– Что случилось, Гил? Он покачал головой. Вздохнул. – Ничего особенного. Пустяки. Поздно заснул, слишком много кутил, ты меня знаешь. Прости. Так о чем ты говорил? – Говорил ты, а не я. О том, что люди слишком тупы, чтобы разобраться в происходящем, и оттого прячутся среди суеверий. Это, в принципе, верно, но ты упускаешь главное – что говоришь о людях, к тому же о невежественном простонародье. Летописцы, создавшие Индират М’нал, таковыми не являлись. Они были сливками кириатской культуры, высокообразованными и побывавшими в таких местах, какие большинству из нас сложновато вообразить. И эти ребята боялись двенд – да-да, это очевидно по тому, как написана хроника. Очевидно, как макияж на физиономии портовой шлюхи. Рингил вспомнил кириатов, с которыми был знаком; Грашгал, Наранаш, Флараднам и остальные, чьи имена потихоньку окутывались туманом забвения. Он подумал о невозмутимой властности, с которой они вели себя на войне с Чешуйчатым народом, и о методичной жестокости, с которой они сражались. Это была, как настаивала Арчет, лишь маска, часть придворных манер, неотделимых от кириатской культуры с самого ее возникновения. Однако, если она права, та маска никогда не сходила с лица, даже когда Наранаш истекал кровью на побережье Раджала, продолжая улыбаться, и кровь текла у него между зубами, а сам Рингил скорчился рядом, беспомощный. «Кажется, сынок, дальше вам придется без меня. Мы побеждаем?» Рингил огляделся по сторонам: ихельтетский фланг трещал и ломался, как дешевые доспехи под серией ударов, не выдерживая натиска чешуйчатого авангарда. По всему побережью распространялась паника; солдаты бежали, покидая дрогнувшие ряды; те, кто лежал на песке с переломами, ожогами или вспоротым брюхом, кричали; бухту пересекали удирающие десантные баркасы, увозя везунчиков, которым удалось пересечь мелководье… «Ага, – сказал он Наранашу, – мы побеждаем. Похоже, Флараднам все-таки удержал волнолом. Мы отбросим их назад». Кириатский рыцарь сплюнул кровью. «Славно. Он хороший парнишка, Нам, он выстоит. Жаль, что я этого не увижу. – Он на миг прервался, хрипло кашляя. – Держи этот меч крепче, слышишь? Лучшего друга у тебя никогда не будет. Он друг воронов, запомни. Позаботься…» И тут раздался пронзительный вопль, а миг спустя чешуя рептилии-пеона заскрежетала о кирасу Рингила. Он пошатнулся и рухнул спиной на песок. Хлестнул длинный хвост с шипами на конце, вонзились когти, и Рингил, от боли заорав твари в морду, ткнул ей в глаз навершием. Пеон заверещал и клацнул зубами в считанных дюймах от его горла. Рингил успел выставить левое предплечье, защищаясь, а потом бросил Друга Воронов и воткнул два напряженных пальца освободившейся руки твари в глазницу, до самого мозга. Пеон начал дергаться, вопить и щелкать зубами, и когда Рингил его перевернул, от неистовых взмахов хвостом взметнулся фонтан песка. Навалившись всем весом, он продолжил вонзать пальцы в череп врага, словно клинок – по самую рукоять. Веко дергалось вверх и вниз, и его прикосновения к костяшкам наводили на мысли о крыле пойманного мотылька, которое царапает сомкнутые ладони мальчишки. Хвост хлестал из стороны в сторону, точно лопатой забрасывая Рингила влажным песком – тот сыпался по лицу, хрустел на зубах с каждым судорожным вздохом, и Рингил рычал, сражаясь, пока наконец – наконец-то! – с высоким горловым взвизгом и конвульсиями, сотрясшими все тело, долбаная тварь не испустила дух. К тому моменту, когда он, пошатываясь, снова встал на ноги, с Наранашем произошло то же самое. Рингил так и не понял, видел ли кириатский рыцарь в свои последние мгновения, как напал пеон, понял ли, что происходит, и сделал ли его угасающий разум какие-то выводы о ходе сражения. Узнал ли в конце концов, что Рингил ему солгал. Так или иначе, Наранаш, даже уходя, не выказал страха. – Ты уверен, что правильно понял текст? Я хочу сказать, язык… – Я с детства разговариваю на тетаннском не хуже, чем на наомском, Гил. Мать заставила выучиться и читать на нем. Я видел копии переводов Индират М’нала, которые сделали в Ихельтете, видел комментарии и знаю достаточно о содержании оригинала, написанного на высоком кирском, чтобы понимать их смысл. И я говорю тебе, Гил: в тот день, когда кириаты отправились