— Тогда убирайся, — твердо сказал Евсей Ильич, собираясь уйти обратно в дом. — Я долг пришел вернуть, — тихо сказал Гордеев ему в спину. Евсей Ильич остановился и медленно, очень медленно повернулся. — Я тебе, Гордеев, в долг не давал. Сказано — убирайся. — Вы мне парня спасли. — Так это я ему, считай, в долг дал, он пусть мне и отдает. А с тобой, Колобок, у меня никаких дел нет. И быть не может. Это небрежное «Колобок» из уст Евсея Ильича хлестануло по Гордееву, словно пощечина вымазанной в дерьме рукой. Прозвище это прилипло к нему много лет назад, но даже старый Голубович никогда не называл его так в глаза. А вот статный, на голову выше Гордеева, крепкий, несмотря на годы, профессиональный преступник Евсей Ильич Дорман, в молодости неоднократно судимый, а последние десять лет официально находящийся на заслуженном отдыхе, — он мог себе это позволить. Ибо, понаделав в юные годы много глупостей, совершив много ошибок, Дорман научился годам к шестидесяти не пересекаться с правоохранительными органами. Это была его как бы официальная доктрина, но он никому не пояснял, означала ли она, что он научился жить, не нарушая закон, или что он научился нарушать закон так, чтобы продолжать спокойно жить. В прошлом году на даче у Евсея Ильича гордеевские ребята брали двух вооруженных преступников, и Дорман, поддавшись внезапному и необъяснимому порыву, спас Юру Короткова от верной гибели. Руководивший задержанием Гордеев уже мысленно простился с Юрой, понимая, что живым тому не выбраться. В этот раз Дорман с легкостью доказал свою неосведомленность о преступной деятельности задержанных, укрывательство ему вменить не удалось, да и не очень, честно признаться, старались, учитывая его помощь в спасении Короткова. Знакомство Гордеева с Дорманом было многолетним, отношения — сложными, больше напоминающими добрую ссору, нежели худой мир. — Подождите, Евсей Ильич, — почти безнадежно окликнул его Гордеев. — Это нечестно. — Да? — Дорман снова подошел к Гордееву. — Это интересно. Ты приехал подискутировать на философско-этические темы? — Вы связываете мне руки, — твердо и уверенно сказал Гордеев. Это был шанс заинтересовать Дормана, к вопросам чести он относился с какой-то болезненной щепетильностью. — Вы прекрасно понимаете, что парень, который вам жизнью обязан, никогда против вас ничего не найдет. Он еще молод, хватка у него слабовата. А я смогу найти, если, конечно, будет что искать. Но как я смогу это сделать, если я вам обязан жизнью мальчишки? План задержания разрабатывал я, руководил я, то, что он чуть не погиб, — моя вина, моя ошибка, мой недосмотр. Случись несчастье — я бы себе до могилы не простил, всю жизнь казнился бы. Вы меня избавили от этого, вы мне помогли, и я чувствую себя вашим должником. Вы не хотите со мной разговаривать? Это значит, что я никогда не смогу прийти сюда, к вам, с пудом доказательств. Мне совесть не позволит. Может быть, она у меня неправильно устроена, но уж какая есть. Что же получается? Раньше мы с вами всегда воевали честно: ваше мастерство против моего. А сейчас? Ваша хитрость против моей совести? Монолог получился убедительным, Евсей Ильич смягчился. Щелкнул пальцами, успокаивая собаку, которую Гордеев не видел и не слышал, сделал приглашающий жест и повел гостя к дому мимо роскошных клумб с цветами. Дорман не любил физический труд, не признавал «копания в земле», денег у него было достаточно, чтобы покупать фрукты и овощи на рынке, и на даче, где он жил круглый год, разводил только цветы, к которым был с детства неравнодушен. Правда, ухаживать за ними приходилось женщине из поселка. Дорман был ленив, но красоту любил и готов был за нее платить. Усевшись на просторной веранде за большой круглый стол, Дорман сухо произнес: — Я тебя в гости не звал, поэтому чаю не предлагаю. Говори. — В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня