– Тогда, – сказала она дрожащим голосом, – с-сделайте… сделайте с этим что-нибудь. Он молча разминал ее ступни и мышцы ниже колен, аккуратно и с силой проглаживая, сжимая, растирая, и Алина так и не открывала глаз – потому что боялась увидеть в его лице то непонятное, что так пугало ее. А еще боялась и ждала, что сейчас он склонится над ней, накроет своим телом и поцелует, и задумка ее сработает – но он оставался на месте, и нервная дрожь ее постепенно сходила на нет, оставляя место удовольствию. Ей становилось очень приятно и жарко – и она вдруг поняла, что выгибается на особо болезненных нажимах, тихо постанывает и вздрагивает, когда лорд Макс вдавливает ей пальцы в мышцы, вкручивает кулаки, расслабляя. В конце концов ей стало так невыносимо хорошо, что принцесса просто с мычанием замотала головой, подтянула ноги к себе, отнимая из его рук, и повернулась набок, укрываясь крылом и погружаясь в дрему. – Видите, я вас не боюсь, – еле ворочая языком, проговорила она, когда Тротт, долго пивший из фляги, наконец-то лег рядом. – Зато я вас, кажется, да, – ответил он с усмешкой. – Коварства вам не занимать. Она возмущенно фыркнула, улыбаясь в перья своего крыла. На следующий день небо немного затянуло тучами, и идти стало легче. После полудня вообще подул легкий влажный ветерок, и принцесса совсем повеселела. – Тут близко вода, – сказал ей Тротт. – Смотрите, видите, сколько следов? И влажная земля. Трава меж папоротников была полегшей, вытоптанной, а у корней виднелись следы и копыт, и лап. Идти пришлось еще минут пятнадцать, когда впереди заиграли блики, и открылась широкая речушка, неторопливая, но с такой чистой водой, что было видно дно. Алина вздохнула и умоляюще посмотрела на спутника. Он нахмурился, задумавшись. – Ну хорошо, – проговорил он наконец, – думаю, полчаса на остановку мы можем выделить. Самому хочется смыть с себя грязь. Только подождите, я осмотрюсь здесь. Через несколько минут Алина ожесточенно натирала кожу песком, стоя по пояс в реке и чуть ли не рыдая от ощущения прохладной воды на разгоряченном и грязном теле, а Тротт находился на берегу, спиной к ней. Шумели папоротники, плескали легкие волны, расходившиеся от ее движений, звонко чирикали птицы. Несколько раз на берег выходила разная живность, но, увидев профессора, уходила в сторону и спускалась на водопой там. Сейчас шагах в пятнадцати от Алины стояла пара косуль и рыжий кабанчик. Выстиранная сорочка колыхалась тут же, сбоку, и принцесса уже несколько раз окунулась с головой, промывая волосы. Вода была чистой, едва заметно пахла зеленью, и выходить не хотелось вообще. Краем глаза Алина увидела, что косули настороженно подняли головы и, замерев на секунду, умчались куда-то в лес. Кабанчик, хрюкнув, потрусил за ними. Она уже хотела привлечь внимание Тротта, когда он склонился, подхватывая на плечо ее сумки, повернулся и прошипел: – На берег, немедленно. Принцесса, схватив сорочку, рванулась к берегу, пытаясь ее одновременно надеть, запуталась, замедлилась – и тут почти впрыгнувший в воду профессор схватил Алинку на руки и, сделав в реке пару десятков шагов, пересек ее и побежал куда-то наискосок от берега. Но уйти от реки не успел – за спинами затрещало, раздался знакомый гул раньяров, и он, выругавшись, задрал голову, махнул крыльями и тяжело поднялся с Алиной и сумками к кроне гигантского папоротника, который находился метрах в десяти от места, где она купалась. Там, на высоте в пятнадцать человеческих ростов, по спирали отходили от основного ствола толстые и вогнутые, похожие на плоские лодки ветки с широкими листьями на «носах», между которыми мог бы и охонг пролезть, не то что человек. И Тротт, зависнув в воздухе, сгрузил Алинку, ничего не понимающую, голую, с прижатой к груди мокрой сорочкой в одну из таких «лодок», кинул сумки в соседнюю и сам свалился туда. Мимо, чуть в стороне пролетела пара раньяров со всадниками. Путников хорошо прикрывали верхние листья, идущие по спирали все ближе к стволу на манер еловых веток, но если бы в эту сторону посмотрели внимательнее – их бы наверняка заметили. Когда гул затих, Алина