Поднимаю телефон, и, как только его экран оживает, я, напротив, застываю. С неизвестного мне номера светится четыре входящих сообщения. Телефон считывает мое лицо, и на экране тут же становится виден текст сообщений. «К номеру твоего телефона привязана банковская карта, поэтому, если ты заблокируешь мой номер везде-везде, я буду переводить тебе по копейке каждый час и там писать глупые сообщения». «Хорошо, могу и не глупые))» «Ты спишь, да?» «Или я уже в черном списке?» Пока я читаю сообщения, улыбка на моем лице становится настолько широкой, что скулы начинают болеть. Я смахиваю одно из сообщений и захожу в диалог. Меня не обижает его заявление про копейки, потому что я понимаю: он шутит и, наоборот, пытается не обидеть меня якобы подкупом, а ведь в мобильных приложениях банков действительно есть такая функция, как сообщение к платежу, но я даже не задумывалась никогда, что ее можно использовать в такой ситуации. «Сегодня Леночка впервые поползла на четвереньках», — пишу я ответ, сама не понимая зачем. Степан — а в том, что это именно Степан, я даже не сомневаюсь, — написал мне вчера в десятом часу вечера, я уже спала. Сейчас слишком рано, да и вообще мое сообщение смахивает на бред сумасшедшего. Для мужчины, далекого от мамских будней, оно и вовсе будет куском китайской грамоты, но я все еще испытываю отчаянную нужду выговориться. Поделиться своей радостью, разделить ее с кем-то. Но в конце концов я трушу — тянусь к сообщению, чтобы удалить его, пока адресат не увидел, но в этот момент галочки под сообщением синеют, и я понимаю, что Степан прочитал его. Тахикардия в этот момент меня практически оглушает. Сердце учащенно стучит в ушах, висках, затылке и даже в пятках, я крепче сцепляю пальцы на телефоне и начинаю нервно жевать нижнюю губу. Я не вижу ничего вокруг, только диалоговое окно переписки, и даже оно словно становится мутным, когда всплывает новое входящее сообщение. «Хм-м, какое ценное умение появилось у Лены. Нас в армии учили переползать только на получетвереньках, на боку либо же по-пластунски. Наверное, берегли наши колени». Я смеюсь и буквально оседаю на кровать. От облегчения кружится голова, пульс не спешит замедлиться или хотя бы выровняться, а я печатаю ответ, краем взгляда замечая ползущую ко мне дочь. У нее в руках грызунок, и с ним ползание дается ей намного труднее, она почти каждый раз опять падает на живот. И тогда я пишу, осененная догадкой: «Наверное, все дело в автоматах, с ними в руках на четвереньках не поползаешь». «Действительно. Но разве Лена ползает без игрушек? Это же совершенно неинтересное занятие». Я опять смеюсь. Перебираю в голове возможные ответы, когда из кухни доносится ругань Макса. И я только в этот момент начинаю чувствовать неприятный запах гари. Настолько я погрузилась в переписку. И сожгла сырники! Забыв их на плите. Телефон летит на диван, а я в кухню. Быстро включаю вытяжку, вырубаю плиту и выкидываю сырники в мусорное ведро. Максим все еще ругается, что теперь ему нужно переодеваться, ведь вся его одежда провоняла гарью. И если до этого момента я собиралась по-быстренькому поджарить ему хотя бы яичницу, то после его слов я мстительно хмурюсь, распахиваю окно на кухне, закрываю дверь, подпираю ее пледом снаружи и поднимаю Лену с пола. Хоть сквозняк теперь будет не так уж и ощутим, но все же продуться Леночке как нечего делать. Дочь сначала возмущается, но я быстро увлекаю ее маленькой деревянной пирамидкой и домиком-сортером, в который мы с ней по очереди начинаем закидывать разноцветные шары, квадраты и треугольники. Я увлечена игрой с дочерью, но все же то и дело поглядываю на телефон, испытывая просто адское желание продолжить странную переписку, а Максим впервые за все время нашего с ним брака уходит на работу голодным. Глава 3.2 Ответить Степану мне удается только через два часа, после того как я укладываю Леночку на первый сон. Прежде я только и делаю, что поглядываю на экран телефона, раз за разом перечитываю мои и Степана