биться с Исчезающим народом, они были испуганы. Шалак сцепил руки на уровне талии и чуть откинул голову. Рингил вспомнил эту позу по летним встречам любителей всего олдрейнского, которые посещал в юности. Когда спускались первые вечерние сумерки, они собирались в маленьком саду на задворках магазинчика, болтали и пили вино из поддельных олдрейнских кубков. Сейчас, понял он, будет цитата. – «Как сражаться с врагом, не вполне принадлежащим этому миру? – продекламировал Шал. – Они приходят к нам фантомами, со змеиной быстротой наносят удары из призрачного тумана, а когда мы отвечаем тем же, возвращаются в туман, и ветер доносит до нас их тихий, язвительный смех. Они…» Остальное Рингил не услышал, ощутив затылком прилетевший из ниоткуда прохладный ветерок. Нахлынули воспоминания о минувшей ночи – как он шел домой из особняка Миляги, окосевший от крина, и о смехе, что словно ласковой рукой дотронулся до его лица, пролетая мимо. Опять по хребту побежали мурашки, и он невольно поднял руку к тому месту на щеке, которого коснулся смех… – Весьма убедительно, не так ли? Шалак покончил с цитатой и выжидающе смотрел на него. Рингил моргнул. – Э-э… да. – Надо было скрыть тот факт, что он отвлекся. – Наверное. Хм, а вот что касается «не вполне принадлежащих этому миру» врагов. Говорят, олдрейны пришли с Ленты, так? А потом вернулись туда. По-твоему, такое возможно? – Когда имеешь дело с олдрейнами, возможно все. Но вероятно ли? – Шалак покачал головой. – Поговори с любым достойным звездочетом здесь или в Империи, и тебе скажут, что Лента состоит из миллиона движущихся частиц, которые ловят солнечный свет. Вот почему она светится – это как пылинки в луче солнца. Она – не твердая арка, какой выглядит. Трудно предположить, что кто-то может жить в таком месте. Рингил поразмыслил. – А вот маджаки верят, что Лента – дорога к небесному дому уважаемых мертвецов. Дорога призраков. – Да, но они дикари. Рингил вспомнил лицо Эгара, покрытое шрамами и татуировками, и слегка удивился, что в душе воскресла привязанность к маджаку. Именно так степной кочевник с радостью описал бы себя сам – «Я, мать твою, нецивилизованный, Гил, – заявил он как-то ночью у костра, во время марша к Ханлиагу. – И вряд ли мне когда-нибудь пригодилась бы эта ваша цивилизованность!» – но все-таки безотчетная насмешка Шалака кольнула глубоко, словно шип. Рингил подавил гневный, но неразумный порыв броситься на защиту друга. – Ну, не знаю, – проговорил он, тщательно подбирая слова. – Прожив хоть немного на севере, в небе видишь всякую неведомую хрень. Тебе бы и самому не помешало туда выбраться. Так или иначе, мы тут говорим об олдрейнах как о воинах-призраках. Может, что-то в этом есть. – Рингил, я очень надеюсь, что ты не собираешься взгромоздить на одну чашу весов шаманские бредни, а на другую – совокупные труды лучших кириатских умов, в надежде, что чаши придут в равновесие. – Ладно. Тогда объясни, как эти лучшие кириатские умы победили олдрейнов? Шалак пожал плечами. – Похоже, с помощью машин. Кириаты почти все делали с помощью машин. Есть много упоминаний о… Снаружи раздались крики. Что-то глухо ударилось о стену лавки. Шалак вздрогнул – должно быть, от старых воспоминаний, и быстро подошел к одному из замызганных окон. Присмотрелся, что происходило на улице, и расслабился. – Это всего лишь Дарби. Кажется, на него опять накатило. – Дарби? – Рингил встал и неспешно приблизился к окну, обходя «музыку ветра». – Он кто, твой сосед? – К счастью, нет. – Шалак чуть отодвинулся, освобождая место для Рингила, и кивком указал на происходящее по другую сторону стекла. – Взгляни. Озаренная лучами клонящегося к закату солнца толпа раздалась и отпрянула, превратилась в непрерывный силуэт – занавес, огораживающий широкий овал мощеной улицы. В центре этой импровизированной арены стояла одинокая, обособленная фигура. Под длинным и грязным синим мундиром, который выглядел в некотором роде знакомо, на незнакомце были явные лохмотья, и он размахивал чем-то вроде грубой палицы, держа ее двумя руками как топор. У его ног на брусчатке валялись двое элегантно одетых мужчин, сжимая места, куда явно были нанесены удары. – Дарби, – повторил Шалак, будто это все объясняло. – А эти