пошевелилась, скосив глаза на реку. Отсюда все было видно, достаточно было чуть приподнять голову. И она видела – как на берег, словно черная муравьиная армия, выходят странные существа, похожие на людей в темных плотных доспехах, и в молчании растекаются вдоль реки. Двигались они очень быстро, нечеловечески быстро. И, – принцесса похолодела, – не люди это были. Выше и шире обычных людей, и страшнее: лица их под полукруглыми то ли касками, то ли шлемами, под человеческими глазами поначалу показались прикрытыми черными масками, но принцесса с отвращением и изумлением увидела, как то у одного, то у другого существа маски эти, разделяясь на четыре части, раскрываются, образуя щелкающие муравьиные пасти-жвала. Броня на теле, на руках и ногах была очень похожа на хитин, и сочленения при ходьбе двигались, как у охонгов, и запах от них шел едкой муравьиной кислоты… И пить они бросились не по-человечески – упав на четвереньки у реки, загребая в пасти воду жвалами. Похожи эти существа были больше всего на муравьев, скрещенных с людьми: словно насекомых поставили на задние лапы, наделив человеческими бронированными телами и выдвигающимися лезвиями-выростами на обеих руках. Снова раздался гул стрекоз, и теперь три чудовища пролетели с другой стороны. Алина, вжавшись в ветку, замерла, не смея повернуть голову, чтобы не привлекать внимание, и продолжая смотреть на берег. Много там оказалось странных человекообразных тварей – несколько сотен, а может быть, тысяч. Находились среди них и люди – норы на охонгах: они резкими голосами отдавали команды, и чудовищные инсектолюди шеренгой переходили реку, а следующая шеренга падала на колени и начинала пить. И все это время, пока они пили и переходили реку, обтекая и тот папоротник, на котором притаились путники, Алинку мутило от страха и отвращения. А когда кто-то из инсектов поводил головой, словно принюхиваясь безносым лицом и будто готовясь задрать голову, или когда вновь и вновь пролетали стрекозы, принцесса вжималась в свое убежище и молилась, чтобы их не заметили. Увидела она и совсем отвратительное зрелище: один из инсектолюдей нес на плечах рыжего кабанчика, – того же самого, что пил, пока она купалась, или нет, неизвестно. Кто-то из норов отдал этому инсекту приказ – и тот голыми руками разорвал тушу пополам, вырвал жвалами кусок мяса и передал куски туши соседям, продолжая жевать. Останки пошли по рядам: чудовища рвали кровоточащую плоть, визжали, как охонги, рычали, как дикие звери, пока не остались одни череп и кости, которые тоже сгрызли, как и потроха. Удивительно, что остальные инсекты вокруг щелкали челюстями, тоненько нетерпеливо подвывали, но за добычей не бросались, а ждали, дойдет до них кусок или нет. Кабанчика хватило на несколько десятков тварей, не больше. Алина и Тротт пробыли на дереве несколько часов, когда последние из армии инсектов, двигающихся к равнине, перешли реку. И после этого путники долго лежали, не шевелясь, пока Тротт шепотом не приказал спускаться. – Кто это такие? – тихо спросила принцесса внизу, натягивая высохшую уже сорочку, штаны и обувь, которые были в сумке. На противоположный берег, залитый затоптанной кровью, она старалась не смотреть. – Не знаю, – хмуро ответил профессор. – Я никогда таких не видел. Еще одни создания местных богов-вивисекторов, видимо. Мы сейчас пойдем вдоль реки в сторону и сделаем крюк. Лучше потеряем время, чем наткнемся на них. Что-то мне подсказывает, что легче будет справиться с десятью лорхами, чем с десятью такими тварями. – А если они будут охранять порталы? – дрогнувшим голосом проговорила пятая Рудлог. – Я не знаю, Алина, – тяжело сказал Тротт. – Но сейчас я еще отчетливей понимаю, как важно нам пройти сквозь них. Потому что если эти существа появятся на Туре, нашему миру придет конец. Глава 12 Тринадцатое апреля, Дармоншир, Марина Пятую ночь я просыпалась в слезах. Задыхаясь, открывала глаза в темноту, трясущимися руками вытирала мокрые щеки и, хватаясь за стену, брела к открытому окну, чтобы снять приступ удушья и выплакаться уже наяву. Я забиралась на подоконник и выла в