— Вы хотите сказать, что… — Именно, Александр Евгеньевич. Уловка дешевая, но вы на нее попались. И вместе с собой потянули вашего приятеля Рудника. За все, что он мне рассказал, я получу хорошие деньги. Так что огромное вам спасибо. — А жизнь с мужем на Востоке? Тоже выдумка? — Разумеется. — И мама-турчанка? — Александр Евгеньевич, — терпеливо объяснила Лебедева, — я никогда ничего не добилась бы, если бы всем рассказывала о себе правду. Неужели это не понятно? «Жизнь полна причуд, — подумала про себя Настя. — За последние пять минут я ни разу не солгала. Я говорю ему чистую правду. И в то же время все это — отчаянное вранье. Умом можно тронуться». — Я могу взглянуть на ваши документы? — Не можете, — спокойно ответила она, глядя Павлову в глаза. — Понятно. Павлов залпом допил коньяк из рюмки и потянулся за сигаретами. Бессмысленно допытываться, подумал он. Сцена с разоблачением с треском провалилась. Лебедева была на брифинге, значит, какой-то документ у нее есть. В последующем он сам ее встречал у входа в министерство и проводил мимо постового. — Но хотя бы имя у вас настоящее? Вас в самом деле зовут Ларисой? Про фамилию не спрашиваю, но ведь я должен как-то к вам обращаться. — К чему эти вопросы, Александр Евгеньевич? Вы же не собираетесь на мне жениться. — Я не могу вести серьезный разговор с человеком, о котором ничего не знаю, — настаивал Павлов. — Что поделать, придется. Значит, вы все-таки решили поговорить? Это меня радует. Чтобы наш разговор был деловым и содержательным, я предварительно кое-что поясню. Не возражаете? — Слушаю вас. — Александр Евгеньевич, я отношусь к своей деятельности очень серьезно. И я бы попросила вас не называть меня шантажисткой даже в мыслях. Я добываю информацию, анализирую ее и продаю результат этого анализа. К каждой операции я готовлюсь тщательно и скрупулезно. Кроме того, я правильно себя веду. Именно поэтому по поводу моих, скажем так, сделок нет ни одного заявления в милицию. Так что надежду меня испугать отбросьте сразу. Судя по тому, что мы с вами здесь ужинаем, мое предложение вас заинтересовало. Во избежание лишних вопросов с вашей стороны скажу сразу: текст я продаю отдельно от информации. Может быть, вам нужна только рукопись? Это стоит сто тысяч. Возможно, рукопись вам не нужна, но вы хотите знать, как она ко мне попала и кто еще знает об этом. Это стоит пятьдесят тысяч. То и другое вместе — сто сорок. Делаю скидку. Теперь я хотела бы послушать вас. — Честно признаться, я не готов к такой прямолинейности. С чего вы решили, что я буду вам платить? Откуда такая уверенность, что я вас боюсь? «Действительно, откуда, — подумала Настя. — Из пустых домыслов, ничем не опровергнутых, но и ничем не подтвержденных. Черт возьми, неужели я ошиблась? Нет, даже если он непричастен к убийству, все равно история с диссертацией темная». Пока Настю Каменскую грызли сомнения, Лариса Лебедева говорила: — Вы и не должны меня бояться, это совершенно не входит в мои планы. Я не люблю запуганных людей. Предпочитаю иметь дело с равноправными партнерами, а не с жертвами. Вы не будете мне платить? Не надо. Я найду другого покупателя. Усвойте же наконец: я на вас не давлю и ничего не требую. Я предлагаю вам товар. Он вас не интересует? Тогда почему вы здесь? — Меня интересуете вы, Лариса, и я просто воспользовался поводом вас увидеть. Вам это не приходило в голову? — Нет. Если вы с готовностью отправили меня к Руднику, следовательно, вы пришли к определенным выводам в отношении меня. Сам характер этих выводов исключает ваш личный интерес ко мне. Вы — ответственный работник МВД, я — закамуфлированная иностранка, занимающаяся сбором политической информации. Неужели вы до такой степени легкомысленны? Только не надо мне рассказывать, что вы потеряли голову, поддавшись моим