* * * Люк долго и тоскливо шлялся по побережью, качаясь в ветвях деревьев и швыряя песок в воду, а затем и вовсе улегся на волны, покрывая их рябью, и принялся смотреть в небо. Когда сияющий шар вновь скрылся в воде, ветер осторожно вернулся в то самое место, где услышал голос. «Я только еще раз послушаю, – уговаривал он себя, дрожащего от страха перед грядущей болью, – и сразу улечу. Мне это даже не очень интересно». Он ждал, от нетерпения закручиваясь над водной гладью смерчами, наблюдая, как проворачивается над ним звездное небо. Долго ждал – звезды начали светлеть, голубоватая луна опускалась за море – когда слабый брат-ветерок донес до него с берега тихий отзвук. «Люк, – звал его кто-то, – мой Люк». Ветер с места рванулся в ту сторону. Неподалеку от берега увидел он огромный замок, увидел башни, и почти узнал их, и забеспокоился; увидел и беловолосую женщину, сидящую в темноте в проеме стены и зовущую его по имени. Он подлетел ближе – женщина смотрела сквозь него огромными светлыми глазами и полыхала алым жаром, как прекраснейший в мире драгоценный камень. Он коснулся ее осторожно. Он откуда-то знал, что она может сделать больно. Но сейчас она была слаба и печальна, а ее огонь испепелял ее саму. Собрать все камни сокровищницы – и то не сравнились бы они с ней ни силой, ни красотой. Они грели, а она почти обжигала, но жар ее, пусть и казался опасным, был завораживающим и манящим. Таким, что хотелось бушевать вихрем и стелиться перед ней нежным ветерком. Таким, что хотелось взять ее себе – он уже было собрался схватить найденную драгоценность и унести в сокровищницу, чтобы она стала только его, когда заметил в алых всполохах два пульсирующих белых пятнышка, которые словно крошечные ветерки медленно кружили друг возле друга. «Не трогай, – шепнуло что-то внутри, какое-то древнее знание, которому нипочем было отсутствие памяти. – Напугаешь. Навредишь. Это дети». * * * С той поры Люк обосновался у каменных стен. Днем он ложился на кроны деревьев и издалека наблюдал за беловолосой женщиной, а ночами слушал ее шепот и плач в ночи. «Как ты мог умереть? – спрашивала она. – Ведь я так люблю тебя, Люк, мой Люк». От нее веяло теплом, и ветер с наслаждением впитывал его, чувствуя, как становится сильнее: после его выбрасывало в свое тело, но теперь он терпел боль – потому что знал, что как только выберется, полетит к ней снова. Иногда он видел другую женщину, очень знакомую, темноволосую – но когда она появлялась из замка, ветер уносился прочь, потому что невыносимо было глядеть на нее, слушать ее голос и не мучиться, не срывать листья с деревьев и не кидаться на высокие башни. Его захлестывало странное ощущение, что она терпит не меньшую боль, и виной тому – он. * * * В один момент, измученный постоянными мучительными пробуждениями, глупой привязанностью к замку и образами, которые теснились в сознании, но никак не выстраивались в цельную картину, Люк рассердился на себя. Как легко жилось без этой женщины, плачущей по ночам: он вот-вот мог обрести свободу, но теперь снова окрепли путы, связывающие его с телом. Ветер улетел подальше и целый день прыгал с одного горного пика на другой, отвлекаясь спусканием лавин. А на ночь забрался к стылому морю, где вода вдалеке от берега становилась белой и твердой, и, примостившись на огромную холодную гору, плывущую по темным волнам, твердо решил не возвращаться. И остался там, цепляясь за трещины, когда начинали натягиваться невидимые путы, пытающиеся утянуть его к телу. Среди ночи перед ледяной горой из воздуха соткался один из больших собратьев. Оглядел беглеца сияющими белым глазами, больно потыкал хвостом… Люк зло зашипел на него, и тот покачал огромной башкой. – Раньшшше ты былссс сссмелеессс, замеенышшш, – прогудел он и исчез, оставив после