина стояла, развернув башню назад, угрожающе выставив ствол пушки. – Бабенко! – прошептал Алексей и потянулся рукой к замку верхнего люка. – Вижу, Леша, – так же тихо отозвался в шлемофоне голос механика-водителя. – Нельзя, командир! – Рука Логунова стиснула пальцы лейтенанта, пытавшегося открыть замок люка. – Они мертвые… все. Ты же видишь! – А, суки! – закричал Коля Бочкин, и сплошную стену дождя прорезала пулеметная очередь. – Вперед, Семен Михалыч, – устало процедил сквозь стиснутые зубы Соколов. Алексей оторвался от перископа и уткнулся лбом в холодный металл скобы. Танк трясло и мотало, он несколько раз больно ударился лбом, но именно этого сейчас и хотелось – боли, физической боли, которая отодвинула бы на задний план боль душевную. Перед глазами молодого командира все стоял танк с номером 079, развернувший пушку назад, туда, откуда его догоняли враги. И две размотанные разбитые гусеницы, из-за которых Шевыряв не смог увести машину. Старшина до последнего отстреливался от фашистов, прикрывая отход Задорожного и Началова. И ждал своего командира, когда тот тоже пролетит мимо на большой скорости, чтобы оторваться от врага. Снаряды у них, наверное, кончились, а может, остались только болванки, за ними шла пехота на бронетранспортерах. Вот и выбрались из танка, и заняли позицию за пеньками с танковыми пулеметами и гранатами. Сам старшина Шевыряв лежал за деревом, прижавшись к стволу плечом, уронив перед собой «ППШ». Вечная вам память, ребята! И экипажу Бурлакова тоже. Я помечу на карте это место, доложу в штабе. А еще мы сядем и напишем родным. И расскажем, как дрались, как погибли их близкие. А после войны мы вернемся сюда… те, кто останется жив, и поставим памятник. Глава 3 – Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! – Коля Бочкин осторожно коснулся плеча командира, боясь потрясти сильнее. Соколов промычал что-то нечленораздельное, но глаза не открыл. Даже через закрытые веки по пробивающемуся свету было понятно, что уже рассвело. Где-то в глубине подсознания мелькнули давно забытые детские воспоминания. Дом в деревни у бабушки под Куйбышевым, утро, петухи, солнце в окошко, запах реки и зелени. И можно не вставать, потому что каникулы и все лето принадлежит тебе. И рыбалка, и купание, и ночное у костра со страшными историями и печеной в золе картошкой. – Товарищ лейтенант, я вам умыться приготовил, вставайте, – снова позвал Бочкин. – Вы приказали вас в восемь разбудить. А сейчас уже половина десятого. – Ну, молодцы! – вяло ругнулся Соколов. – Командир приказал, а они тянутся, не спешат приказ выполнять. Через пять минут приду. Сон мгновенно выветрился из головы. На его место с лязгом танковых гусениц вернулись воспоминания о вчерашнем прорыве и гибели двух экипажей. Они дотемна пробивались к своим, путаясь в овражках и балках, потому что нельзя было включать фары. А потом вышли к шоссе и благодаря регулировщицам к полуночи добрались до штаба корпуса. Алексей вспомнил, как они вынимали из башни раненного осколком в голову Задорожного. Как в штабе корпуса Соколов, пошатываясь от усталости, докладывал о своем возвращении и передавал трофейные портфели с немецкими документами. Потом неожиданно вошел генерал Борисов, глянул мельком на закопченного танкиста и принялся жадно просматривать немецкие документы. Потом отложил их в сторону и подошел к Соколову. – Ну, ты молодец, лейтенант! – заглядывая Алексею в глаза, произнес генерал. – Ты просто не знаешь, какой ты молодец! И штабную колонну уничтожил, и танки вывел, и документы доставил. Ребят твоих жалко, конечно. Но на то и война – гибнут лучшие, самые смелые. Спасибо, сынок! – Служу Советскому Союзу, – попытался по-уставному ответить Соколов, сжатый сильными руками Борисова. – Давай, отдыхай! Начштаба, распорядись, чтобы танкистам хаты поуютнее предоставили под расквартирование. С утра машины к ремонтникам и чтобы как новенькие. Тебе, Соколов, спать до обеда, а в четырнадцать ноль-ноль быть в штабе. У меня каждый танк сейчас на счету. Открыв глаза, Алексей посмотрел на деревянный потолок хаты, прислушался к звукам снаружи. На подоконнике что-то зашевелилось. Повернув голову, Соколов увидел пеструю курицу. Птица сидела, нахохлившись, то и дело растопыривая крылья и встряхивая ими, как будто пыталась улететь. На человека она смотрела с недоверием, наклоняя голову то влево, то вправо. – Здорово, Пеструха, – усмехнулся Алексей. – Не