двое? Торговец скривился. – Понятия не имею. Судя по одежде, клерки-законники. Наверное, из какого-нибудь суда на Перекрестье Лим, там как раз должны закончиться заседания. Дарби не очень любит законников. Да уж, заметно. Дарби возвышался над двумя бедолагами, которых повалил на мостовую, оскалив зубы и вытаращив глаза. Его волосы представляли собой спутанную седую шевелюру, сальную и давно не мытую, а соответствующая ей борода достигала середины груди. Он что-то говорил своим жертвам, но через стекло было не слышно. При всем этом, оружие в его руках не дрожало. Выступ эполета блеснул в свете заходящего солнца, и Рингил, в чьей голове еще блуждали слабые отголоски кринзанца, наконец вспомнил. Он тихонько выругался себе под нос. И тут как раз прибыли стражники. Отряд из шести человек пробился через преграждающую путь толпу зевак, орудуя плечами и осмотрительно тыкая концами «дневных» дубинок. Дарби следил за их приближением. Они выбрались на открытое пространство рассеянной группой, увидели палицу и, наверное, узнали мундир, как только что произошло с Рингилом. Стражники переглянулись. Оглушенные Дарби бедолаги лежали на том же месте, по-прежнему лицом вниз, и в потоке закатного света выглядели так, будто осознавали происходящее в лучшем случае наполовину. Никто ничего не говорил. Потом стражники рассеялись, осторожно двигаясь по краю расчищенного пространства, как капельки кофе – по кромке наклоненного блюдца, пытаясь обойти цель, напасть со спины и одолеть числом. Дарби это понял и ухмыльнулся себе в бороду. Рингил был уже в дверях. Первый стражник приблизился к Дарби сзади, чуть слева. Очевидный ход, который легко предугадать. Ведь те, кто был спереди, не могли броситься на него поперек поверженных, распростертых на мостовой, еще живых и весьма почтенных горожан. Кроме того, на брусчатку падали длинные тени, которые оповестили об атаке. Стражник ринулся вперед, взяв дубину наизготовку, но Дарби уже не было на прежнем месте. Он шагнул назад и в сторону со странным, неуместным изяществом, почти как в танце. Стражник с занесенной дубиной оказался застигнут врасплох, не закончив маневра. Дарби замахнулся палицей, держа ее горизонтально и метя в незащищенный живот и нижние ребра. Удар был словно топором по дереву в лесу. Стражник издал сдавленный вопль. Остальные бросились в бой со всем возможным проворством. Дарби потащил палицу назад, словно меч – но она была не мечом, а грубым и тупым оружием. Сложившийся пополам стражник повис на ней. Миг спустя ветеран поплатился за просчет, когда второй нападающий ударил его дубиной по плечам. Это была ошибка – бить следовало по голове. Дарби пошатнулся и зарычал, но не упал. Стражник попытался сделать подсечку, а Дарби, ткнув палицей назад, ударил его в лицо. На залитой солнцем «арене» брызнула кровь. При виде ее Дарби издал радостный вопль, перепрыгнул через тела клерков и словно кот приземлился между двумя другими стражниками, которые даже не поняли, что происходит. Ветеран завертел палицей так, что она превратилась в размытое пятно. Толпа отпрянула, и раздался хор возбужденных возгласов, словно на ярмарочном представлении. Один стражник получил палицей по голове и зашатался, едва не упал, другой то ли оказался более осмотрительным бойцом, чем его товарищи, то ли Дарби по нему просто не попал. Это Рингил и увидел, выходя из лавки – это он и рассчитывал увидеть в большей или меньшей степени, потому что синий мундир предвещал, как будет развиваться драка. Теперь оставшийся невредимым стражник, ближайший к Дарби, кинулся на ветерана, держа дубинку двумя руками как меч, нанося ложные удары и отбиваясь, хриплым и низким голосом рыча товарищам, которые оставались на ногах. – Заходите сзади! А ну, завалим мудака! Он был моложе Дарби на целое поколение, к тому же проворнее. Отбил выпад ветерана, уведя палицу в сторону, а потом нанес свирепый удар по локтю противника. Дарби взвыл и выдал череду ругательств, но не уступил ни дюйма и замахнулся в ответ. Что-то внутри Рингила возликовало при виде этого. Молодой стражник ушел из-под удара, а потом ринулся на противника с дубинкой наперевес. Он придавил руку Дарби к телу вместе с палицей и своим напором вынудил ветерана отступить. Второй стражник