себя ощущение сожаления и досады. Чувство свободы не возвращалось. Ветер долго продержался – ночь, и утро, и даже часть дня – но так тоскливо, так одиноко стало ему, что он сначала яростно размолотил холодную гору, чуть не развалившись сам от усердия, а потом помчался к замку, ускорившись так, будто действительно мог развеяться. * * * Женщину он увидел у замка – она шла по высокой траве, одетая в легкое платье, и что-то говорила, прижимая к уху черную коробочку и улыбаясь кому-то невидимому. Трава касалась ее ног, колен – и вдруг промелькнули в его сознании пшеничное поле у синих гор, похожее платье, ощущение ее кожи и губ. Ветер взвыл, и завертелся, заметался опять, касаясь ее с нежностью. И вспомнил ее имя. «Марина» – прошептал он, и браслет на ее руке засиял мягким сиянием, впитав часть его силы. Змеи, ползущие мимо, остановились, подняли голову, почуяв его, а женщина замерла, глядя на них, и побледнела, оседая на землю. «Марина», – выдохнул он, лежащий на хрустальном ложе в большой сокровищнице, и закричал, не желая оставаться здесь, когда женщина была там, без него. С этого момента он погрузился в мутную дрему, ощущая себя одновременно спящим на прозрачной глыбе и клубящимся снаружи. Теперь он был плотно привязан к телу. Ни соединиться с ним окончательно, ни освободиться не вышло, и Люк завис в мучительной зыбкости. Боль накатывала волнами, и он изгибался, пытаясь уползти от нее, избавиться – казалось, что с него клочьями слезает шкура. Боль отзывалась на пике ураганом вокруг хрустальной обители, но теперь невозможно было сбежать наружу – только внутрь. «Марина», – шептал он, и это имя не давало ему уйти в беспамятство, потому что он хотел еще раз увидеть ее. «Марина», – выдыхал он, когда становилось совсем нетерпимо. В такие моменты его ветер, бушующий снаружи, дотягивался до замка, касался женщины, и Люк почти выныривал из туманного небытия. «Марина», – твердил он, цепляясь за звук ее имени, потому что только его он помнил и именно оно казалось ключом, который откроет дверь его памяти. Теперь он хотел, жаждал этого. «Марина, Марина, Марина», – ее жар оказался милосерднее жалящей родной стихии, и даже краткие касания помогали спалить еще кусок лишней шкуры и уменьшить боль. Женщина ощущалась самым краем сознания, и порой казалось, что с ней происходит что-то плохое, но он не мог ни вырваться, ни помочь. Оставалось только звать. Он так звал, что даже не удивился, когда в одну из ночей пригрезилось: она влетела в сокровищницу полупрозрачной жар-птицей, обняла его руками-крыльями, щедро питая теплом, и заснула рядом – так, как должно было быть всегда. Вся лишняя шкура вспыхнула, истлела в миг. Прошла боль, и он, разогретый этим жаром, почти очнулся, почти открыл глаза, почти вспомнил, сжимая свою женщину, – но она вдруг исчезла и больше не прилетала. И тогда он продолжил звать. * * * Мартин Барон фон Съедентент осторожно и медленно ступал между змей – приходилось трогать подошвами их спинки, и только тогда они двигались в стороны, образуя узкий коридор. Наконец он, остановившись у хрустального стола, на котором лежал Лукас Дармоншир, потянулся к нему… – Не прикасайся, – тревожно напомнила Виктория, поводя плечами от ощущения тяжелого взгляда, которое никуда не делось. Она оставалась на месте, там, где еще можно было пройти, не раздавив кого-нибудь из ползущих гадов. – Родная, – пробормотал Мартин, дернувшись, – ты повоспитывай меня попозже, прошу, а то я от ужаса точно что-нибудь не то схвачу и останусь без головы. – Змеенышша трогать можжшшно, – великодушно разрешил змеедух: он так и клубился мутноватыми петлями ветра на фоне гигантской арки, за которой виднелась Маль-Серена. В петлях угадывались очертания перьев и огромной головы. – Он не принадлешшшит