сереющее небо горько, безудержно, то ненавидя себя до расцарапанных рук и рассматривая два брачных браслета, надетых на левое запястье, то яростно хуля богов, то опять испытывая черную, терпкую, рвущую душу обиду: я же не могу без тебя, как ты мог меня оставить, Люк? – Как? – задыхаясь, вслух спрашивала я у дымчатых инляндских ночей и тонкой луны, укутывающей все голубоватым сиянием. – Я же так люблю тебя, всего тебя, и твои руки, и запах… …и кривую улыбку, и иронию, и ненасытность твою, и сдерживаемую лютую силу, что с каждым днем все сильнее проявлялась, словно змеиная ипостась пробуждала в тебе что-то первобытное, так завораживающее меня… люблю за власть, которую я имела над тобой, а ты – надо мной. Даже за боль, что принес ты мне, я тебя люблю, потому что это тоже ты. Так я люблю тебя, люблю безумно, мой Люк… как ты мог умереть? Слова ржавыми пилами рвали мне глотку, и мне казалось, что я кричу, что сбивчивые причитания и запоздавшие признания мои, похожие на молитвы, слышат все в замке, но потом оказывалось, что я хриплю, шепчу бессвязно, ибо горло сведено и не позволяет говорить. …Так я люблю тебя, мой Люк. Если бы ты был здесь… боги… если бы все вернуть, я бы побежала за тобой, поползла бы, схватила бы, вцепилась, ни за чтобы не отпустила, нет… почему ты ушел? Почему не вернулся, когда звала, умоляла вернуться? Ощущение нереальности, ощущение, что я не хожу – а ступаю над пропастью, не говорю – а издаю какой-то набор бессмысленных звуков, не существую, накатывало все сильнее. И спасением, как это ни смешно, стала утренняя дурнота. Напоминанием, ради кого я живу. О слове, данном леди Лотте, легко было забыть, сидя на узком подоконнике и глядя в туман, покрывающий луг перед замком пятью этажами ниже. Но очень сложно думать о смерти, когда бежишь в ванную, чтобы тебя прозаически вывернуло. Физиология вообще довольно приземленная вещь. И очень конкретная. Когда я, в изнеможении склоняясь над унитазом, думала, что все, еще один приступ, и я умру без всякого суицида, срабатывал брачный браслет: прохладная волна катилась по телу, и меня отпускало. Прояснялось в глазах, как рукой снимало слабость и сонливость, и ночное тяжелое марево уходило тоже. Днем было легче. Днем не так хотелось кричать от тоски, я помнила о детях, и всегда была леди Лотта, с которой можно было помолчать о том, кого мы так любили. И была работа. Я вернулась в лазарет на второй день после предания огню останков Люка. Тяжелый труд всегда помогал мне обрести хотя бы временный покой, помог и сейчас: доктор Кастер без лишних слов позволил мне снова встать рядом с ним на операциях, а оставшееся время я занимала себя всем, чем только могла – от приемки раненых до ухода за ними наравне с санитарками. Все, что угодно, лишь бы не было времени вспомнить, что Люка больше нет; все, что угодно, лишь бы как можно позже вернуться в свои покои, так и не ставшие семейными, заснуть и проснуться в слезах и с приступом удушья. Слабость и тоска все равно накрывали меня и во время обходов, и во время операций – но днем я могла затолкать их вглубь, давясь слезами, и продолжить свое дело. Бойцов к нам подвозили теперь гораздо реже. Почти неделя прошла с последнего боя, и сейчас это были либо жертвы локальных стычек – с неотступившим отрядом иномирян или стаей охонгов, оставшихся без всадников, – либо те, кто получил трещину, сотрясение или ушиб еще в основном бою, но решили перетерпеть, а перетерпеть не получилось. Коллеги на меня жалостливых взглядов не бросали и сверхвниманием не окружали, за что я была им очень благодарна. Здесь у всех были другие задачи. Разве что виталист Росс Ольверт несколько раз в день ловил меня для сканирования, да доктор Кастер ежедневно измерял давление и слушал сердечки детей слуховой трубкой. – Почему вы меня допустили к операциям? – поинтересовалась я у него вчера, когда после его требования сдать анализы послушно проследовала в процедурную. – Мне спокойнее, если вы будете на моих глазах, – ответил доктор Лео, сразу вставляя капсулу с кровью в анализатор. – Физически вы здоровы, токсикоз через неделю должен пойти