сообщения, и каждый довольно жмурюсь. Я понимаю, что это неправильно — общаться с посторонним мужчиной. Я все еще помню, что я в браке. Но как же хочется ненадолго об этом забыть, для того чтобы просто пообщаться. Это же обычная переписка. Ну что в ней криминального? А потому, прикусив губу и поставив на стол рядом кофе, я пишу: «Лена пытается ползать и с игрушками. Не сказать, что у нее это получается идеально… в армию, наверное, волочи она так за собой автомат, ее не взяли бы». Я жму отправить и опять жмурюсь, на лице играет довольная улыбка, а в груди до странного тепло. Тепло и светло. А еще сердце замирает в ожидании ответа. Ответа, который на этот раз не приходит. Я откладываю телефон в сторону, беру чашку с кофе и грею о нее ладони. Медленно выдыхаю и делаю маленький глоточек, стараясь успокоиться, и только тогда понимаю, что я нервничаю. Я, оказывается, безумно нервничаю в ожидании ответа. Это мне не нравится, но все же, когда я слышу вибрацию, сердце словно подскакивает к горлу или же убегает в пятки. Кто же его разберет. На экране светится ответ от Степана, но не тот, которого я ожидала. — Вот же! — вскрикиваю я, давя в себе грозящую сорваться с губ ругань. Степан приглашает меня на свидание. Он так и написал: «И правильно, чего красивым девушкам в армии делать? Парней смущать только. Марин, я очень хочу тебя увидеть. Выбирай: кино или ресторан?» Ему, конечно же, неинтересно и дальше вести переписку о Лене. И его желание очевидно. Но… Я сама не замечаю, как опять начинаю нервно жевать губу, и только когда чувствую, как она начинает кровить, потому что я подцепила зубами сухую кожу на ней, я себя осекаю и просто часто дышу. Дурацкие слезы почему-то подступают к глазам. Я блокирую телефон, не в силах даже ответить простое «нет». Проще написать, что у меня есть муж, если Степан этого так и не понял. О том, что Леночка моя, надеюсь, он догадался. Но я малодушничаю. Я не могу ему даже простое «нет» написать, потому что сердце внутри все еще учащенно стучит и ему, оказывается, все равно на то, что у меня есть муж. Ему — это моему сердцу. Удивительно же, как оно, переменчиво. Я опять тянусь к телефону и удаляю всю нашу переписку. С ней пропадает и номер Степана. Я его так и не записала, а теперь и записывать нечего. Оно, наверное, к лучшему: так я не смогу добавить мужчину в черный список. Это стало бы совсем уж низко с моей стороны. Но несмотря на это весь оставшийся день я то и дело поглядываю на телефон. Я сто лет уже так часто не проверяла входящие вызовы или сообщения, как сегодня. И каждый раз, когда я вижу пустой от оповещений экран, мое сердце замирает, сбивается с ритма от разочарования. Да уж. Оно, наверное, мне от моего папочки досталось, негатив к которому я впитала в себя, пожалуй, с молоком матери. Он нас бросил. Еще когда мама была мной беременна. Дал ей деньги на аборт и преспокойно женился на девушке, с которой давным-давно встречался, мама же оказалась для него развлечением на стороне. За что она так и не простила ни его, ни весь мужской род. И все же, пока она не встала на ноги, ей со мной помогала моя бабушка. Меня же мама просто бросила. Стоило только вспомнить наш с ней последний разговор, как разум туманило от злости. Яростной, удушающей и такой мне не свойственной. — Что ты такое говоришь? — Мои губы трясутся, а потому слова звучат невнятно. — Как ты можешь? Это же твой внук или внучка. Я не пойду на аборт. — Марина! — рявкает мать и хватает меня за руку. — Ты только поступила в институт. Не порть себе жизнь. Максим не тот человек, с которым стоит создавать семью. Ребенок разрушит ваши отношения. — Нет, — спокойно, но удивительно жестко для своего характера отвечаю я, — ты не права. Максим хороший, он… он любит меня. Он сказал, что… — Глупости! Он не тот, на кого можно положиться. Помяни мое слово, — шипит мать, а затем добивает меня словами: — Пока не избавишься от ребёнка, ко мне за помощью не обращайся. На этих словах она разворачивается и уходит, в коридоре