– Рядовой. Рядовой, – отчаявшись, заорала я на уху Вернову. – Там же ваши товарищи. Рудложцы. Дайте мне нож. Он не реагировал, и я, выгнувшись, дотянулась до кинжала на его поясе, вытянула оружие и полоснула себя по руке. Потекла горячая кровь. Осокин, бегущий следом, выругался. – Теперь мне просто нужен огонь, – заорала я почти в истерике, глядя ему в глаза. – Разведите огонь и прикажите рядовому остановиться. Он замер, словно налетев на стену. – Вернов, остановитесь, – Взгляд капитана был стеклянным, и он рваными движениями из-за недействующей руки снимал с себя китель. Я так удивилась, что даже орать и вырываться перестала. – Командир? – тревожно спросил Вернов, оглянувшись и тоже останавливаясь. Командир щелкал зажигалкой, поджигая ткань – она занялась, и он с выражением крайней сосредоточенности на лице стал подбрасывать на нее ветки, лежащие поблизости. По волосам и плечу его текла кровь. Я помотала головой, стряхивая с щек слезы. Неужели у меня получилось внушение? За спиной капитана, за деревьями на лугу драконы защищали раненого сородича от раньяров, а из разнесенных дверей Вейна свистели пули. – Прикажите рядовому меня отпустить, – попросила я недоверчиво. – Вернов, отпусти, – ровно приказал Осокин, продолжая докладывать ветки, и приученный без раздумий подчиняться старшим гвардеец неохотно поставил меня на землю. – Помогите ему, – попросила я нервно, бегом направляясь к крошечному костру и по пути подхватывая кусок долетевшей сюда замковой кладки размером с кулак. – Нужен большой огонь. Рядовой хмуро и непонимающе взглянул на капитана, на меня, но кивнул, потащил к огню ветки. Осокин методично и немного заторможенно подкладывал их в костер, дым тек ввысь – и я запоздало сообразила, что нас точно заметят по нему, точно увидят. Внутри кто-то панически орал «Что ты делаешь» – но ревел дракон, которого грызли, кричали люди в замке, и оглушительно молчали пушки на всех башнях. – Стрекозы сюда летят, – крикнул рядовой Вернов. Я развернулась. Со стен Вейна снимались раньяры, с десяток, один за другим, и направлялись к нам. Заметили. Заметили. – Сейчас, – забормотала я лихорадочно, засовывая руку в пламя. – Сейчас… Отзовись, стихия от стихии моей. Полыхнуло, и я протянула вторую, окровавленную ладонь вылетевшей из костра огнептице. Она пила, а первые раньяры уже спускались на опушку леса, метрах в пятнадцати от нас; Вернов застыл за стволом дуба между мной и замком, целясь во всадников из короткого автомата, – а Осокин все так же продолжал подкладывать ветки… уже шагнули под кроны деревьев первые иномиряне, настороженно издали глядя на меня… – Белый волосы. Жена колдун Дармоншир? – громко спросил один из них, со страхом переводя взгляд с моего лица на полыхающего огромного сокола, который сидел на локте и опускал голову к ладони, чтобы сделать последний глоток. Застрекотал автомат Вернова – повалились первые из иномирян, упал и спрашивающий – и огнедух, окунув клюв в кровь, поднял голову. А я, склонившись, мазнула ладонью по лежащему у моих ног осколку и крикнула, не имея времени придумывать имя: – Нарекаю тебя Первым. Привязываю тебя к этому камню. Убей их. Убей. Первый метнулся вперед – и я зажмурилась, потому что полыхнуло, истошно, мучительно заорали люди, раздался сухой треск, завоняло паленым мясом, понесло вонью муравьиной кислоты… Отвернулась и снова, под автоматные очереди проговорила, держа руку в костре: – Отзовись, стихия от стихии моей… К лесу бежали иномиряне с оружием, неслись раньяры. Энтери с сородичами поменяли тактику: молниями рушились на них с небес, выхватывали инсектоидов одного за другим и уносились с ними на недосягаемую для стрекоз высоту – оттуда летели ошметки хитина, обезглавленные туловища, люди, визжащие от ужаса или уже мертвые. Раздался грохот гранотомета – и еще один из драконов с искалеченным, разорванным крылом, со страшной раной на боку упал на землю. Я, окровавленная, с разрезами на ладонях, на локтях, на плечах, одного за другим вызывала огнедухов и привязывала их к камню, уже бурому и мокрому. Второй, Третий, Четвертый… ввысь, мои птахи. Резала себя, чтобы не терять время – пока пил один, я звала из огня второго и не чувствовала боли от ужаса, от запаха гари, вызывающего слезы, от тошнотворного вида обгорелых трупов на опушке, вони муравьиной кислоты и десятков летящих ко мне стрекоз. Деревья впереди полыхали, дымился и луг от прикосновений моих огнептиц: я отправляла их помогать раненым драконам с наказом не прикасаться к самим ящерам, я одну за другой посылала их в небеса, я приказывала им лететь в замок и, не трогая тех, кто защищается, убивать нападающих. Я кричала, срывая голос, движением рук бросая их в бой, заклиная их спасти нас всех, и огненные крылья мелькали у меня в глазах калейдоскопом, и я не видела, не слышала ничего вокруг. – Моя госпожа, хватит, хватит. Из рук у меня выбили нож, и Вернов, закрываясь рукой