Несколько секунд я боролась с искушением вызвать его сигналкой – но в результате со стоном откинулась спиной на дерево и закрыла глаза, кляня себя за эгоизм и слабость. В эту минуту он, возможно, находится на грани жизни и смерти, ведет бой – и тут я со своими слезами. Он там на передовой, он каждый день кого-то теряет. Не имею я права его нагружать своими бедами. К тому же с его силой он вполне может даже в нынешнее время построить ко мне Зеркало – и если этого не делает, значит, у него на то веские причины. Но мне очень хотелось знать, что он жив. «Пусть хоть он будет жив». Я, судорожно вздохнув, поспешно позвонила Кате – мы общались по несколько минут почти каждый день, просто обозначить, что мы есть друг у друга. И когда она ответила (в трубке слышались меканье коз и детские голоса), я попросила: – Кэти, ты можешь узнать у Александра Даниловича, все ли в порядке с Мартином? Мы больше месяца не виделись… – Конечно, спрошу, – отозвалась Катя. – Но только когда он сам появится или позвонит, Марин. Я его сама не хочу беспокоить… – Понимаю, – вздохнула я немного разочарованно. Стянула с головы шляпу, стала обмахиваться ею. – Но могу на барона зерно рассыпать, хочешь? – продолжила Спасская. – Я как раз тут балуюсь на столе в саду, пока дети в песочнице возятся. – Хочу, – проговорила я, и почти сразу же раздался дробный стук зерна по дереву. Для гадания использовались разные семена и злаки, разных цветов, большие и маленькие, которые означали каждое что-то свое – и при рассыпании образовывали на столе знаки, которые и читались гадающим. – Он жив, Марина, – сообщила подруга. – Рядом с ним любящая женщина. Смерть ходит вокруг, но над ним нет у нее власти, пока он сам не уступит ей. И, – добавила она, – вы очень скоро увидитесь. Я едва заметно выдохнула. – Спасибо, Кэти… В трубке загомонили дети – и Катя долго и обстоятельно что-то им отвечала, уговаривала кого-то попить, а кого-то не совать в рот улитку. Я слушала этот бардак, почти засыпая, и думала – неужели и мне подобное предстоит? Как вообще женщинам хватает терпения целый день заниматься детьми? Или терпение выдается при родах вместе с младенцами? «Люк ведь так и не узнал, что у нас будет двое детей». – Подожди, – сказала Катя, прерывая мою нервную дрожь, которая мгновенно прогнала сон. – Сейчас на тебя расклад сделаю. Что тебя окружает, что ждет. Раздался стук падающих зерен и в телефоне воцарилось настораживающее молчание. – Что? – с тяжелым предчувствием поинтересовалась я. – Опять смерть рядом? «А если бы ты в прошлый раз серьезнее отнеслась к предсказанию Кати, может, и Люк был бы жив…». Я тихо застонала сквозь зубы. Мысли эти ядом разъедали меня, и не было от них спасения. – Нет, смерти рядом нет, – ответила Катерина. – Не хотят зерна говорить. Черный анис ложится змеем, кусающим себя за хвост. Это бесконечность, а еще знак великой тайны и запрет спрашивать. А пшено приняло очертания открытого глаза. – И что это значит? – веки у меня снова начали слипаться. – Не знаю, Мари, – с недоумением откликнулась она. – Что угодно может значить. От «смотри на змею» до «взгляд в бесконечность» или «раскрытие тайны». Я после запрета не рискну сегодня повторять, а то и отдачу можно получить за настойчивость. Я посмотрела на свои брачные браслеты и горько улыбнулась. «Похоже, даже зерна понимают, что будущего у тебя нет». Мы с Катей попрощались, и я так и осталась сидеть, откинувшись на ствол и глядя в серое небо сквозь ветви деревьев. Дрема наступала, и я уже не понимала, что вижу, засыпая под чуть усилившийся ветерок. «Марина». Я вздрогнула и распахнула глаза. Метрах в трех от меня колыхалась трава – там ползли змеи, два ужика с желтыми пятнышками по бокам головы. – И тут змеи, – пробормотала я. Охранники обеспокоенно пошевелились, но, разглядев, что гады не ядовитые, не стали подходить. Ветер шевелил подол платья, касался плеч, ужи целеустремленно ползли в сторону моря, но, уже почти миновав мои вытянутые ноги, вдруг застыли и подняли головы, настороженно глядя на меня черными глазами-бусинками и стрекая языками. – Вы ползите, ползите, куда вам надо было, – посоветовала я, на всякий случай подтягивая ноги к себе и лениво разглядывая змей. Они неподвижно смотрели на меня. – Я вас не очень-то люблю, знаете ли. Я их не боялась, даже ядовитых – если укусят, мне ничего не будет. Но это не отменяло легкого чувства отвращения. Как-то в поместье Байдек я видела, как большой черный уж, раза в три больше этих малышей, заглатывал живую лягушку, и с тех пор змей я старалась избегать. Поля этим пользовалась – с хохотом