на спад, анализы, – он взглянул на выводящиеся на экран параметры, – почти идеальные. Попьем железо, кетоны сами уйдут, как только начнете нормально питаться. Сомнения вызывает только ваше моральное состояние, Марина Михайловна. Но я убежден, что труд – лучшая терапия, поэтому поддерживаю ваше решение. И поддержал бы все, что помогло бы вам справиться с потерей. Вдобавок вы не перенапряжетесь, слава богам, ибо теперь у нас есть драконы. Я слабо улыбнулась, принимая ответ. С прилетом шести драконов замок словно наполнился покоем, а с наших плеч был снят нелегкий груз выбора: кому из тяжелораненых отдавать реанимационную койку, а кого оставлять на поддержку наших магов жизни, не способных долго осуществлять ее. Все драконы были природными виталистами, и первым делом они, познакомившись с персоналом и осмотрев пациентов, перевели сложных в стазис и уже потом потихоньку колдовали над каждым, готовя к операции или попарно поддерживая виталистический кокон во время нее. С момента, как они прилетели, мы не потеряли ни одного раненого. И черные кремационные ямы больше не чадили густым жирным дымом. Люк был последним, кого похоронили в такой яме. Я, встречая в коридоре или палатах лазарета наших помощников, которые естественно и быстро влились в коллектив, отстраненно удивлялась тому, как, находясь в невменяемом состоянии после похорон, смогла достойно их встретить. Драконы своим прилетом произвели неизгладимое впечатление на обитателей замка. Мы с леди Лоттой, Ритой, Берни и другими участниками церемонии как раз выходили из парка, когда белоснежные крылатые ящеры, опустившись на покрытую пятнами от нежити зеленую лужайку перед замком, сбросили поклажу, подождали, пока с холки одного из них сойдет тепло одетая девушка, и обернулись в шестерых совершенно голых красно- и рыжеволосых мужчин. – Вот это да, – с тусклым удивлением сказала Рита, а Берни придержал меня – я едва не наступила на очередную спешащую по каким-то таинственным делам змею. На драконов уже глазели припавшие к окнам и высыпавшие на крыльцо слуги и пациенты, а они, не обращая на это внимания, достали из сброшенных мешков одежду и начали одеваться. В это время из дверей Вейна появился величественный Ирвинс – и зеваки, как по команде, рассосались, а наш дворецкий с каменным лицом и прямой спиной направился к гостям. Мы были шагах в пятнадцати от них, когда Ирвинс, учтиво заговоривший с драконами, указал рукой в нашу сторону, и прибывшие повернулись к нам. Я узнала брата Нории и его жену Тасю – именно они встречали нас в Истаиле перед церемонией подтверждения брака Ани. – Приветствую тебя, Энтери, и тебя, Таисия, – сказала я глухо, когда мы подошли. Постаралась улыбнуться и с приязнью сжала сначала руку дракона, а потом – его жены. Мы породнились через Ани, и я не хотела обижать их неприветливостью. – И вас приветствую в Вейне, дорогие гости, – я повернулась к остальным драконам. Леди Лотта, находящаяся рядом, придавала мне сил, и плечи ее тоже были прямы, и Рита стояла с другой стороны, поддерживая Бернарда. – Я, обращаясь с просьбой о помощи к Владыке Владык, и не думала, что она окажется такой скорой. Благодарю, что вы согласились прилететь. Нам очень нужны ваши умения. – Мы все рады помочь сестре Владычицы, Марина, – проговорил Энтери, мягко улыбаясь. Глаза его были непривычно багровыми, как и у остальных драконов, и я смутно припомнила: Ани рассказывала, что это от усталости и что в таких случаях требуется свежая кровь. – Представлю же моих соплеменников: Ори, Вени, Тевени… На перечислении имен я стала уплывать, покачнулась, и леди Шарлотта крепко, почти до боли, сжала мой локоть. – Однако я вижу, что мы прибыли в час скорби, – сказал дракон, взглянув на вдовью ленту в моих волосах. – Да, мы скорбим по моему мужу и хозяину этих земель, лорду Дармонширу, – сумела я произнести, хотя внутри прорывались рыдания, и Энтери потемнел лицом, вздохнул тяжело, сочувственно. Жена его так и вовсе едва слышно ахнула. – Но, прошу, не принимайте на себя нашу печаль. Вам выделят покои, вы сможете отдохнуть с дороги, пообедать. Вам сейчас же принесут