от взлетевшей с моего плеча огнептицы, оттащил меня от костра и прямо перед носом Осокина с остервенением стал затаптывать огонь. – Нет, – просипела я, дергаясь обратно к покрытому моей кровью камню, – нельзя, нельзя. Не гасите костер. Духам нужно будет вернуться в него. Нужно чтобы он горел всегда. – Да как же вас остановить-то было, – крикнул мне рядовой, отпрыгивая в сторону и ладонями принимаясь тушить занявшиеся брюки. – Все уже, все. Кричу вам, прошу. Вы же истечете кровью. Я посмотрела на свои руки, покрытые порезами, запекшейся и свежей кровью, на пальцы, с которых капали темные капли, и меня повело – я осела прямо у бурого куска замковой кладки, к которому привязывала огнептиц, и, опираясь о землю липкими горячими ладонями, с усилием подняла голову. Было тихо. Надо мной, в небе под темными тучами, как листья по осени, кружили больше двадцати пламенных духов – я в своем лихорадочном состоянии вызвала их почти в два раза больше, чем ночью на фортах. По горящему лугу, перепрыгивая через полосы тлеющей травы, огибая трупы инсектоидов и врагов, ко мне бежал Энтери. К раненым драконам спускались их сородичи. А капитан Осокин продолжал подкладывать в костер ветки. – Остановитесь, – прошептала я. – Очнитесь. Он замер, приходя в себя, закрутил в изумлении головой. – Ваша светлость? – капитан посмотрел на меня с такой смесью недоверия, страха, упрека и гнева, что мне стало безумно стыдно. Руки вдруг отказали, стало холодно-холодно, и я упала щекой на землю, больно ударившись грудью о бурый камень. Сил хватило прижать его к себе и перевернуться на спину, к огнедухам. – Возвращайтесь в огонь. – Я не слышала себя, в висках стучало, голова кружилась все сильнее. – Я позову вас еще… возвращайтесь в огонь… В глазах расплывалось, но я продолжала оставаться в сознании. Мои огнептицы одна за другой опускались в огромный костер. Энтери, добежавший до нас, сам раненый – с кровоточащим вырванным куском щеки, с багровыми дикими глазами, останавливал мне кровь и прохладным потоком вливал в меня виту. Я первый раз в жизни рассмотрела ее, белесо-радужный поток, струящийся от его ладоней. – Теперь я понимаю, что ты истинная сестра Владычицы, Марина, – сказал он гулко. Но я не могла ответить. И понять, что он имеет в виду. Я, глядя в серое небо, видела как под тучами мягкими упругими волнами катится от моря на лес ветер. Редкими волнами, перламутровыми, сияющими. И в такт толчкам этих воздушных волн болезненным сознанием своим я отчетливо слышала хриплый шепот «Марина, Марина». Он был похож на выдохи спящего. На дуновение ветра. На медленный шершавый прибой. Надо мной медленно удлинялись ветви деревьев, превращаясь в тысячи зеленых змей, плескал шепотом бесконечный воздушный океан, а я улыбалась голосу Люка, прошивающему меня насквозь, скалилась безумно, прижимая к себе горячий камень и ощущая, как затягивает рассудок лихорадочная пелена. Меня затрясло. На запястье налился холодом брачный браслет, утешающе потекла по телу мятная дрема, и я закрыла глаза. * * * Муж мой лежал животом на груде драгоценных камней, насыпанной на гигантском четырехугольно куске хрусталя. Он поднял голову, посмотрел на меня. Белым засияли глаза. Дрогнули губы. «Марина». Ветер окутал меня выдохом и отступил, рассеяв и Люка, и его ложе, и все вокруг. * * * Я, продолжая шептать что-то умоляющее, слезливое, приоткрыла глаза и тут же закрыла: в глаза ударил свет. Мне было жарко. Болели руки и ноги. Меня била дрожь. Обрывки разговора рядом ощущались как дробь града по жестяной крыше. – …У нее бред. Тяжелая кровопотеря, господин Леймин. Со вчерашнего дня температура, несмотря на усилия виталистов. – Тем не менее я настаиваю, что ее светлость нужно эвакуировать. Мы вызовем реанимобиль из Виндерса… Как же жарко. Я выпадала из реальности и возвращалась после мгновений слепоты и глухоты. – …Господин Леймин. Пока еще я главврач этого лазарета. И я вам говорю как врач: перевозить Марину Михайловну опасно и для нее, и для детей… – Нападение может произойти в любой момент… Я умру сейчас, так жарко. Обморочная муть была рядом, близко, во мне. – …Здесь она реабилитируется при поддержке драконов-виталистов. Они удерживают ее. В Виндерсе есть драконы-виталисты?.. – А кто защитит ее, если снова атакуют иномиряне? Она не сможет больше вызвать огненных птиц… Я попыталась заговорить. Не вышло. В голове было гулко, мутно, сонно. – Марина, – голос Энтери прогнал хмарь, – спать. Прикосновение рук. Прохлада по телу. Волна спокойствия и неги. Тяжелая дрема. Я, пробиваясь через нее, зашептала, еле двигая губами: – Дети? – Живы, – сказал дракон, и я замерла от облегчения. Губы пересохли. Под веками от жара плясали темные пятна, и я никак не могла открыть глаза. – Камень… принесите камень… – Бредит, – тяжело проговорил доктор Кастер. – Нет, – прохрипела я. – Я не брежу. От усилия застучало сердце, и я остановилась, хватая ртом воздух.