в Москве убита женщина, сотрудник милиции. Убийство было замаскировано под несчастный случай, смерть от электротравмы. Но замаскировано очень неумело, грубо, вся фальшь прямо в глаза бросалась. Убийца оставил много следов. Более того, он забыл об осторожности и позволил себя увидеть. У нас есть свидетель, который готов его опознать. Но самое главное — он стал болтлив, этот убийца. Он стареет, нервы сдают. И теперь мы знаем его кличку — Галл. Он живет в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге. Я не знаю, кому эта информация может оказаться полезной, да и не хочу знать. Но я уверен, что найдутся люди, которые будут вам благодарны за то, что вы их предупредите: Галл выработался, он теряет квалификацию и осмотрительность. Впервые за все годы по совершенному им убийству возбуждено уголовное дело, поэтому его будут искать, пока не найдут, и будут примерять на него все то, что он оставил на месте преступления. Я вижу здесь только два выхода. Или дать нам возможность закрыть дело, имея на руках убийцу с крепкими доказательствами, и таким образом спасти Галла. Либо отдать нам Галла с наименьшими для себя потерями. Это все. Евсей Ильич молчал так долго, что Гордеев испугался. Наконец Дорман расцепил пальцы, на которые опирался подбородком, постучал ими по столу, куснул зубами нижнюю губу. Его влажные выпуклые глаза медленно прошлись по лицу Гордеева, по его круглой упитанной фигуре. Губы, даже в старости не потерявшие четких очертаний, дрогнули в усмешке. — Ладно, Гордеев, на чай ты заработал. Посиди, сейчас вернусь. Оставшись один, Виктор Алексеевич почувствовал, как внутри отпустило. Он даже не подозревал, до какой степени напряжен. За чаем разговор пошел легче. — Жаль мне тебя, Гордеев, — говорил Евсей Ильич, помешивая ложечкой варенье в хрустальной розетке. — Таким, как ты, система руки выкручивает, кислород перекрывает и при этом требует работы, результатов, успехов. Ты никогда не задумывался, какая хитрая сволочь придумала вашу милицейскую систему? Да ей наверняка миллионные взятки давали, сволочи этой, чтобы она придумала те самые правила, по которым вы сейчас живете. Вы же о каждом своем шаге обязаны докладывать. Чтобы за мной, всесоюзно известным преступником Евсеем Дорманом, наружное наблюдение пустить, тебе придется килограмм бумаги извести на рапорта да справки всякие. Пока ты их сочинять будешь да пока они до адресата дойдут, я в Австралию успею улететь. Какой дурак придумал, что вы должны быть коротко стрижены и прилично одеты? Если милиционер в форме на улице патрулирует — тогда согласен, пусть стрижется. А если он — опер, сыскарь, ты же на него ярлык метровыми буквами вешаешь, мол, имейте в виду, граждане, я из легавки. Кто милиционеру зарплату установил такую, что на нее ни квартиру, ни машину не купишь? Не знаешь? А я знаю. Все это специально было сделано, чтобы обеспечить утечку информации. Чтобы всегда быть в курсе, кто чем занимается, кто куда поехал, кто за кем слежку установил. Чтобы держать вас всех под контролем и вовремя вам рты затыкать, если не туда полезете. Чтобы ты не мог себе жилье сам купить, а целиком от доброго дяди зависел. Чтобы ты не мог на своей машине по городу мотаться и преступления раскрывать, а чтобы служебную попросил, тогда они знать будут, куда и зачем ты ехал. А заодно и поунижаться заставят, когда просить машину будешь, чтобы, значит, место свое не забывал. А сейчас тебя вообще страшная жизнь ожидает. — Почему? Страшнее, кажется, уже некуда. — У-у, голуба моя, есть куда, еще как есть. На смену той сволочи хитроумной новая пришла, которая придумала строить правовое государство одновременно с рыночными отношениями. Это же абсурд, а вы молча глотаете и терпите. Как ты работать-то будешь теперь, Гордеев? Под эти рыночные отношения, под коммерцию и прочие большие деньги