— Тебе осталось рассказать эту историю самим неграм, — ухмыльнулся Кирсан. Эвада улыбнулся в ответ: — Вообще-то, эта история — не откровение мудрого всезнающего пришельца. Так видят прошлое человечества земные же ученые, и эти знания доступны кому угодно. Но неграм проще кричать о расизме и требовать равноправия, которое им нечем оправдать, чем посидеть в библиотеке и осознать, что они — устаревший подвид, уступающий более новому подвиду. Но крики не помогут, и в будущем черную расу ждет упадок и ассимиляция, потому что для направленной селекции, призванной «догнать» белых, у них нет ни ума, ни мудрости, ни организации. Кирсан подумал и нашел контраргумент. — Ну вообще-то принцип равноправия в земных условиях — необходимость. Просто для того, чтобы противодействовать желанию одних уничтожить других, объявив их «низшими». Ну вот как был во время второй мировой войны. Евреи и славяне не хуже немцев — но немцы объявили их низшими и вперед, в крематории. Эвада печально вздохнул: — Верно. И в этом проявляется худшее, что есть в землянах. Чтоб тебе легче было понять… На орбите Плутона болтаются обломки Реликта — гигантского древнего беспилотного корабля, которые еще порой бороздят просторы галактики на досветовых скоростях и несут смерть всему, что окажется у них на пути. Тени былой чудовищной войны. Если б мы не перехватили и не уничтожили этот Реликт — вы бы не успели начать Вторую мировую. Командир соединения мог бы просто немножко «опоздать» — и привет, нет больше мерзкого пятна на нашей репутации. Но тогда он не был бы балларанцем. Если бы его офицеры согласились «опоздать» — они тоже не были бы балларанцами. Вы, земляне, видите в более высоком уровне развития право творить произвол над теми, кто ниже. Мы придерживаемся обратной точки зрения: наше положение самой развитой расы галактики обязывает нас помогать более убогим. В бою с Реликтом многие отдали свои жизни, защищая самую отвратительную для нас форму жизни — вас, мерзких, злобных, жадных, тупых, жестоких земляшек. Можешь ли ты, Скай, представить себе, как жертвуешь собой, защищая то, что ненавидишь больше всего? Мы смогли, но чтобы хотя бы понять это, тебе нужно стать таким, как мы. Поразмысли на досуге. Как иногда заканчиваются отпуски Подъем занял больше времени, чем планировалось: Итагаки, предельно ослабевший в борьбе с болезнью, несколько раз останавливался отдохнуть. Дать понести Леониду свой футляр с родовым мечом, из-за которого и получил свою кличку, он отказался. — Я носил его при себе всю жизнь, — пояснил он, — и теперь донесу сам, всего-то ничего осталось. К тому же, тебе еще обратно топать, а мне уже нет. Во время одной их передышек Итагаки рассказал Леониду в двух словах свою историю с того момента, как они в последний раз поработали вместе на Балканах. После этого Катана с шиком спустил свои гонорары и деньги, вырученные от продажи «сувениров» с войны, и поехал в Ирак. Затем учил сирийцев воевать — которых именно, он не уточнил — и, обнаружив у себя тяжелую болезнь, вернулся домой. — Понимаешь, я внутренним чутьем сразу понял, что смерть, не найдя на меня ни пули, ни осколка, ни штыка, подошла с другой стороны… Провел свои последние месяцы дома, а когда исход стал очевиден — продал все имущество, остатки денег роздал на благотворительность, оставил себе на билет сюда… и вот я здесь. — У тебя нет семьи? Катана усмехнулся. — Можно подумать, у тебя она есть. У таких, как мы, не может быть семьи. — У меня уже есть. Японец медленно повернул голову. — И… ты все еще воюешь, несмотря на это? — Воюю, — кивнул Леонид, — только теперь уже не за деньги. — Завидую… Должно быть, здорово воевать не за деньги… Это то, чего мне испытать не довелось. Что ж, идем. Последний рывок остался. С вершины горы Каймон открывался воистину потрясающий вид на вечернюю Кагосиму и облака, окрашенные в красное последними лучами солнца. Как назло, вершина была далеко не безлюдной: тут встречала закат какая-то парочка. — Ладно, подождем, — сказал Леонид. — Ты ведь не очень спешишь? — Не то чтоб очень, — Катана улыбнулся так, словно собеседник удачно пошутил. — Ладно, тогда я