роковым чарам. Итак, почему вы здесь? — Из любопытства. Никогда не был в подобной ситуации. — Захотелось поэкспериментировать? — Допустим. — Тогда пойдите к администратору, покажите ему ваше удостоверение полковника милиции, вызовите по телефону наряд и сдайте меня как шантажистку. Что вам мешает? Я не буду на вас в обиде. Если вы так поступите, я буду знать, что в своем анализе допустила ошибку и вы невинны, как младенец. Это мой промах, я за него и отвечу. Только имейте в виду, мне это ничем не грозит. Вы им скажете, что я вас шантажирую, а я воспользуюсь вашим же оружием: что влюбилась в вас без памяти и придумывала повод для свиданий. Вы моих документов не видели, но, уверяю вас, они в полном порядке. Меня доставят в отделение, пожурят и отпустят. Да, я переживу несколько неприятных минут, но это и есть плата за ошибку в анализе. Профессиональный риск. «Боже мой, я правдива до безобразия. Ведь я говорю абсолютно искренне, особенно про ошибку в анализе. И про профессиональный риск. Ну и ситуация!» — И не забудьте, Александр Евгеньевич, вас непременно спросят, кто я такая. А вдруг в моих документах написано совсем не то? И что о вас подумают рядовые работники милиции? Главный эксперт Штаба МВД ходит на свидания неизвестно с кем. Еще, не дай бог, выяснится, что я стою на учете как проститутка или наркоманка. Не боитесь? Некрасиво получится. И еще вас обязательно спросят, чем я вас шантажирую. Так что неприятные минуты придется пережить не только мне. Павлов молчал, не сводя глаз с тлеющего конца сигареты. Он был вынужден признать, что она права. Нужно было принимать какое-то решение, но для этого необходимо выяснить, как много она знает. Заплатить? А что дальше? Сто сорок тысяч он найдет, но где гарантия, что на этом все кончится? Не зря же существует правило: не платить шантажистам. Дашь слабину, заплатишь один раз — и повесишь себе на шею ярмо на долгие годы. Не платить? Если бы знать, кому она собирается показать рукопись, если он откажется ее купить. Можно попробовать заплатить только за информацию, а потом решить, исходя из того, как далеко зашло дело. А если она обманет? Как проверить то, что она расскажет? — Я не могу верить вам на слово, — глухо произнес Павлов, не поднимая глаз. — Мне нужны гарантии. Во-первых, я должен быть уверен, что у вас — последний и единственный экземпляр рукописи, что вы не наделали ксерокопий и не будете в дальнейшем вымогать у меня деньги. Во-вторых, если я заплачу вам за рассказ о том, как к вам попала рукопись, я хочу быть уверен, что вы расскажете мне правду. И в-третьих, я хочу иметь гарантии, что эту правду вы расскажете только мне. — У вас высокие запросы, Александр Евгеньевич, — улыбнулась Лебедева. — Отвечу по порядку. Вы видели листы из рукописи и могли убедиться, что экземпляр почти «слепой». С него невозможно сделать копию даже на самом лучшем ксероксе. Что же касается гарантий моей правдивости, то здесь я взываю к вашему здравому смыслу. Я уже говорила вам, что веду себя правильно. Если бы я была нечестна со своими контрагентами, если бы я нарушала условия сделки, то давно уже была бы в тюрьме или на том свете. К счастью, я пока еще жива и свободна. Вы удовлетворены? — Не знаю. — Павлов вздохнул. — Я не привык разговаривать на подобные темы. Мне нужно подумать. — Подумайте, — легко согласилась она. — Сколько времени вам нужно? День? Два? — Пять, — попросил Павлов. — Лучше — неделю. Ведь если я решусь на эту… м-м-м… сделку, мне нужно будет утрясти вопрос с деньгами. — Иду вам навстречу. Пусть будет неделя. Но это — максимум того, что я могу вам предоставить. Или вы платите, или товар уходит к другому покупателю. — К кому? — не выдержал он. — Голубчик, да вы мошенник! — от души расхохоталась Лариса. — Если я скажу вам, кому предложу свой товар, вы