твои сыщики все разбегутся, им на нищенских милицейских харчах ловить нечего. Кто останется? Кто поглупее, кто нерасторопный, ленивый, одним словом — балласт. Еще останутся те, кто или на нас работает, или научился взятки брать, то есть те, кому и у вас сытно и тепло. Ну и молодая поросль из институтов, которые ничего не умеют, а как только научатся — так либо в первую группу попадут, в коммерсанты, либо в третью — во взяточники. А не научатся — во второй группе останутся, с двоечниками и второгодниками. Вот такой естественный отбор у вас грядет, Гордеев. И параллельно с такой радостной перспективой вы затеваете строительство правового государства. Прокуроры надзирают, блюдут, арестовывать не дают. Адвокаты защищают с момента задержания. Судьи дела на доследование не отправляют, а выносят оправдательные приговоры. Райская жизнь! Для нас. А для вас — цепь мучительных кошмаров. Чтобы в этот райский сад войти, надо уметь работать. А кто у вас будет уметь работать, учитывая описанный выше процесс рассредоточения сил? Если бы кто и захотел вызвать в нашей стране криминальную катастрофу, лучше бы не смог придумать. Вот поэтому мне и жалко тебя. Хороший ты мужик, Колобок, грамотный и честный. Такое сочетание редко встречается. Съедят тебя. Тебе сколько до пенсии? — Да выслужил уже. Могу уходить. — И не уходишь? Что ж, уважаю. Хотя мне, как ты понимаешь, было бы спокойнее, если б ушел. Хочешь правду, Гордеев? Боюсь я тебя. Из всех ментов, что я в жизни встречал, такой, как теперь, я только тебе по зубам. Уйдешь — вздохну свободно. Может, успею еще на старости лет преступление века совершить, громкое, красивое, изящное. Что ты смеешься? — Дорман лукаво улыбнулся, положил себе еще варенья. — Думаешь, совсем спятил старый Евсей? А может, мне славы хочется. Чтобы все говорили: нам со стариком Дорманом не тягаться. Ладно, шучу. Буду доживать свой век тихо. — Сделайте одолжение, — шутливо попросил Виктор Алексеевич. Возвращаясь в Москву в грязной полутемной электричке с разбитыми стеклами и ободранными сиденьями, Гордеев думал о том, что говорил Дорман. Если следовать его логике, то он, Гордеев, может поймать только того преступника, которого ему позволят поймать. А разве на самом деле это не так? Звучит чудовищно, но в то же время ничем не опровергнуто. Примеров тому — множество. И еще думал Виктор Алексеевич о том, что он правильно сделал тогда, в 1987 году, когда начал вырабатывать свой стиль руководства отделом. Когда только пошли первые разговоры о правовом государстве, он уже знал точно, во что это выльется. Идеи умами овладеть не успеют, а практику будут под эти идеи подстраивать. Времени наращивать профессионализм не было. Для этого нужно как минимум вырастить поколение учителей и дать им время выпестовать учеников, а это — не меньше двадцати лет. И он решил, что если нельзя иметь пятнадцать опытных сыщиков, пусть будут пятнадцать талантливых людей, но талантливых по-разному. Чтобы в итоге получился один хороший профессионал. Полковник Гордеев терпеть не мог слова «универсал». Он полагал, что слову этому грош цена и вообще все универсальное — обман. С другой стороны, он был твердо убежден, что хороший начальник не тот, у кого все работают одинаково хорошо, а тот, у кого каждый занимается тем, что у него лучше всего получается, и при этом приносит пользу общему делу. За этот лозунг его в свое время нещадно бранили и подвергали всяческим гонениям, но Гордеев, в точности как резиновый колобок, больно ударившись о землю, подскакивал тем выше, чем сильнее его били. Все сотрудники, которых набирал он сам, имели добротную школу и еще какой-нибудь талант, который работал на благо всего отдела. Коля Селуянов, например, обладал удивительной зрительной памятью, запоминал лица и маршруты мгновенно и на долгие годы. Кроме того, в детстве он хотел стать