На улице шел снег. Даже не просто шел, а густо валил, моментально засыпая все, что посмело выбраться из-под укрытия. Ветер гнал снежные хлопья по улице, заметал в открытые двери торгового центра. Мимо проезжали автобусы, выстраивались в очередь к остановке. Одна толпа людей сменяла другую, залезала в автобус и уезжала в центр живого района. Меня снова толкнули в плечо, побежали на уходящий транспорт, который уже закрыл двери. Можно было огрызнуться вслед. И я бы так и сделала – пару дней назад. Сейчас я стояла и жадно ловила каждый звук: гудок машины, выкрики таксистов и каких-то продавцов. Рядом стояла женщина и раздавала котят. Под ногами завибрировала земля – состав проехал в отстойник. Туда, где живет Лихо. От этой мысли стало неуютно. На голове уже собралась приличная кучка снега, я ее смахнула, случайно насыпав себе за шиворот, озноб пробрал до самых костей. Живая. Я живая, я выбралась, я все чувствую, и мой район живой. Живой, бурлящий, с людьми, автобусами, собаками – нормальный спальный район. Рядом с метро жизнь бурлит и сносит с ног, в окнах горит свет, на рынке выходного дня слышны привычные крики и ругань. Мимо проехал автобус, остановка которого была прямо возле дома. А дома ждала бабушка. Меня кинуло в жар. Бабушка же даже не знала, где я была, а если меня действительно не было два дня? И думать не хочу, сколько беспокойства сейчас в моей тревожной бабушке. Бесполезный телефон оттягивал карман, ни позвонить, ни дату проверить, я про него и не вспоминала все это время. От сырого снега стали замерзать ноги, и я пошла в сторону своей улицы. Очень хотелось одновременно и оказаться дома побыстрее, и пройти через весь район, убедившись, что он действительно тот самый, где не было никакой бойни, никакого истребления, и люди не уходили отсюда, покидав все вещи. Их не выгоняли из собственных квартир только потому, что в центре проще за всеми следить. А если это все было вранье Лихо? Я отогнала эту мысль, пообещав себе подумать об этом после. Сейчас это не моя борьба, я дома. Рядом с остановкой были рассыпаны крошки, и вокруг толпились голуби, оставляя отпечатки на белом снегу. Нормальная, привычная глазу картина. Мне даже показалось, что ушло ощущение постоянной паники: не надо бежать, ждать подвоха. Нет рядом никакого странного человека с топором. Мне было хорошо и спокойно, пока я не заметила движение возле стены дома. Я уже успела уйти от метро на соседнюю улицу и двигалась мимо панельной многоэтажки с окнами, из которых лился свет разных оттенков. Или просто черными, но со шторками, заваленными подоконниками, всем своим видом показывающими, что люди там живут и скоро вернутся. Под самыми окнами вдоль стены бежало странное существо, закутанное в тряпки, только тоненькие ножки мелькали из-под них, а за существом хвостом волочился драный шарф. Оно двигалось, уткнувшись длинным носом в грудь, прячась от снега, по-птичьи поднимая сначала одну ногу, потом другую. Я замедлила шаг, существо покосилось на меня и еще быстрее засеменило прочь. Когда оно пробегало под освещенным окном, я обратила внимание, что ноги были куриные, в каких-то старых лоскутных штанишках, похожих на кукольные панталончики. Мое сердце екнуло и свалилось в пятки. Неужели я все-таки не вернулась? Но живой район, спешащие по своим делам люди, нормальные птицы без странной черной жижи, мокрый снег – все это было на самом деле. Мне на самом деле засигналила машина, внезапно решившая свернуть во двор. Но это странное существо… Я никого не встречала там, во сне, из всяких-разных. Не знаю, как они выглядят. Но я всем своим существом чувствовала: эта тварь той же природы. У меня замерзли ноги, намокли волосы, я шла так быстро, что дыхание сбилось, а в висках стало стучать. Давала о себе знать моя привычка рисовать, а не гулять. Надо было срочно добежать домой, проверить бабушку, убедиться, что моя реальность никуда не делась, а существо – просто игра моего воображения. Уставшего, истерзанного воображения. Просто я так переживаю смерть человека, которого почти не знала. Я гнала любые мысли о Знате подальше от себя. Каждый раз, когда они возвращались, в голове проносился топор, блестящее лезвие, которое влетало в грудь Зната. А потом его поглощало поле… Я споткнулась о собственную ногу и чуть не улетела под очередные колеса. Водитель испуганно засигналил. – Извините. Уже окончательно стемнело, а снег все сыпал. Фонари светили разными глазами, споря со светофором, новые знаки на пешеходном переходе мигали. Отличная иллюстрация сумбурного хаоса в моей голове. В квартире горел свет, я чуть не зарыдала от облегчения, нашла ключи, открыла дверь в подъезд и быстро забежала на третий этаж. Я не стала открывать дверь сама, переживая, что могу напугать бабушку. На звонок отреагировали сразу, затопали, загремели ключами с той стороны. Вместе с теплом квартиры на меня вывалилась моя старушка и просто обняла. В глубине квартире метнулось что-то маленькое и темное. – Ба… Я не