В среду в Министерстве внутренних дел состоялся брифинг, посвященный проблеме борьбы с коррупцией. Журналистов в зале было немного, интерес к деятельности министерства со стороны газетчиков в последнее время поутих. Речь держал первый заместитель министра. — И последнее, о чем я хотел вас проинформировать, — заканчивал он выступление. — Наше министерство принимает активное участие в разработке Закона о государственной службе и Закона о борьбе с коррупцией. Возглавляет эту работу мой помощник, а научное консультирование осуществляет главный эксперт Александр Евгеньевич Павлов, который давно занимается указанной проблемой. Павлов слегка улыбнулся и кивнул, представляясь. Тут же в последних рядах взметнулась рука. — Газета «Континент-Экспресс». Вопрос эксперту Павлову. У вас есть научная концепция борьбы с коррупцией? — Разумеется. Правда, многим она кажется спорной, но я не теряю надежды убедить моих коллег. — Пожалуйста, несколько слов об основных положениях вашей теории. — В несколько слов уложиться трудно, но в самых общих чертах идея состоит в том, чтобы рассматривать явление коррупции с точки зрения экономических категорий. Коррупционное взаимодействие — это, по существу, торговая сделка, в которой есть товар, продавец и покупатель, а также фигурируют себестоимость товара, потребительская стоимость и продажная цена. Если вкратце — то вот так. Если вас интересуют детали, милости прошу ко мне, побеседуем подробно. Павлов бил с дальним прицелом. Он успел рассмотреть журналистку, задававшую вопрос, и совсем не возражал бы продолжить с ней знакомство. Да и пространное интервью — было бы неплохо. Удар Александра Евгеньевича достиг цели, потому что журналистка подошла к нему сразу же после брифинга. — Лебедева, — представилась она, протягивая руку. — Это я задавала вам вопросы. — Очень приятно. — Павлов галантно поцеловал холеную руку с длинными бронзовыми ногтями. — Я бы хотела воспользоваться вашим приглашением. Назначьте мне, пожалуйста, время. Высокая, длинноногая, она легко шагала в ногу с рослым Павловым и, казалось, с трудом сдерживалась, чтобы не побежать. Александр Евгеньевич на секунду задумался, глянул на часы, широко улыбнулся. — У меня есть время сейчас, если хотите. Пойдемте? — С удовольствием. …— Чай, кофе, коньяк? — гостеприимно предложил Павлов, когда они расположились в его кабинете. — Кофе с коньяком, если можно, — решительно выбрала гостья. Александр Евгеньевич включил кофеварку, достал коньяк, чашки, миниатюрные рюмочки. — Как вас зовут? Лариса? Что ж, за знакомство, Лариса! Так о чем мы с вами будем говорить, прекрасная Лариса? Журналистка рассмеялась. Голос у нее был низкий, а смех — чуть хрипловатый. Она тряхнула рыже-каштановой гривой, по которой пробежала тяжелая волна. — Александр Евгеньевич, я пришла к вам поговорить о коррупции, а вы меня расслабляете… Так не годится. — Давайте будем говорить о коррупции, — с готовностью отозвался Павлов. — Вас интересует моя теория? — Не только. Но начнем с нее, если не возражаете. Лебедева достала блокнот и ручку, закинула ногу на ногу таким движением, что у Павлова дух захватило. — Я исхожу из того, — начал не торопясь Александр Евгеньевич, — что человек, дающий взятку, испытывает острую нужду в конкретном действии со стороны должностного лица или просто государственного чиновника. Это действие, назовем его услугой, имеет в глазах данного человека определенную ценность, то есть потребительскую стоимость. И за эту услугу человек готов заплатить некоторую цену, не превышающую в его глазах указанную потребительскую стоимость. Эта мысль понятна? Лебедева кивнула, не отрываясь от блокнота. — Далее. Я исхожу из того, что чиновник, обладающий полномочиями, позволяющими ему произвести товар, то есть оказать требуемую услугу, должен принять решение, производить ему этот товар или нет. Иными словами, он должен решить вполне экономическую задачу: какова будет себестоимость товара и какую продажную цену он сможет за него получить. Себестоимость зависит от эффективности внутреннего и внешнего контроля, проще говоря, от степени риска быть разоблаченным. Вот на такой теоретической основе и строится концепция борьбы с коррупцией. Главная цель — разрушение рынка коррупционных услуг путем рассогласования себестоимости товара для производителя и потребительской стоимости для покупателя. Первую надо повышать, вторую снижать, тогда производство станет невыгодным. Видите, как просто. — Александр Евгеньевич, — журналистка закрыла блокнот и, положив его на край стола, запустила пальцы в густую массу