градостроителем (почему-то именно градостроителем, а не архитектором), знал Москву, как свою квартиру, каждый закоулок, каждый проходной двор. Миша Доценко, по общему признанию, был незаменим в работе со свидетелями, особенно когда нужно было заставить человека что-то вспомнить или отделить то, что было, от того, что показалось. Володя Ларцев по образованию был психологом, причем весьма квалифицированным, а милицейскую науку постигал уже по ходу дела. Такой своеобразный подход к комплектованию отдела позволил Гордееву начать учиться, как он выражался, «жить в условиях правового государства», то есть искать преступников и добывать доказательства без применения старых испытанных методов, к коим относились и физическое воздействие, и содержание в камере, чье устрашающее воздействие хорошо известно, и многое другое. Без применения таких методов работать стало невероятно трудно, но зато ребята Гордеева прекрасно ладили со следователями и прокурорами, которым не к чему было придраться. Гордеев знал, что в глазах многих он смешон, что его усилия вызывают у людей лишь раздражение и недоумение. Он понимал, что сегодня он — рыжий на манеже, которого не трогают только потому, что он, непонятно каким образом, обеспечивает хорошие результаты и раскрывает преступления. Такое отношение было оскорбительным, Колобок нередко переживал минуты глубочайшего унижения и отчаяния. Но он был уверен, что наступит завтра, и его идеи себя оправдают. И пусть это завтра состоится через три года, через пять лет, пусть даже через десять, но его ребята, его сотрудники, которых он любовно и тщательно отбирал, будут уметь работать и не потеряют лицо в таких условиях, когда за каждым фигурантом по пятам будет ходить адвокат. Только бы они выдержали, только бы не разбежались, как предрекал Дорман. Еще год-два — и он сможет оставить отдел на своего зама, есть еще две кандидатуры, кто смог бы его заменить. Лишь бы у них хватило терпения переждать нынешний голодный период отчаяния и безнадежности. Им бы еще чуть-чуть подучиться… * * * Эта неделя была мучительной и для Юры Короткова, безуспешно старавшегося привести свои эмоции в соответствие с реальной жизнью. Пока получалось плохо. Десятое июля надвигалось с каждым днем все быстрее, а пожар, бушевавший в его душе, погасить никак не удавалось. Юра по уши увяз в своей влюбленности и ничего не мог с этим поделать. Надо заметить, что Людмила Семенова была далеко не первым увлечением Короткова за все годы его супружеской жизни, но раньше все как-то обходилось без тумана в голове и смещения акцентов. Из кинофильмов и книг он вынес твердое убеждение, что нельзя путать любовь с наваждением, что наваждение рано или поздно проходит, надо только набраться терпения и постараться не наделать глупостей в этот период. Однако на практике бороться с таким наваждением оказалось вовсе не просто. И надо же было этому случиться как раз тогда, когда они работали на таком сложном деле! У Юры все валилось из рук. Если бы сама Людмила вела себя как-нибудь иначе — провоцировала бы ссоры или хотя бы размолвки, демонстрировала недовольство ну хоть чем-нибудь! Но нет. Она была именно такой женщиной, о какой втайне мечтает каждый сыщик. — Я не всегда была такой, — говорила она Короткову. — Пока работала следователем, нахлебалась от мужа всякого. Потом поняла, что состояние в браке с работником милиции — это профессия, которой далеко не каждый может овладеть. Ваша работа грязная, да-да, грязная, она вся построена на обмане, недоверии, хитрости, компромиссах. Иначе и быть не может, кто же ходит на преступников с поднятым забралом. Но и жены вам нужны особые, такие, которые помогали бы вам не ложиться в постель во всей этой грязи. После решающего разговора Насти с Павловым в ресторане объединенными силами Гордеева и Захарова велось постоянное наблюдение как