любишь чужаков? Правильно. Война! Могут в два счета в суп тебя определить. Гимнастерка висела на спинке стула рядом с кроватью. Выстиранная, с чистым подшитым подворотничком. Алексей спустил ноги с кровати и осмотрелся. Как же эта хата была похожа на дом его бабушки. Много лет из года в год он отдыхал у нее. Такие же крашенные масляной краской стены из толстой струганой доски, скобленые полы, покрытые половичками, связанными из разномастных полосок толстой ткани. Алексей видел, как бабушка вязала крючком такие вот круглые и квадратные половички. И старые чулки шли в ход, и обрезки изношенной юбки, и кофта, прожженная у печи, которую она не носила уже лет двадцать. И – пахло деревом, травами и душистым хлебом. Хозяйка, грузная тетка Макаровна, увидев на пороге молоденького лейтенанта, грустно покачала головой и ушла в летнюю кухню. Алексей разобрал, как женщина проговорила себе под нос: – Господи, куда ж таких молоденьких-то… И то – командир. Оказалось, что Логунов уже отогнал все три танка в ремонтную роту. Водители-механики давно позавтракали и вовсю помогали ремонтникам. Экипажи приводили себя в порядок. Старшина докладывал, добродушно улыбаясь, пока Коля Бочкин поливал командиру из кружки. Не верилось, что только вчера был страшный бой, что они потеряли товарищей. А сейчас солнце припекает спину, тишина, и пестрая курица кудахчет неподалеку, разрывая лапой дорожную пыль. На войне быстро привыкаешь к такой смене обстановки. – Вот картошечка вареная, оставили тебе. – Логунов уселся напротив и поднял чистую тряпицу, прикрывавшую эмалированное блюдо с обколотыми краями. – Масло топленое, молоко. Ребята сытые, по баночке НЗ еще вдогонку уговорили. А может сто грамм, а, командир? – Нет, мне еще в штаб сегодня, – качнул головой Соколов и посмотрел на старшину. Тот понял его взгляд и усмехнулся грустно: – Нет, никто не стал пить. Вчера махнули по стопке и попадали, кто где стоял. А сегодня не стали. Мало ли. Вдруг приказ и – по машинам. Я думаю, если нас до утра не тронут, то вечерком и помянем хлопцев. А сейчас негоже. Не время. – Я сейчас в санбат схожу, узнаю, как там Задорожный, – уминая вкуснейшую, еще теплую рассыпчатую картошку, сказал Соколов, – а потом мне в штаб надо. Возможно, приказ отдадут на выдвижение. Не зря же в таком пожарном режиме танки загнали на ремонт. – Санбат эвакуировали еще ночью, – опустив глаза, тихо пояснил старшина. – Коренев бегал утром, узнать хотел, как там его лейтенант. А их уже увезли. Никто ничего толком не сказал. Выжил, нет ли. А я так и думал, что здесь штаб корпуса не задержится. И нам тут недолго жировать. – Как ребята? – Нормально, не первый день на войне, – положив свои широкие ладони на стол, ответил Логунов. – Ты-то как, командир? – Волнуешься? После вчерашнего, когда я полез люк открывать? – криво усмехнулся Соколов. – Думаешь, нервишки сдали? – Всякое бывает, – успокаивающе улыбнулся старшина. – Война она ведь всех ломает. Ох, как ломает. Сильных да здоровых! И не по одному разу. Бывает, человек и срывается. Тут ведь что главное? Перебороть, пережить правильно, чтобы злость копилась, а не… – …а не сопли на кулаке, – грустно засмеялся Алексей. – Нормально все, Василий Иванович, ты не думай. Я рад, что со всеми вместе воюю. – Я знаю, – кивнул Логунов и поднялся. – И я рад, что у нас такой командир. Разрешите отлучиться к личному составу, товарищ лейтенант? Там сапожник обещал подойти. Обувку подправить надо кое-кому. Не всем еще срок пришел менять. – Хорошо, – кивнул Соколов. Он смотрел вслед старшине и думал, что ему и в самом деле повезло с экипажем. Нет на войне ни мамы, ни папы, есть только товарищи, есть только мужское плечо и мужские руки. Или ты сильный, и тебе помогут и поддержат, когда надо, или ты слюнтяй, и от тебя отвернутся. А ведь даже командира они должны признавать как равного, если ты хочешь, чтобы люди пошли за тобой. Пошли очертя голову и в огонь, и в воду, на смерть пошли и не подвели в главную минуту. Логунов прошел Финскую, вернулся домой, познакомился с одинокой женщиной. Ухаживать стал, да вот не принял его сын этой женщины, взрослый уже парень. А потом случилось так, что война, и повзрослел сын, и понял, что счастье матери дороже, что женщин беречь надо и любить. И понял, что у матери не только он теперь, а есть и еще один дорогой человек. И поженились бы, да только война. И понял, что легче матери будет, если они вместе на