моментально вычислите добрую половину, если не всю целиком информацию, которую я оцениваю в пятьдесят тысяч. Вы что же, собрались получить ее бесплатно? Знаете, — добавила она серьезно, — мне кажется, мы — подходящая пара и стоим друг друга. После завершения наших с вами переговоров я, вполне возможно, сделаю вам деловое предложение, касающееся совместной работы. — Как вы смеете! — Павлов задохнулся от негодования. — Не нужно, Александр Евгеньевич, — мягко сказала Лариса, положив ладонь поверх его руки, лежащей на столе. — Я ведь предупреждала, что отношусь к своей деятельности очень серьезно. Я не блефую. Никогда. И если я говорю, что мы стоим друг друга, значит, у меня есть для этого основания. А об уровне моего профессионализма вы можете судить по эпизоду с Рудником. Павлов резко высвободил руку. — Как я вас найду? — Я вам позвоню через неделю. — А если я приму решение раньше? — Хорошо, я позвоню через три дня. Я могу звонить каждый день, если хотите. Только не устраивайте детский сад, своего телефона я вам все равно не дам. И не надрывайтесь в поисках телефонного аппарата с определителем номера, я буду звонить вам из автомата. Лариса говорила по-прежнему мягко, голос ее был низким и вкрадчивым, а улыбка — нежной и теплой. Но у Павлова было такое чувство, что его держат за горло ледяной железной рукой. * * * И потянулась неделя, самая, наверное, трудная в жизни Насти Каменской. Живя в чужой квартире и не имея возможности вести привычный образ жизни, она маялась от съедавшей ее тревоги и неуверенности, умирая от страха, выходя на улицу. Они с Гордеевым разыгрывали комбинацию, результатом которой должно стать появление на свет убийцы возле Ларисы Лебедевой или ее квартиры. С места убийства Филатовой эксперт Зубов изъял кое-какие следы, которые ничего не давали для поиска убийцы, но позволили бы его идентифицировать. Иными словами, поймай они этого «заказника», при помощи изъятых Зубовым следов можно было точно сказать, этот ли человек был в квартире Филатовой, когда она погибла. Несмотря на задержание Димы Захарова прямо у трупа Филатовой, Зубов, человек хмурый, неразговорчивый и невероятно упрямый, не поддающийся ни внушению, ни уговорам, отреагировал на теплый чайник единственно правильным образом: если убитую здесь ждали, надо попытаться найти следы этого ожидания. Форточки в квартире были распахнуты настежь, но времени прошло очень мало с того момента, как убийца покинул квартиру. Зубов опытным взглядом окинул комнаты, многолетняя практика подсказала ему, что если что и есть, то скорее всего — запах, микрочастицы кожи и волосы, оставшиеся в верхней части спинки кресла, на мягкой ворсистой ткани. Эти микрочастицы не принадлежали ни Ирине, ни ее отцу. Найти преступника среди многомиллионного населения страны по таким следам невозможно, но если бы появился конкретный подозреваемый… Вот этого самого подозреваемого и приманивал Гордеев на «живца»-Лебедеву. Расчет был на то, что Павлов вынужден будет воспользоваться услугами того же человека, который убил Филатову. Для того чтобы расчет оправдался, необходимо было сконструировать ряд условий: Павлов должен по-настоящему испугаться Ларису Лебедеву, но при этом он не должен обращаться ни к кому с просьбой дать ему выход на платного исполнителя. Он должен воспользоваться той связью, которая у него уже есть. Судя по тому, что Павлов смог прибегнуть к услугам «заказника» самого высокого класса, в числе его близких знакомых есть представитель (а может, и не один) преступной элиты, который и дал ему эту связь. Либо это и есть тот человек, которого Александр Евгеньевич так панически боится, что вынужден был убирать Филатову, либо нет. Шансы — пятьдесят на пятьдесят. Если это разные люди, то надежды на то, что Павлов обратится к тому же убийце, почти