за квартирой, где пребывала Лебедева-Настя, так и за главным экспертом. Настя добросовестно звонила каждый день в министерство и голосом Ларисы вежливо осведомлялась, не надумал ли Александр Евгеньевич согласиться на ее предложение. Павлов пока не надумал, но тем не менее как-то вечером встретился со смуглым невысоким человеком в очках. Когда перед Коротковым положили фотографию, запечатлевшую момент их встречи, Юра вспомнил, что видел его на похоронах Филатовой. Установить незнакомца в очках было несложно, он ни от кого не прятался и личность свою не скрывал. Возле дома, где находилась Настя, никаких посторонних наблюдателей отмечено не было. Когда до окончания недельного срока осталось дня два, все упали духом. Похоже, их ловушка не сработала. У Павлова не было возможности установить адрес Лебедевой, если только от ресторана ее не «проводил» кто-то из его людей. Ответственный за маршрут «ресторан — квартира» Селуянов готов был дать голову на отсечение, что в тот момент за Лебедевой не следили, а уж в этих вопросах Коля был надежен. Если Павлов станет действовать по предусмотренной Гордеевым схеме, он должен будет показать шантажистку убийце. Другим способом ее не найти. Эти смотрины и должны, по замыслу Колобка, сыграть роль сигнала: Галл в Москве. Дальше работа предстояла чисто техническая: из всей массы людей, находящихся вблизи от места «показа», а также от дома Лебедевой, вычислить Галла и задержать его. Это казалось несложным лишь на первый взгляд. Никто из оперативников представления не имел о том, как организована система связи и вызова «заказников». Никто не мог бы поручиться, что устанавливать личность и адрес будущей жертвы станет сам исполнитель, а не специальные помощники, выполняющие для «маэстро» черновую работу. Если поспешишь, ошибешься и задержишь не того человека, настоящий убийца тут же исчезнет, растворится, как призрак на рассвете. И второй раз выманить его уже не удастся. В этой плоскости как раз и лежала одна из задумок Гордеева, о которой догадалась Настя. Подсунув Павлову адрес Ларисы, они существенно упростили бы ему задачу. А Гордееву хотелось посмотреть, как будут проходить поиски рыжей журналистки. Ему было интересно, существует ли в этой хитрой системе распределение работ и кто и как эти работы выполняет. Даже если они не смогут взять убийцу, операция даром не пройдет, они получат новые знания о той криминальной сфере, с которой им пока сталкиваться напрямую не приходилось. А знания эти впоследствии очень пригодятся. Конечно, Гордеев не говорил этого вслух, чтобы не расхолаживать ребят и не выглядеть посмешищем в недобрых глазах. Это же надо, затеял комбинацию в научно-исследовательских целях! Курам на смех. Но Виктор Алексеевич знал в глубине души, что эта познавательная задача не менее важна, чем поимка Галла. Прежде чем объявлять войну, врага надо изучить, об этой старой истине многие позабыли. Только один человек на свете мог понять Гордеева. Только она, Стасенька, предпочла бы информацию о системе элитарных «заказников», даже с риском упустить убийцу Филатовой. Только она умеет смотреть вперед так же далеко, как сам полковник Гордеев. На шестой день Павлов все еще «не созрел». — Завтра я позвоню вам в последний раз, Александр Евгеньевич, имейте это в виду. Я не люблю испуганных людей, но еще меньше мне нравятся люди нерешительные. Вы украли у меня неделю, которую я могла бы провести более плодотворно. Павлов колебался. — Может быть, в качестве компенсации за потерянное время вы согласитесь завтра пообедать со мной? Независимо от того решения, которое я приму. — Ну уж нет, — холодно усмехнулась в трубку Лариса. — Обед состоится только в случае вашего согласия. Я и так потратила на вас слишком много времени. — Хорошо, — внезапно отвердевшим голосом сказал Павлов. — Считайте, что я решился. Жду вас завтра