волос, — то, что я записала, пойдет в интервью. А теперь вопрос для меня лично. Вы позволите? Меня всегда интересовал процесс научного мышления. Мне хочется понять, как возникают новые взгляды, новые теории. Расскажите мне, как вы пришли к вашей концепции. Это не под запись. — Это скучно, Лариса! — взмолился Павлов. — Ну неужели я такой красивой женщине буду рассказывать, как сидел ночами над книгами по экономике и криминологии?! Нет, нет и нет! Слушать о такой рутине — это просто недостойно ваших ушей! — Вы не похожи на других, Александр Евгеньевич, — сказала Лариса. — Я задавала этот вопрос многим людям, они отвечали мне на него не просто охотно, а даже с бо'льшим удовольствием, чем рассказывали о своей новой теории. Им, как и мне, был значительно интереснее сам процесс научного поиска, нежели его результат. — Вероятно, это были настоящие ученые, а я — всего лишь практик с ученой степенью, — развел руками Павлов. — Кроме того, Лариса, вы ведь тоже не похожи на других, а? Вы не только вызывающе красивы, но и очень странно говорите. Отчего? Журналистка на мгновение смутилась, но быстро овладела собой. — Видите ли, я довольно долго жила на Востоке, мой муж — работник МИДа. И потом, моя мать — турчанка из Азербайджана, я в детстве много времени провела в тюркоязычной среде. Неужели вы заметили акцент? — Только в интонациях. А так вы говорите очень правильно. Даже слишком, — великодушно подчеркнул Павлов. * * * Если для полковника Павлова среда, двадцать четвертое июня, оказалось днем приятного и многообещающего знакомства, то Настя Каменская столкнулась в этот день с новой задачей. Среди бумаг Филатовой, обычно аккуратно надписанных и снабженных подробными комментариями, обнаружился листок с непонятными и никак не обозначенными цифрами, выписанными в восемь колонок. Над колонками были обозначены годы с 1983-го по 1990-й, но это и было единственным, что можно понять. Сбоку сверху вниз шли наименования строк, в которых Настя до позднего вечера пыталась разобраться. Первая строка была обозначена буквой «З», вторая «Р», третья — «ЗР». Последующие строки обозначались цифрами с 5 до 10, затем шли «1+3», «2» и «Итого». Проделав в уме ряд арифметических операций, Настя убедилась, что числа, стоящие в строке «Итого», получаются в результате сложения не всех чисел, выписанных в соответствующей колонке, а только двух предпоследних. Рядом с абсолютными величинами мелким четким почерком Филатовой приписаны числа с дробью, одни — с пометкой «П», другие — «Р». Было видно, что и Филатова над этим листком провела немало времени: все свободное от цифр пространство исчерчено геометрическими фигурами с замысловатой штриховкой и сплетенными в вензель буквами «В» и «Р». Ярко-красным фломастером обведена строка, обозначенная цифрой «2». Насте довольно скоро удалось установить две вещи. Во-первых, числа с дробью обозначали проценты: с пометкой «П» — от числа, записанного в строке «Итого», с пометкой «Р» — от числа в строке «ЗР». Во-вторых, в подчеркнутой красным фломастером строке «2» эти числа с дробью удивительно быстро увеличивались, чего не наблюдалось в других строках, за исключением строки «10». Но строка «10», по-видимому, внимания Филатовой не привлекла, так как не была подчеркнута. Настя твердо знала одно: листок этот ей не нравится. Ее удивляла небрежность педантичной и скрупулезной Ирины, которая, не надеясь на свою память, подробно надписывала все расчеты. Ее смущали буквы «В» и «Н», так как наводили на мысль о каком-то Владимире Николаевиче, который, судя по исписанной его именем странице ежедневника, прочно занимал мысли Ирины, но не был упомянут никем из друзей и сослуживцев погибшей. И еще, Настю, успевшую понять логику рассуждений и стиль работы Филатовой, беспокоила неотмеченная строка «10». На фоне довольно стабильных показателей в других строках Ирина просто не могла не заметить резкой динамики. Но она сосредоточила внимание только на строке «2». Почему? Листок этот не давал Насте заснуть. Она долго ворочалась в постели, ругая себя за то, что вовремя не выпила снотворное. Светящиеся цифры на электрических часах показывали четвертый час ночи, принимать лекарство было уже поздно, слишком мало времени оставалось до подъема. Она встала, открыла холодильник, плеснула в высокий стакан мартини. Полынь, на которой настоян напиток, действовала на нее лучше всяких таблеток. Утром, стоя под душем и назначив своей голове для пробуждения перевод на европейские языки фразы «Во всем должен быть порядок», Настя машинально отметила, что в некоторых языках употребляются