договорила и зарыдала. Не помню, как мы вместе зашли в квартиру, как я разделась, машинально поправив веревочку с ключом. Не помню, как мыла руки и садилась на кухне за стол. Когда бабушка нервничала, она начинала печь. Судя по заваленному пирогами столу, нервничала бабушка много. Мой организм вспомнил, что он очень давно не ел, и я буквально набросилась на пирожки. Я уже маме твоей звонила, – сказала она, когда я наконец оторвалась от выпечки. – Она попросила держать ее в курсе. У них аэропорт завалило снегом, вылететь не смогла. Я кивнула. Бабушка не спрашивала, где я пропадала, не заваливала тревожными вопросами, даже не сказала ничего про полицию. Словно она была в курсе, что со мной случилось. Она просто металась по кухне, меняя противни в духовке и смазывая пирожки маслом. Я долго сидела молча, разминая в руках кусочек теста. Ждала, что бабушка скажет про поисковый отряд, полицию, хоть кого-нибудь еще, кто ищет пропавшего человека. Но она молчала. А если… – Ба, ты знала о том, кто живет в метро? – осторожно спросила я. Она замерла, повернулась, и в ее взгляде было столько боли и ужаса, что очередной кусок встал мне поперек горла. Вопрос не требовал ответа. Бабушка почему-то все знала, была в курсе, и ее знание стоило ей спокойной жизни, мне – моей уверенности. Она не просто не искала меня, она почти меня похоронила, чувствуя, что люди меня не найдут. Я снова краем глаза заметила движение: в коридоре что-то копошилось. Но стоило мне повернуть голову, и это что-то быстро убежало в темный угол. Бабушка нервно скоблила ноготь о ноготь. – Баб, – я взяла ее за руку, – ты же знаешь, что кто-то живет в метро? Она кивнула. – Давно? Снова кивок. – Ты с ним встречалась? Она в ужасе замотала головой. – Уберегла судьба, – сиплым голосом сказала она наконец. – А откуда ты знаешь, что в метро кто-то живет? Бабушка неопределенно пожала плечами: – Не помню уже, то ли кто-то рассказал, то ли сама видела. Само знание только осталось. Да толку от этого знания, всегда паника, когда в метро спускаюсь. Лишь бы не заснуть. – А что ты еще знаешь? – Да почти ничего. Бабушка встала, забрала у меня тарелку и стала усердно натирать ее губкой. – Знаю, как с домовым дружить. Как помощи попросить, что рассаде рассказать иль тесту. А больше ничего, все уже забылось. – И давно ты это все знаешь? Я опять стала терять связь с реальностью. Я была уверена, что бабушка сейчас скажет, что все это сказки, никто в это давно не верит, тем более в огромном городе. Не в деревне же живем. Но она разрушила мой последний оплот уверенности, что это все мне только приснилось. От напиханных с голодухи пирожков стало плохо. – Тебя пару дней не было, – сказала вдруг бабушка. – Как дорисовала ты эту чертову картину, собралась в институт, так с тех пор вообще ничего не было слышно, телефон недоступен, друзья тоже ничего не слышали. Тишина. Только домовой говорил, что чувствует тебя рядом, но пахнешь ты иначе. Надо ждать, авось вернешься. Я очень хотела услышать, что на самом деле все еще тот самый день, что я просто выспалась в метро, уехав до конечной по нашей длиннющей ветке. Что никто в отстойнике не живет, никого не забирает. Что под чужими окнами не шастает какое-то странное существо с куриными лапами. Я просто очень хотела услышать, что моя нормальная жизнь остается нормальной даже после этого неприятного приключения. Пропустила мимо ушей про чутье домового. Я сжала в руке ключ, подаренный Знатом. Холодный, слегка шершавый, напоминающий веточку или танцующего человечка. Ключ успокаивал. Я перевела взгляд на бабушку, которая уже выкладывала с противня очередную порцию пирожков. Посмотрела в сторону коридора: какая-то волосатая черная шапка шуршала в обувном ящике пакетами. Достает, расправляет, потом снова складывает. При этом что-то бурчит и топорщится. – Это кто? – Мой голос просел, вместо нормального звука получился сиплый свист. Бабушка выглянула в коридор. – Это и есть наш домовой, – просто сказала она. – Порядок наводит. – Теперь понятно, почему ты пакеты там хранишь. Я отпустила ключ, и четкая мохнатая шапка превратилась в размытое темное пятно. – И как давно у нас домовой? – Я постаралась добавить голосу такой же будничный тон. Не получилось. – Да всегда был. – Бабушка пожала плечами. – Почему я раньше его не замечала? – Я положила ключ на стол. – Наверное, тебе оно было не нужно. – Бабушка смотрела на подарок, в глазах опять появилась тоска. – А теперь? А теперь нужно, – сказала она обреченно. – Теперь, хочешь не хочешь, а ты все будешь замечать и видеть. А это, – бабушка указала пальцем на ключ, – будет всю нечисть притягивать. Нехорошая это вещь, темная. – Мне ее друг подарил. Сказал, что она защитит меня. – Как защитит, так и погубит. – И что мне теперь, выкинуть ее? – Не выкинешь. Только обидишь. – Ааа, хватит! Я обхватила голову руками и с силой ударилась лбом о стол. Сразу заболела голова. – Хватит! Бабушка ничего не сказала, включила чайник и ушла в соседнюю комнату.