нет. Он просто попросит другую связь, это было бы во всех отношениях грамотно. Но если это все-таки один и тот же человек, то Павлов должен побояться просить его о помощи, иначе пришлось бы признаваться в каких-то своих грехах. В этом случае вполне реальна возможность выявить убийцу Филатовой. Либо пан, либо пропал. В такой постановке задача предстала перед сотрудниками отдела по борьбе с тяжкими преступлениями против личности. Но сам Колобок-Гордеев собирался вести игру гораздо более тонкую и хитрую. Для этого ему пришлось воспользоваться Настей, с которой с момента выхода ее из ресторана «Таджикистан» общаться можно было только по телефону. — Анастасия, я тебе кое-что продиктую, только ты ничего не записывай. Хирург, Бурят, Галл, Итальянец, Карден, Блэк. Запомнила? Вот тебе развлечение, чтобы мозги не застаивались. Примерь каждую кличку к возможному убийце Филатовой. — Ладно, — растерянно сказала Настя. — Я попробую. Она с раздражением посмотрела на свое отражение в зеркале. Образ Лебедевой был ей противен до оскомины. От толстого слоя грима, да еще в такую жару, у Насти испортилась кожа, покрывшись пятнами и прыщами. Она боялась пользоваться снотворным, чтобы не потерять ночью реакцию и ясность мышления, но от бессонницы болела голова и одолевала слабость. Затихшая, казалось, на мертвой точке ситуация могла взорваться в любой момент, поэтому даже в квартире Настя обязана была быть Лебедевой и каждое утро подолгу сидеть перед зеркалом, завивая крашеные волосы и рисуя лицо. Даже на ночь часть грима нужно было оставлять, на случай, если придется открывать дверь какому-нибудь «визитеру». По поводу этих случайностей Настя пыталась поговорить с Гордеевым, но так ничего и не добилась. Ей казалось, что куда проще было бы «подсунуть» Павлову ее адрес и спокойно ждать, когда появится «заказник». Однако Гордеев упорно делал из Лебедевой человека-невидимку, а вернее — неуловимку, женщину без имени и адреса. Если их план срабатывает, это доставит Павлову или нанятому им убийце дополнительные хлопоты по установлению если не личности шантажистки, то, по крайней мере, ее местожительства. А это означает, что каждую минуту в дверь может позвонить «слесарь», «столяр» или «юноша, который ищет Катю. Здесь не живет? Извините». Это вовсе не обязательно будет убийца, это может быть кто угодно, кому заплатили за то, чтобы он выяснил, в какой квартире живет длинноногая красотка с рыже-каштановыми волосами и карими глазами. Конечно, это причиняло Насте множество неудобств, заставляя ее двадцать четыре часа в сутки жить в образе Лебедевой, но, позлившись на Колобка полдня, она оценила его замысел, вернее — другую задачу, которую он пытался таким образом решить. Получив от начальника шесть кличек, она несколько минут побродила бесцельно по квартире, потом принялась за обустройство рабочего места. Чистый стол на кухне, крепкий кофе, сигареты, шесть листов бумаги, на каждом — ничего не значащий для постороннего взгляда заголовок. Настя отхлебнула кофе, прикрыла глаза. Хирург… Карден… Любит модно одеваться? Или сам художник-модельер? Бурят… По месту рождения? По внешности? Блэк. Ничего в голову не приходит. Набор звуков или в переводе с какого-нибудь языка имеет смысловую нагрузку? Итальянец… Похож на известного киноактера? Изучал итальянский язык? Темпераментный брюнет, но не кавказского типа? Настя методично повторяла про себя непонятные слова-клички, снимая слой за слоем возможные объяснения и привязки, начиная с самых поверхностных и кончая абсолютно алогичными, не имеющими никакого смысла. В какой-то момент она почувствовала знакомый холодок в желудке, но не успела заметить, в ответ на какую мысль он возник. Через несколько минут все повторилось, и опять Настя не успела зафиксировать мысль, не мысль даже, а мимолетное