разные слова в зависимости от того, что ты хочешь сказать: «какой порядок» (например, идеальный) или «порядок чего» (например, прохождения службы)… Она выскочила из ванной, не выключив воду, на ходу набросила на плечи махровую простыню и, оставляя на полу мокрые следы, помчалась в комнату. Схватив Уголовно-процессуальный кодекс, она с полминуты листала его, после чего радостно и звонко засмеялась. Если бы рядом с ней в этот момент находилась любознательная журналистка Лариса Лебедева со своим коронным вопросом «Как вы додумались?», то Настя ответила бы коротко и непонятно: «Порядок производства по уголовным делам». Уходя на работу, Настя глянула на себя в зеркало. — А ты ничего, старуха! Можешь еще! Когда ты счастлива, у тебя даже глаза из блекло-серых делаются ярко-голубыми, — громко сказала она сама себе. * * * Виктор Алексеевич Гордеев явился на работу чернее тучи. Накануне вечером жена долго разговаривала по телефону со своим отцом и вернулась в комнату расстроенная. — Папа вне себя, — сказала она, усаживаясь на диван рядом с мужем и ласково поглаживая его плечо. — Ему отказали. На прошлой неделе все шло гладко, обещали окончательный ответ дать в понедельник. В понедельник отложили до вторника, во вторник пообещали ответить в среду, но разговаривали почему-то прохладно, а сегодня сказали, что не имеют возможности спонсировать его центр. Папа места себе не находит из-за того, что с ним, всемирно известным кардиологом, обошлись как с мальчишкой. Андрей Григорьевич Воронцов мечтал создать независимый кардиологический центр, такой же, как у офтальмолога Федорова, но ему были нужны спонсоры, которые оказывали бы финансовую поддержку в первые полтора-два года, пока центр не встанет на ноги. Воронцова неоднократно приглашали на работу в крупнейшие клиники и медицинские центры за рубежом, но он упорно отказывался, отвечая, что здоровье своих соотечественников ему дороже. Он лелеял и вынашивал замысел центра, надеясь открыть его накануне своего семидесятилетия, нашел спонсоров и по-детски радовался тому, что все складывалось удачно. И вдруг такое… — Погоди, — Гордеев повернулся к жене, — ему же обещали поддержку в двух местах. В котором из них отказали? — В том-то и дело, что в обоих сразу, — грустно ответила Надежда Андреевна. — Отец в ярости? — сочувственно спросил Гордеев. — Он в отчаянии, а это гораздо хуже. Как бы не слег. В обоих сразу! Виноградов зря времени не теряет. Виктор Алексеевич ни минуты не сомневался, что это именно он. Полковник позвонил сначала Самохину из пресс-центра, а потом еще одному, с помощью которого, как говорил Гордеев, он отделяет правду от истины. Долго метался по кабинету, потирая лысину, несколько раз подходил к двери и уже брался было за ручку, но передумывал, круто поворачивался и продолжал свое суматошное движение. Зашел Игорь Лесников. — Виктор Алексеевич, из больницы звонил Гольцов. Наташа Ковалева… — Что? Что такое? — вскинулся Гордеев. — Ночью у нее была тяжелейшая истерика, билась, рыдала — еле успокоили. А сегодня она заговорила. — Так почему похоронный вид? — Отец запретил пускать к ней работников милиции. — То есть как запретил? — Гордеев даже поперхнулся. — Кто он такой? Главный психиатр страны? — Он сказал, что девочка слишком слаба, чтобы давать показания. Она может разнервничаться, вспоминая психотравмирующую ситуацию, и опять замкнется. Он, как отец, требует, чтобы ребенка не беспокоили. В палате с ней безотлучно сидит мать. Одним словом, граница на замке. Гольцов пытался его убедить, что нужно получить хотя бы самые общие приметы насильника, а Ковалев орал на все отделение, что пусть десять насильников остаются на свободе, если это нужно для сохранения здоровья его ребенка. — Ну да, ну да, — покивал задумчиво полковник. — Пусть насильники остаются на свободе, пусть насилуют и убивают чужих детей, лишь бы его ребенок был здоров. Это сказочка для врачей и для жены. Но на самом деле он жилы рвет, чтобы помочь Виноградову, а уж тот в долгу не останется. Если Аверин станет премьером, то Ковалев — на коне, и вечная ему благодарность от нового премьер-министра. Если не выгорит, ему Виноградов в какой-нибудь русско-заграничной фирме место уже приглядел. Да, Ковалев без Виноградова никуда. Он на все пойдет, чтобы ему преданность свою доказать. Ну и мразь! Гордеев решительно отодвинул от себя очки и мягко, но сильно припечатал ладонями стол. — Иди, Игорь, работай. Дай мне два-три дня, потом можешь делать все, что вы со следователем сочтете нужным. Я сам скажу, когда буду готов. Иди. Да, и позови сюда Каменскую.