совала мне ужей, которые сворачивались в кольцо, раззявляли пасть и притворялись дохлыми, а я визжала и ругалась. И сейчас взвизгнула – потому что одна из змеюшек молниеносно скользнула вперед, к моей ноге, поднялась по ней, по платью к животу, – и я даже дернуться не успела, как она свернулась там кольцом и застыла, мирно положив голову мне под грудь. – Ну здравствуйте, – растерянно сказала я, наблюдая, как второй уж неторопливо ползет следом и тоже располагается на животе, как-то хитро переплетаясь с товарищем. – Восхитительная наглость. «Марина». Я дернулась, посмотрела по сторонам. Посмотрела на свои руки. Они дрожали. – Марина Михайловна, – проговорил Осокин, выдергивая меня из близящейся истерики, – вам помочь? Убрать змей? Я медленно покачала головой, зажмурилась. Слуховые галлюцинации в моем состоянии – норма. Когда умерла мама, мне тоже то и дело чудился ее голос. Погладила одного из ужиков по голове – он зашевелился, потерся мордой о мой живот. Змеи были теплые, сухие, кусаться не бросались, а на попытки убрать их в сторону послушно опускались на траву и упорно ползли обратно ко мне, забираясь на живот и нежась там, как котята, так что в результате я плюнула, посмотрела на часы – до обеда было еще полчаса – и снова закрыла глаза. Но подремать опять не удалось. Вдалеке загрохотала канонада, и я неловко поднялась, совсем забыв про ужей – они соскользнули на землю и, укоризненно покачав головами, поползли в сторону моря. Я проводила их взглядом и встала лицом к фортификациям, попыталась прикинуть, где на этот раз атакуют. Звук шел далеко справа, то есть нападение происходило на крепости, расположенные ближе к границе с Рудлогом. Туда я дай боги доберусь только завтрашней ночью. Только бы это снова был короткий налет. А не сигнал о том, что иномиряне переходят в полномасштабное наступление. Мелькнула мысль подняться на башню и посмотреть – но что тут увидишь с такой низкой и плотной облачностью? Гвардейцы подошли ко мне – выражение лиц у них было хмурым, тревожным. – Нужно бы идти в замок, Марина Михайловна, – вполголоса сказал капитан Осокин, и я кивнула, направляясь с дорожки в сторону опушки, чтобы сократить дорогу и, пройдя сквозь полосу молодого редкого леска, выйти на луг, окружающий Вейн. Люди у входа в замок тоже прекратили разговоры и напряженно смотрели в сторону фортов. Мы, сделав шагов пятьдесят по высокой траве, растущей между маленькими, ниже моего роста, молодыми дубками и сосенками, вышли на луг – до входа в замок оставалось метров сто, когда сверху, над Вейном, что-то мелькнуло, и я остановилась, задирая голову. Вдруг от крыльца раздались крики, заскрежетала и оглушительно плюнула огнем пушка на башне, и вслед за ней заговорили другие, подняв дула к серому небу. Завизжала сирена, люди у входа бросились – или заковыляли, поддерживаемые персоналом, – к дверям. Меня уже тащили обратно в лес, а я с замиранием сердца, словно в повторяющемся дурном сне, видела падающих к замку с небес, из-за плотных туч, десятки стрекоз. – Подготовьте автомобиль, – приказывал кому-то Осокин в рацию, – листолет сейчас опасно поднимать. Мы проведем ее светлость лесом к площадке Эф, будем через десять минут. Пока мы еще бежали по открытому пространству – молодые деревца не могли скрыть нас, и нужно было поскорее уйти под защиту крон. Капитан тянул меня за собой от дерева к дереву, оглядываясь, заставляя приседать у пышных маленьких дубов и замирая, когда гул раньяров становился громче, а второй гвардеец следовал за нами с коротким автоматом в руке. Я тоже оборачивалась в надежде понять, все ли успели убежать: дверь захлопнулась, людей перед замком не осталось. Застрекотали из окон на разных этажах автоматные очереди, то и дело слышались единичные выстрелы-щелчки, гулко бухали пушки. Пламенной стрелой сорвался с башни огненный дух, начал метаться, прожигая стрекоз насквозь – и они падали на землю. Одна такая, с прожженным насквозь брюхом, обугленная, рухнула шагах в двадцати от нас, ломая деревья, изгибаясь, дергая лапами. Сильно завоняло паленой плотью и муравьиной кислотой. Всадник, распростертый рядом, не шевелился. Капитан тащил меня дальше, а до высоких крон леса все еще казалось слишком далеко. Очень много было раньяров – не меньше сотни, и у тех, кто прилетел на них, тоже было огнестрельное оружие. Я успела заметить, как один из всадников целится в сторону замка из гранатомета – к иномирянину огненной лентой метнулся огнедух, но тот успел выстрелить, и следом вдруг утробно рванула передняя левая башня Вейна, да так, что сотряслось все вокруг. – На