движение на уровне подсознания. Она начала раздражаться. Чужая квартира, этот вынужденный переезд нарушили ей все планы. Побаливает спина, но нет привычного уютного Лешки, который знает, как ей помочь. Она не высыпается, нервничает, она плохо себя чувствует — и вот результат. Она не в состоянии решить аналитическую задачу. То есть дело, конечно, не в том, что она не может ее решить, на свете множество задач, решить которые Настя Каменская не в состоянии. Дело в том, что решение есть, она в этом уверена, она это чувствует по знакомым спазмам в животе, но впервые в жизни ей не удается «вытащить» это решение на уровень сознания и сформулировать его. Видимо, она и в самом деле не годится для оперативной работы, если в условиях физического дискомфорта у нее в буквальном смысле слова отказывают мозги. Не зря за ее спиной коллеги насмехаются и злятся. Наверное, сидя в спокойном кабинете, каждый сумел бы работать, как Каменская. А вот когда ей пришлось впервые поработать так, как все оперативники, оказалось, что она ничего не может. Все бессмысленно. Все зря. Она провалит всю операцию. Сколько усилий затрачено впустую… Настя подтянула колени к груди, уткнулась в них лицом и горько заплакала. Майор милиции Каменская, сидя на чужой кухне в чрезвычайно легкомысленном неглиже, которое в случае появления «визитеров» должно подчеркнуть ее длинноногость, оплакивала свою службу в уголовном розыске, готовясь завтра же признаться в профессиональной несостоятельности. Внезапно слезы волшебным образом высохли. Размазывая по лицу потекшую тушь, Настя быстро прошла в комнату и молча уставилась на развешанные по стенам полки. Она внимательно и последовательно оглядела все, что на этих полках стояло: книги, безделушки, фотографии — обычный набор. Потом нахмурилась, несколько раз глубоко вздохнула, резко выдыхая воздух, чтобы унять дрожь в руках и сердцебиение. Подошла к телефону. — Виктор Алексеевич, мои ключи у вас? Пусть кто-нибудь откроет мой сейф, на нижней полке лежат фотографии из квартиры Филатовой. Ожидая звонка, она еще раз осмотрела библиотеку Гордеева-младшего в поисках энциклопедий. Ничего подходящего не было, но, на ее счастье, нашлось много книг по древней истории. Быстро пролистав их, Настя остановила выбор на первом томе «Истории Франции», открыла нужную страницу и уселась возле телефона. Когда позвонил Миша Доценко, Настя задала ему всего несколько вопросов, на которые тот ответил, глядя на одну из фотографий. Теперь она знала, кто из тех шестерых мог побывать в квартире у Филатовой. Она была уверена, что не ошиблась. Сняла трубку и позвонила Гордееву. * * * От платформы Трудовая Гордеев пошел не по гравиевой дорожке, полукольцом опоясывающей дачный поселок, а направился ближней дорогой по едва заметной тропочке, утонувшей в траве. Дачи на Трудовой были известными, «генеральскими», на обширных территориях которых умещались не только огороды, но и рощицы, и теннисные площадки. Виктор Алексеевич отворил калитку и покорно остановился, ожидая появления хозяина. Он хорошо знал эту дачу и помнил, что пройди он без ведома и разрешения хозяина еще три-четыре шага — и объясняться ему придется сначала с породистым доберманом, а потом — с врачами, а то и с самим господом богом. Увидев показавшуюся на веранде знакомую седую голову, Гордеев вовремя одернул себя, чтобы не замахать рукой (этого собака тоже не любила), и негромко (опять же учитывая нрав добермана) позвал: — Евсей Ильич! Это я, Гордеев! Седой человек не спеша спустился с крыльца и двинулся в сторону гостя. Подойдя почти вплотную, он удивленно протянул: — Ты смотри, и в самом деле Гордеев. Ты зачем пришел, Гордеев? Я тебе ясно сказал: пока пуд доказательств против меня не принесешь, ноги твоей чтобы здесь не было. Принес? — Нет, — признался Колобок.