в три часа возле «Елисеевского». — В пять, — промурлыкала довольная Лариса. — На два часа я записана к парикмахеру, к трем никак не успею. — Ладно, в пять. До завтра. Настя осторожно положила трубку и задумчиво посмотрела на телефонный аппарат. Неужели приехал? Глава 10 Он и в самом деле приехал. И с первой же минуты почувствовал неладное. Все в этот раз шло не так, как обычно. Не было условленной встречи с передачей задатка и четко сформулированным заданием. Был только номер телефона, по которому следовало позвонить в определенный день и час. Галл позвонил. Мужчина, с которым он разговаривал, цедил слова приказным тоном. Адреса и фамилии он не знает, он может только показать того человека. Галл попробовал возразить: на таких условиях он не работает. Он — одиночка, у него нет подручных, а заниматься всем самому — опасно. Тут надменный заказчик начал на него орать, дескать, он, Галл, вообще работать не умеет, по прошлому эпизоду возбудили дело, у милиции есть его приметы, а он тут строит из себя, понимаете ли, великого мастера. Пусть делает, что ему велят, он за это деньги получает. Девку надо выследить и убрать. И обязательно забрать у нее четвертый экземпляр рукописи. Да-да, милый мой, той самой рукописи, которую ты в прошлый раз не нашел. Плохо, стало быть, искал. А может, нашел? А? И теперь вместе с этой девкой хочешь деньги из меня выкачать? Я пока еще никому об этом не сообщал, но я тебя очень сильно подозреваю. Будешь мне условия диктовать, скажу кому следует, что ты своевольничаешь и ставишь всех под угрозу. Да к тому же и работаешь ты грязно. Так что давай-ка не ерепенься, а исправляй свои ошибки. Такого поворота Галл не ожидал. — Это какое-то недоразумение, — спокойно сказал он. — В общем, так, — чуть сбавил тон собеседник. — Завтра с семи тридцати до восьми ноль-ноль я буду гулять с собакой в сквере возле метро «Красные Ворота». Посмотришь на меня. В пять часов я встречаюсь с ней возле «Елисеевского», потом поведу ее в ресторан. Дальше — твоя забота. Когда все подготовишь, позвони по этому же номеру, договоримся о задатке. Все. Галла душил гнев. Никому и никогда не позволял он кричать на себя, разговаривать таким хамским тоном. Все рушится, вот и в верхние эшелоны пролезло такое руководящее быдло. Раньше заказчики были уверенные в себе, спокойные, немногословные, не то что этот истерик. Но если отбросить эмоции, то что остается? Упреки в неквалифицированной работе. Их Галл отмел сразу. Он понял, что нарвался на человека, который всю жизнь был начальником. Такие приемчики давления на подчиненных он хорошо знал. Нет, Галл был в себе уверен. Он прекрасно помнил свои расчеты по последнему эпизоду. Он ушел из квартиры в ночь с пятницы на субботу. Филатова должна была выйти на работу в понедельник, но в понедельник ее не стали бы искать, списали бы на прогул, среди научных работников это дело обычное. На квартиру к ней поехали бы в крайнем случае во вторник, к этому времени все запахи уйдут без следа. Он помнил, как оставил форточки открытыми. Любовник тоже вряд ли появился бы, не подходит к телефону — значит, не приехала. Почему же возбудили дело? Должна быть какая-то другая причина, но вины его, Галла, здесь нет. Может, дело в заказчике? Под него копают? Может быть, он на подозрении у милиции, а убитая с ним связана? Да, скорее всего так. Но если так, то зачем он делает второй заказ, да еще меньше чем через месяц? Он что, сумасшедший? Вызвать «заказника» в город, где идет работа по совершенному им убийству, — непозволительно. Более того, новый заказ явно связан с предыдущим, коль речь идет об одной и той же рукописи. В квартире этой рукописи не было, он мог бы поручиться. И карточек, которые ему велели найти, не было тоже. Зато было кое-что другое… Утром Галл приехал на «Красные Ворота», без труда углядел в сквере мужчину с