она берет мою сумку и прерывает ее… — Что ты… Мама тянется ко второй моей сумке, третьей… именно в ней и лежит кошелек, из которого мама достает карту. — Да как ты! — уже кричу я, чувствуя, как пылают щеки, даже уши горят от возмущения. И пусть на карте деньги, которые переводила мне мама, но счет-то на мое имя. — Поживи, Мариночка, самостоятельно. Тогда мы с тобой и поговорим. А пока зависишь от меня, не смей мне перечить. Я не позволю тебе совершить мои же ошибки! Наверное, мне надо сорваться с места, забрать у нее ту чертову карту. Да хотя бы из вредности. Но я с места сдвинуться не могу. А слова ее доходят до меня словно сквозь толстый слой даже не ваты, а какого-то пенопласта. И ноги мои погрязают в нем же. Даже слова об аборте меня не задевают так, как фраза о том, что я ошибка. Я в ее жизни ошибка! Тот разговор случился чуть больше года назад. И именно он разделил мою жизнь на до и после — не беременность Леночкой. У меня никогда не было человека ближе, чем мама. Не у всех моих подруг были настолько близкие и теплые отношения с родителями, как у меня. Где-то мама иногда перегибала, но она растила меня как принцессу, практически ни в чем и никогда не отказывая. Много-много раз только и повторяла, что работала всегда ради того, чтобы у меня было все, а в итоге… в итоге это все оказалось ненастоящим. Моя жизнь была ненастоящей. Иначе бы мама меня не предала. Глава 4.1 — Поторопился… — с досадой тяну я и возвращаю телефон на стол. Пустой от сообщений телефон. — А это все ты. Завалился в мой кабинет и начал меня отвлекать. — Степ, а не обнаглел ли ты, часом? — хмурится Ян Бестужев, мой непосредственный начальник и по совместительству друг детства. Ну и ещё немного компаньон даже. Какой-то из ресторанов его сети числится на моем имени. Чисто символически. Прибыль с него вся идёт на мой счет, только в управлении я совершенно не участвую, у Яна для этого и так есть слишком огромный штат сотрудников. Провернул все это Бестужев еще целую тьму времени назад, когда я практически сбежал от него в армию, досыта наевшись за два года всей этой управленческой деятельности. Когда нам было по шестнадцать, Ян остался один на один с бизнесом его почившего деда. Вот мы с Бестужевым и разгребали. Была, конечно, ещё мать Яна, она, в общем-то, и сейчас здравствует, но толку от неё не было никогда. А я тогда сильно увлёкся, восприняв гонку на выживание пары ресторанов и тренажёрных залов как новое развлечение. Как уже и сказал, быстро этим наелся и, когда вернулся из армии, понял, что не хочу. Ни дела своего, ни всего этого управления, ни такой же лишней ответственности. Не мое это — людьми руководить. Тогда я и пошёл служить в структуры, специально не обращаясь за помощью отца, но очень надеясь доказать ему что-то, в итоге доказал лишь себе, что с моим характером карьеру в таких структурах не сделаешь: не умею я прогибаться под чужие желания вопреки своим. Вообще терпеть не могу делать то, чего не хочу. Наверное, как и все люди на этой планете. Ни один разумный не станет делать что-то во вред себе или жить во вред себе. Так и понял: ни управлять людьми, ни, Боже упаси, подчиняться не по мне. А потому немного погодя я и оказался в службе безопасности фирмы Яна. Его холдинг рос, а с ним рос и мой отдел. И вот я опять управляю людьми, но как же прекрасно, что лишь семью умными мужиками. С меня и их хватает. Но все же я на своём месте. Как бы печально ни смотрела на меня мама, что я работаю на «чужого дядю», и разочарованно отец, что я никогда не дослужусь, как он, до генеральских звёзд, я чувствую себя комфортно. — Зачем пришел? — Выплывая из раздумий, я бросаю взгляд на друга. Тот сидит напротив меня, уперевшись локтями в колени, а ладони его сложены домиком. — Не поверишь… — Ян растягивает губы в ехидной улыбке. Недоброй такой улыбке, да ещё и прищуривается вдобавок. — Отстоять честь сотрудницы пришел! — Ян вскидывает указательный палец вверх. — Заметь, сотрудница была настолько ценной, что пришёл я лично.