позвоню… Скажу, что задержусь. Он достал из кармана мобильный телефон, с виду обычный, и нажал секретную комбинацию. Касс отозвался почти сразу. — Прием? — Касси, я тут на гору Каймон поперся, да случайно старого знакомого встретил… Коллегу. Бывшего. Так что я задержусь. — Ты как-то странно меня назвал, — заметил Касс. — Если ты выпил — срочно спрячь интерком и не отсвечивай им. — Я говорю — коллегу встретил! — Леонид сделал вид, что на той стороне линии его не расслышали. — Задержусь, понимаешь? А еще у меня батарея садится — вызови мне такси. Прямо к горе Каймон. Касси, ты меня понимаешь? — Ты влип? — уточнил Касс. — Да, такси. Спасибо. До встречи. Он отключился и скосил глаза на парочку: вроде, собираются уходить. Вдали в сгущающихся сумерках ярко светились огни Кагосимы. Итагаки молча смотрел на город, и его лицо выражало странную печаль. Леониду не раз приходилось видеть лица обреченных, приговоренных или смертельно раненых — каждый встречал свой конец по-своему. Но лицо Катаны было каким-то другим. Словно он сожалеет не о своей скорой кончине, а о чем-то другом, что нельзя описать простыми словами и понятными категориями. И вообще — этих японцев поди пойми. Парочка поднялась и пошла к спуску. Леонид вынул из кармана плоскую фляжку и снял колпачок-стаканчик. — Ну что, Катана, коньячку на посошок? — На посошок? — У нас так говорится. Перед дальней дорогой, другими словами. — Годится, — согласился японец. — Держи. Леонид вручил ему стаканчик, отвинтил крышку и налил коньяка. Катана отхлебнул и причмокнул губами. — Хороший коньячок… Его пальцы разжались, стаканчик упал на землю, но Леонид успел подхватить оседающее тело одной рукой, второй вынул из кармана интерком. — Касс, где носит твою синюю рожу⁈ Мне нужна эвакуация, и срочно! * * * Вскоре случился существенный сдвиг: Кирсан начал ощущать кожей и кончиками пальцев на руках и ногах, а кроме того, смог определять положение рук и ног с закрытыми глазами. Координация все еще страдает: притронуться пальцем к носу с закрытыми глазами не получается. В этот же день Кирсан увидел новое лицо, помимо врача, Эвады и Изабелл. Когда он под присмотром врача делал первые шаги по палате, открылась дверь и вошел Эвада, при этом Кирсан заметил, что в коридоре стоит еще один балларанец, выше и мощнее Эвады, и работает поочередно двумя ручными эспандерами. — А это в коридоре охранник, да? — спросил он у Эвады. — Его зовут Спарда, он военный. Мы — я и остальные — не считаем, что от тебя исходит какая-то опасность, в противном случае тебя здесь не было бы. Но у Спарды свои соображения на этот счет, он не любит, когда на корабле, за безопасность которого он отвечает, что-то находится не под его полным контролем. — Хм… а мы на корабле? — Да. — В космосе? — Естественно. — А как же гравитация? Вращающийся корабль? Эвада улыбнулся: — Да нет, не вращающийся. Искусственная гравитация, только и всего. Кирсан вздохнул: — А тут есть иллюминаторы? Хоть взгляну на Землю последний раз… — Увы, мы уже у совсем другой планеты. Но иллюминаторы есть, и когда врач тебя «выпишет» из медблока, ты сможешь в них поглядеть. * * * Зуммер вырвал Леонида из объятий Морфея: интерком на столике вибрирует. Так, он снова на корабле… А, ну да. Одна встреча — и отпуск накрылся медным тазом. — О, Великие Инженеры, я тебе что, «скорая помощь»⁈ — таковы были первые слова, услышанные им от Касса, как только Леонид оказался на борту, волоча на плече Итагаки. — Я мчусь, как угорелый, думаю — там трындец случился, я попался на все радары от Китая до Сан-Франциско, наверняка еще и на пару любительских камер! А тебе, оказывается, «скорая помощь» понадобилась? — Завязывай трындеть не по делу, — беззлобно ответил Леонид и направился в медблок. — А вообще ты, как человек, находящийся в долговой яме глубиной в световой год, должен понимать о долгах одну вещь: их надо возвращать. Подержим пациента под наркозом, потом вернем обратно — и все шито-крыто. И не парься насчет видеокамер: тарелки снимают уже почти сотню лет, причем девяносто девять процентов снимков — подделки. Так что еще пара видео ничего не изменит, все равно никто не поверит.