усыпальнисссе. Ссссмотрите, пробуйтесссс… возссможно, у вассс получитссся его расссбудить… Блакориец, с великим трудом удержавшись от комментария по поводу «змееныша», прижал два пальца к локтевой ямке Дармоншира, прямо рядом с очередной иссыхающей змеей, и прикрыл глаза. – Он полностью здоров, – недоуменно заключил он через полминуты. – Ощущения, как будто погружен в глубокий виталистический сон. – Мартин пропальпировал несколько розовых пятен от ожогов, еще раз послушал сердце, приподнял герцогу веко, сжал мочку уха, подергал. – Не наглейссс, человекссс, – предупредил дух, – он, ссскорее всссего, обернетсся при пробужденииссс как в первый разссс, а есссли раздразнишь, то сссожрет тебяссс. Хотяссс, – добавил он задумчиво, – есссли очнетсссся, это будет полезная жертва… продолжайссс… – Жена меня не даст в обиду, – желчно буркнул Мартин и на всякий случай еще просканировал герцога, поводив над ним ладонями. – Странно… Не припомню, чтобы у него была настолько мощная аура. – Он с удивлением переключился в третий магический спектр и поспешно зажмурился: от находящегося за их спинами хозяина гробницы бил такой ослепляющий поток энергии, что разглядеть что-то еще не представлялось возможным. – Ладно, боги с ней, с аурой. Его смело можно возвращать в Вейн и пытаться разбудить там. Я никаких отклонений не вижу. Змеедух зафыркал, запрокинув клюв и сжимая клубящиеся кольца. Смех его напоминал шипение супа, убежавшего из гигантской кастрюли. – Выссс, люди, такие сссамоуверенные и глупыессс, – прогудел он, отсмеявшись, и напомнил занудно: – Отсссюда невозмошшшноссс что-то вынесссти. Пространссство не посссволитссс. Мошшшно только выйтиссс сссвоей волей. А для этого нужно быть в сссознании. И чтобы мы сссогласссились выпусссстить, – добавил он зловеще. – А почему он до сих пор сам не очнулся, раз здоров? – опередила Мартина Виктория. – Онссс был за граньюссс, оттуда всссе возвращаютссся измененными, – духу, видимо, надоело клубиться, и она уплотнилась в большого клювастого змея с сияющими глазами. – Это тяжелый опытссс для человечессского ссслабого расссума. Тело, пусссть и восстановилось, но пережило ссслишком много болиссс и сссопротивляется пробушшшдению, а расссум и память сссокрыты за посссмертными переживаниямиссс. И ссслишшком долго он был разделен на две ипосссстаси, поэтому сейчас они сссвязаны, но не единыссс. Словно в подтверждение его слов снаружи снова завыл ветер. Герцог задышал тяжелее, на висках его выступили бисеринки пота. – Марина, – прошептал он едва слышно. Едва заметно плеснуло от него ментальным давлением. «Марина», – глухо зашумел ураган снаружи. – Змеенышш очнетссся, как толькоссс вссспомнит сссебя и преодолеет страх боли, – снисходительно вещал дух, не обращая внимания на ветер. – Тогда он ссстанет цельным, – змей опустился на один из самоцветных холмов среди цветов и ожидающих своей участи гадов. Те начали тереться об его серебряную шкуру, глаза их тоже засияли, и он ласково и сожалеюще зашипел. – До тех пор наши младшшшие братья будут отдаватьссс за него жжизни, иначе даже здесссь он умрет от иссстощения. – Но он очнется? – уточнила Виктория. Ветер, только что оглушавший ревом, затихал. Успокаивался и спящий. – Дассс, – прогудел огромный собеседник. – Раноссс или поздносс его рассум и тело придут к согласссию, и память вернетсся, и ипоссстассси сольютссся… – Нам бы лучше рано, – посетовал барон. – Пробуйтессс, – повторил дух. – Затемссс я вассс и пуссстил… – Отлично, – Мартин с азартным предвкушением размял пальцы. – Вики, чур я первый. Что там у нас для пробуждения от виталистического сна? – Ускорение дыхания, повышение уровня адреналина… – откликнулась Виктория, профессиональным взглядом окидывая герцога. – Какая ты умная, – восхитился барон. – Но для начала мы его просто потрясем…