свежей крови. – Ирвинс при этих словах замер и уставился на меня с ужасом. – А завтра я прошу позавтракать с нами, потом я покажу вам лазарет. Дракон понимающе глядел на меня. – Мне жаль, – сказал он, еще раз взяв меня за руку – и вдруг стало мне немного легче, словно боль приглушили, сделали не такой едкой. – Я встречал твоего мужа во дворце. Он был настоящим сыном Инлия, дерзким свободным ветром. Нории полюбил его как второго брата. Я дрогнула, но не отступила. И как я не расплакалась на этих словах – только богам известно. Моих сил еще хватило, чтобы в учтивой беседе пройти в замок, показать лазарет на первом этаже; подняться выше, до гостевых покоев, напомнить, что если что-то понадобится – слуги выполнят любое пожелание, – и объяснить Ирвинсу, что срочно требуется животная кровь. Хватило, чтобы попрощаться с родными и побрести по лестнице к своим покоям: леди Лотта, сама бледная в синеву, велела мне идти отдыхать и пообещала, что не оставит гостей без внимания. И только дойдя до своей спальни, я прямо в одежде упала на кровать, уткнув лицо в ладони, и пролежала так в прострации до темноты, пока Мария не растрясла меня и не заставила поесть. А утром, после ночного пробуждения в слезах, я спустилась на завтрак с драконами, а потом пошла в лазарет. Я была бы рада полностью погрузиться в лечебные дела – это был еще один слой глухоты ко внешнему миру, потому что любое эмоциональное усилие сейчас причиняло мне боль. У меня не было сил общаться, принимать сочувствие и поддержку, отвечать на вопрос «как ты?», выслушивать о чьих-то бедах или проблемах. Я просто хотела, чтобы меня все оставили в покое. Желательно навсегда. Но мне ежедневно звонили родные, и я, если пропускала вызов, в коротких перерывах заставляла себя им перезванивать. Сейчас было такое время, что каждый день мог стать последним. И я говорила, говорила, говорила… Рано утром на следующий день после похорон мне позвонила Ани – каким-то чудом выбравшаяся в Теранови и обрушившая на меня не только всю мощь своих сочувствия и поддержки, но и неожиданные новости: от нее я узнала, что у нашей младшей, Каролины, вдруг во всю силу раскрылся пророческий дар, и теперь она на шесть лет привязана к Пьентану. И отец там теперь вместе с ней. – Главное, чтобы были у нас эти шесть лет, – сказала я сестре. – Закончится война, и я готова хоть каждый день к ней в гости ходить, лишь бы они были. Василине я позвонила сама вечером после разговора с Ангелиной. Василина, уставшая, по-прежнему мягкая и деликатная, словно и не прошла она сквозь горнило недр Туры и не совершила невозможное, выслушав мои сбивчивые «Я так рада, Васюш» и «Как мы ждали твоего возвращения», проговорила: – Наконец-то я тебя услышала. Я так хочу тебя увидеть, обнять, Мариш… Мне так жаль… – и после этого мне захотелось бросить трубку и закричать. Но я, вытирая со щек мгновенно покатившиеся слезы и с трудом подбирая слова, спросила, как дети восприняли ее возвращение и позволяет ли Мариан ей отойти от себя хоть на шаг. – Мне кажется, он тебя цепью к себе приковал и больше никуда не отпустит, – неловко пошутила я и была спасена. Это был самый верный способ Василину переключить – и потом я долго, сжавшись в кресле в гостиной, глядя в темноту за окном и слабо улыбаясь, слушала ее усталый голос. Сестра рассказывала про племянников, про Мартинку, которая сильно выросла и начала ходить без мамы, – тут голос ее дрогнул и я поняла, что она тоже плачет. И про Мариана, который осунулся, стал угрюмее, и теперь во дворце его побаиваются даже больше, чем раньше, – здесь она заговорила тише и с нежностью, хотя Байдек обычно выходил на наших девочкиных разговорах, давая нам наоткровенничаться всласть, – и который действительно теперь почти не отходит от нее ни на шаг; про огромного огнедуха, который живет в недрах под Рудлогом и так одинок, что она обещала навещать его, и про ее пребывание под землей, и про покушение, и про то, что поймали Львовского, который меня доставлял до убежища заговорщиков… Мне его не было жаль – они мучили и пугали Катю, и так натерпевшуюся от мужа. Так что поделом.