бультерьером, но вместо того, чтобы уйти, задержался. Он на почтительном расстоянии проследовал с ним до дома, а спустя несколько минут отправился провожать его на работу. И хотя в прошлый раз заказ делал другой человек, Галл не сомневался: истинным заказчиком в обоих случаях был тот самый холеный, хорошо одетый мужчина, который уверенно взбежал по ступенькам и, предъявив служебное удостоверение, вошел в Министерство внутренних дел. Это было неприятно. Но главный удар ждал его впереди. Поразмыслив, Галл решил воспользоваться связью для экстренных случаев. Он не имел права самостоятельно бросить дело и уехать из Москвы, дисциплина в организации была железная. А то, что браться за этот заказ ни в коем случае нельзя, было для него очевидным. Экстренная связь была сложной, но срабатывала быстро, и уже через полтора часа Галл разговаривал с человеком, который должен был разрешить ему уехать. Но все получилось совсем не так. — Заказ должен быть выполнен, — сухо сказали ему. — Ты допустил много промахов, дело следует поправить. Пока не исправишь — из Москвы ни шагу. За некачественную работу надо расплачиваться. И придержи язык. Сумеешь все сделать — ляжешь на дно. Не сумеешь — сам знаешь, что тебя ждет. Это твои проблемы. Его проблемы… Вот он и попал между двух огней. С одной стороны, заведомо провальный заказ. С другой — система отказала ему в помощи и в защите. Почему? Он стал не нужен? Ерунда, такие, как он, всегда нужны. Таких, как он, слишком мало, чтобы можно было ими разбрасываться. Тогда в чем же дело? Они думают, что он выработался, стал допускать промахи и его теперь ищет ментура. С чего они это взяли? Ведь не может быть, чтобы они пели с голоса этого истеричного заказчика, плясали под его дудку. А если все же… Он работает в МВД, сведения у него точные. Значит, это может быть правдой. Выходит, этот подонок пользуется его, Галла, услугами, а потом поливает его грязью вместо того, чтобы попытаться помочь. Ну и дерьмо! А они? Почти двадцать лет он у них на службе, ни одного прокола, безупречная репутация. Он свято соблюдал все их условия: не иметь семьи, постоянных женщин, близких друзей. Не поддерживать отношений с родственниками. Работать только там, где они скажут, где начальник — их человек и можно без лишнего шума уезжать в командировки, когда потребуется. И еще много всяких ограничений, которых он ни разу не нарушил. И за все это хорошую же благодарность он получил: чуть что — пошел вон, выкручивайся сам. Ясно, что он их не сдаст легавым, — самому пришлось бы признаваться, а только один эпизод с Филатовой тянет на «вышку», она же работник милиции. Да и доказать он ничего не сможет, против них у него ничего нет, кроме слов. Ну что ж, подумал Галл, будем исправлять свои ошибки. * * * От назойливого грохота музыки и тяжелой духоты Настя была близка к обмороку. «Странно, — думала она, — я совсем не чувствую, чтобы за мной кто-нибудь наблюдал. А сколько разговоров всегда о сверлящих взглядах, которые прямо затылком чувствуешь, которые якобы спину тебе жгут. Наверное, я просто неопытная еще, — решила она, — или бесчувственная». Когда бороться с дурнотой не осталось сил, она взяла сумочку и, извинившись, вышла в туалет. Павлов в первый момент испугался, что она просто-напросто сбежит, потом сообразил, что теперь его это не должно беспокоить. Он передал шантажистку Галлу, а уж от него ей не уйти. В туалете Настя вынула из сумки ампулу с нашатырным спиртом, резким движением пальцев вскрыла ее и, обильно смочив жидкостью носовой платок, приложила его к вискам и ко лбу. По комнате растекся резкий запах. Она присела на банкетку и закрыла глаза. Проклятые сосуды! Здоровья нет, а туда же, в сыщики записалась. Сидела бы дома, занималась репетиторством, натаскивала бы великовозрастных оболтусов по математике или иностранным языкам. Денежно и спокойно.