не упустил шанса и набросился сзади. Перекинув дубинку через голову Дарби, он жестко прижал ее к горлу ветерана и потащил жертву назад и вниз, на пару ярдов в сторону от того места, где два клерка-законника наконец пришли в себя и сели. Дарби сопротивлялся, хватая воздух ртом, но в конце концов рухнул на мостовую, споткнувшись о подставленное противником колено. Молодой стражник приблизился, увернулся от пинка и сам с размаху пнул поверженного бойца в пах. Дарби пронзительно вскрикнул и забился в конвульсиях. Подошли остальные. Дубинки взмыли и опустились. – Хватит! Он уже лежит, хватит. Но у стражников вскипела кровь. Одного крика ни за что не хватило бы, и Рингил, осознавая это, пришел в движение еще до того, как слова сорвались с губ. Он вскинул левую руку, поймал дубинку на лету и дернул, что было сил. Застигнутый врасплох стражник потерял хватку и споткнулся. Рингил схватил его за шиворот другой рукой и без церемоний швырнул прочь с дороги. Потом он надвинулся и пустил в ход чужую дубинку, чтобы покончить с представлением. Тычок в живот, разбить костяшки на дубинке противника, подсечь ноги. Блок! Толчок! Удар! Рингилу давно не случалось драться палкой – пару лет назад, когда он оказался на мели и заработков от рассказывания историй не хватало, чтобы покрыть расходы, Джеш соблазнил его принять участие в каком-то деревенском состязании, – но он не забыл, как поддерживать темп. Усиленно тренировался с муляжом маджакского копья в Академии, прежде чем ему позволили взять в руки настоящее, и была еще ихельтетская техника рукопашного боя, которая переродилась в бой с использованием простого бамбукового шеста… Стражников тоже обучали, разумеется, но без особого усердия, и новой атаки они ждали меньше всего. Рингилу понадобились считанные секунды, чтобы отогнать их от павшего ветерана, а потом он вынудил противников рассеяться опасливым кругом вроде того, каким они перво-наперво приблизились к Дарби. Разница заключалась в том, что теперь двое из них лежали на мостовой и вне ее пределов, за что стоило благодарить Дарби. Остальные четверо, подсобрав коллекцию легких ушибов, понятия не имели, как вести себя с пришлецом – в самом деле: мягкий словно мох плащ такой синевы, какая бесспорно стоила их годового жалования, а под плащом – столь же превосходная, вышитая одежда, к тому же на спине меч, в глазах убийственное спокойствие, и украденную «дневную» дубину держит одной рукой, отставив в сторону, что твой клинок… Рингил медленно повернулся, нацеливая поднятую дубинку по очереди на каждого противника и бросая им вызов. – Думаю, с арестом всё понятно, – сказал он ровным голосом. – На том и остановимся, ладно? – Это вмешательство в дела Стражи! – выпалил молодой и проворный, кому в пылу драки удалось прижать Дарби. – Он не в первый раз нарушает общественный порядок. – Возможно. – Рингил, ступая боком и не спуская глаз с кружащих стражников, ткнул лежащего на мостовой Дарби ботинком. Ветеран застонал. – Но он теперь не в том состоянии, чтобы кому-то досаждать, не так ли? – Он уже нападал на людей. У него в этом смысле богатая история. – Что ж, мы с вами не историки. Где пострадавшие? К несчастью, клерки-законники не сбежали, а прятались в толпе. Теперь оба выступили вперед: одежда растрепанная, лица раскраснелись и покрыты мелкими царапинами. Рингил бросил на них взгляд. – Вы ввязались в драку с этим человеком? – Он на нас напал! – выпалил тот, что выглядел более помятым. – Без повода. Увидел в толпе и стал толкать, оскорблять – и все без причины. – Говнюки лживые… – проговорил заплетающимся голосом Дарби у ног Рингила, с трудом приподнявшись на локте. Пахнуло крепким духом немытого тела с примесью мочи и дешевого пойла. Определенно, он не мылся пару месяцев. – Сказали, дескать, я «животное». Гребаный болотный ленивец. Не так давно я сражался, чтобы ваших мамаш не насадили на большой ящериный хер. И это мое спасибо? Я зарабатывал себе на жизнь честной, мать ее, сталью, а не отнимал у людей дома и семьи, орудуя бумагой и чернилами. – Не понимаю, о чем он, – заявил второй клерк, поспокойнее товарища. Он, похоже, профессиональным взглядом успел оценить наряд Рингила. – Но, судя по его состоянию, очевидно, кому из нас можно верить.