фронт пойдут, вместе воевать будут. Так и оказались в одном экипаже старшина Логунов и Коля Бочкин. Сдружился Коля и с молодым чеченцем Русланом Омаевым. Хорохорились поначалу, пытались друг перед другом перья распустить, как молодые петушки. Но война быстро их помирила и подружила. И смерть сблизила, когда погибла Люда, в которую был влюблен Руслан. И когда пришла любовь к самому Коле Бочкину, когда переживал он за юную раненую певичку, студентку консерватории. А механик-водитель Семен Михайлович Бабенко, в прошлом инженер-испытатель Харьковского танкового завода, так тот вообще стал для всего экипажа отцом родным. Вроде и не старый мужик, всего-то лет на пять старше Логунова. Но вот не стал он военным, не довелось ему. Как был инженером, гражданским человеком, так им и остался. Другой командир стал бы счищать с подчиненного эту гражданскую шелуху, но Соколов даже не пытался этого делать. Лучшим механиком-водителем Бабенко все равно не станет, даже если ты заставишь его говорить «так точно» вместо гражданского «да». А сколько раз своим умением, своим знанием танка Бабенко спасал экипажу жизнь. А сколько своим отеческим отношением к товарищам скрашивал, как говорят, тяготы и лишения военной жизни. Нет, Бабенко – это Бабенко. И ничего с этим не поделаешь. И не надо с этим ничего делать. Соколов вдруг поймал себя на том, что сидит и улыбается, думая о своем экипаже. О том, что сумел стать для них командиром, заслужить авторитет. Ведь Бочкин и Омаев ненамного его младше. А Логунов и Бабенко, так вообще в отцы годятся по возрасту. Эх, ребята, ребята, сколько нам еще вместе воевать, сколько смерти в глаза смотреть… Генерал Борисов расхаживал по большой комнате, которая раньше служила залом для заседаний сельсовета. Село было богатым, как-никак, центральная усадьба колхоза-миллионера, под сельсовет перед войной построили отдельное большое здание, с клубом, в котором и праздничные концерты давали, и народ собирали, чтобы рапортовать об очередных успехах. Рана генерала болела, он машинально потирал перебинтованную руку. Но большее недовольство вызывало то, что никак не могли найти переводчика. Заместитель начальника штаба, хорошо знавший немецкий язык, выбыл на прошлой неделе по ранению, начальник связи корпуса погиб при прорыве из окружения. Штатный офицер-переводчик вторые сутки не мог попасть в штаб корпуса из расположения одного из полков, куда выехал для допроса пленного немецкого полковника. – Товарищ генерал-майор, лейтенант Соколов прибыл по вашему приказанию. – Алексей помедлил и все же опустил руку, не дождавшись реакции генерала. Борисов стоял у стола, глядя в бумаги. Наконец, он медленно поднял голову и посмотрел на танкиста: – А, Соколов. Прибыл, значит? Хорошо. Как твои танки? – Мелкий ремонт и профилактику заканчивают. Разрешите доложить, товарищ генерал? Я принял командование ротой временно, когда погиб капитан Балакирев. – Нет, не временно, – покачал головой Борисов. – Там на высоте я приказал подготовить приказ о назначении тебя командиром танковой роты. Так что, принимай под свое начало еще и танк лейтенанта Задорожного. Третий взвод тебе сформируем, но сейчас не это главное, сейчас у нас на счету каждый час. Наши части далеко от Воронежа, а враг рвется. Мне приходится затыкать бреши буквально листами фанеры вместо брони. На окраине городе позиции занимают бойцы 232-й стрелковой дивизии. Они растянули фронт почти на 80 километров и держатся из последних сил. И в городе войск почти нет. Там только остатки нескольких стрелковых полков, которые вышли к Воронежу совсем недавно. Да еще два отдельных батальона войск НКВД и местные ополченцы из числа гражданских лиц, которых свели в два истребительных батальона. Только численность этих батальонов не больше двух рот. Вот так-то, лейтенант. Соколов уже понял, какой ему будет отдан приказ. Все силы сейчас будут бросать либо в Воронеж на оборону, либо собирать кулак и контратаковать немцев. Но Борисов неожиданно повернул голову в сторону двери, ведущей в соседнюю комнату, и громовым голосом недовольно сказал кому-то: – Панов! Я дождусь сегодня переводчика или мне проще поручить разведчикам «языка» притащить? Чтобы он мне эти документы перевел! – сокрушенно покрутив головой, Борисов добавил уже тише, обращаясь к Соколову: – Видишь, как бывает. Не так сложно документы у немцев захватить, как переводчика на передовой сыскать. Вот ведь проблема!