землю, – крикнул капитан. Я упала в траву – и он закрыл меня своим телом. Вокруг что-то сыпалось, стучало по кронам деревьев: в зоне моей видимости падали куски серой кладки Вейна. Раздался глухой удар, дернулся и едва слышно застонал мой защитник, а я, выворачивая голову, пыталась увидеть, что же произошло с замком. Капитан откатился, встал, опираясь на одну руку. Правая у него висела плетью, а рядом лежал осколок каменного блока размером с книгу. Второй гвардеец поднимался с земли неподалеку. – В затылок и плечо прилетело, – объяснил Осокин и, морщась, повернулся к замку. Голова его сзади была в крови. Если бы он не закрыл меня, это я бы сейчас истекала кровью. «Объекты два и три выведены в подземный ход, – зашумело у него в рации голосом Леймина, – выводим персонал. Осокин, как обстановка, доложите». – Объект один по-прежнему направляется к площадке Эф, – сипло ответил капитан. – Ориентировочное время – восемь минут. Я сидела меж двух сосенок в каком-то тупом шоковом состоянии и смотрела на то, что осталось от левой башни Вейна – косой дымящийся серый огрызок, с гулким уханьем оседающий сейчас кусками кладки на крышу замка и землю вокруг нее. Видимо, от попадания гранаты рванули все снаряды орудия. Остальные пушки продолжали вести огонь, но удавалось подбивать лишь единичных раньяров – они уже облепили одну из башен, иномиряне с их спин прыгали на площадку с орудием, и мне страшно было представить, что будет с бойцами, если они не успели уйти через люк и задраить его. В любом случае попадание врагов в Вейн теперь – дело нескольких минут. Стрекозы уже садились и на луг, слава богам, далеко от нас, всадники, вооруженные оружием нашего мира, спешивались, направляясь к крыльцу. Никто за это время не успеет вывести больных и обитателей замка, даже если люди Леймина и мои гвардейцы встретят врагов изнутри огнем. – Марина Михайловна, безопасно, двигайтесь, – приказал мне Осокин, и я с трясущимися руками, в ужасе оттого, что сейчас, скорее всего, убьют и доктора Лео, и санитарок, и верного Ирвинса, и всех, кого не успеют вывести, вновь послушно пошла за капитаном, оглядываясь и пытаясь найти взглядом огнедуха. Но он пропал – на лугу лежало около пятнадцати обугленных раньяров, и, видимо, Искра исчерпал себя и развеялся. Раздался взрыв у входа в Вейн. Панически – я даже отсюда услышала – завизжали женщины внутри. Я оглянулась, увидела развороченные двери, дым, в отчаянии сжала кулаки. – Андрей, подождите. – Нет, моя госпожа, – сквозь зубы проговорил он, хватая меня за руку, – вперед. «Мне нельзя, – думалось мне лихорадочно, – нельзя возвращаться, он прав. Помни о детях». Я оглянулась. Распахнулось окно лазарета на втором этаже, и из него выпрыгнул человек с красными волосами, потом еще один – и в воздух взмыли два белоснежных дракона. А за ними – еще четыре. Мы наконец-то вернулись в лес. Но и отсюда был виден жестокий воздушный бой: драконы под звуки выстрелов – стреляли иномиряне по ним, стреляли защитники замка по окружающим врагам – хватали стрекоз, отрывали им головы, сбивали как гигантские тараны. А раньяры, словно не ведая страха, бросались на них под крики всадников, догоняли, вгрызались в крылья, в лапы, вырывая куски мяса, повисая, как огромные прищепки. Каждая стрекоза была втрое меньше драконьего крыла, метров пять-семь в длину, но они нападали стаей – и вот уже один из крылатых защитников замка рухнул на землю, извернулся, перекатился через спину, давя вцепившихся инсектоидов и оглушительно ревя. Врезался боком в разрушенную башню – на него посыпались осколки, а он все бил хвостом с кровоточащими ранами, крыльями, пытаясь сбить вгрызшихся тварей. На помощь рванул еще один дракон, начал пастью срывать раньяров – и ему в шею вцепилась стрекоза, вырвала кусок, налетела еще одна и еще – и потекла по белоснежной коже красная кровь. Отрывки выхваченного на бегу, того, что успевала заметить, когда оглядывалась, выглядели кошмаром наяву. Меня замутило, затрясло. – Да они же погибнут, – крикнула я в отчаянии, упираясь. – Все, кто в замке – погибнут. Стойте, Андрей, – я вырвала у капитана руку, задыхаясь. – Вы с ними хотите умереть? – рыкнул он в ответ. – Вернов, бери ее светлость на руки. – Я хочу им помочь, – почти завизжала я, брыкаясь в руках второго гвардейца. Он нес меня осторожно, на бегу подхватывая удобнее, дышал ровно, но виски уже были мокрыми от пота. Позади раздавался рев, гул, грохот орудий, крики, и я заплакала от бессилия. – Боги, капитан, дайте мне две минуты. Мне нужен огонь и ваш нож. Две минуты, умоляю. Капитан не реагировал.