* * * Следующие дни показали, что Леонид Петрович оказался пророком. Коротков, Ларцев и Доценко, работавшие по делу Филатовой и проверявшие версии убийства из корыстных побуждений или из ревности, приходили на работу измученные и раздраженные. — Чтоб они все провалились! — кричал в сердцах невысокий седоватый Володя Ларцев после беседы с преподавателем Академии МВД Богдановым. — Я его спрашиваю про Филатову, а он смотрит на меня своими холодными глазами и вдруг цедит сквозь зубы: «Вы какой вуз оканчивали? Ах, Московскую школу! Вам оперативно-розыскную деятельность, наверное, профессор Овчаренко читал? Сразу видно, что он вас ничему не научил. Вы совершенно не умеете вести опрос». Каково, а? Подозрения Короткова в адрес отсутствовавшего на похоронах хирурга Корецкого оказались беспочвенными: на правах старого друга дома он оставался в квартире у Филатовых, помогая готовить стол для поминок. Из всех проверяемых по версии «ревность» он был самым приятным собеседником, но это, подумал Коротков, скорее всего оттого, что сотрудники ГУВД были прикреплены к другой поликлинике, что лишало Корецкого возможности небрежно бросить: «Кто ваш начальник? Гордеев? Знаю, знаю, он у меня лечился». У всех мужчин, в том числе и у бывшего мужа Филатовой, и у безжалостно брошенного Валеры с двумя автотранспортными судимостями, было твердое алиби и полное отсутствие мотивов для убийства. Семенова не преувеличивала, когда говорила, что Ирина умела организовывать свою личную жизнь, ни в ком не вызывая ни ревности, ни подозрений. Корыстные мотивы тоже не просматривались. Ирина и ее отец жили на две свои зарплаты, в коммерческой деятельности участия не принимали, богатыми наследниками не были. Из драгоценностей в доме были две золотые цепочки, одна Иринина, другая — с кулоном — ее матери, и три обручальных кольца — самой Ирины и ее родителей. Как сказал отец, Ирочка предпочитала серебро, но и его было немного, хотя вещи отличались изысканным вкусом. Много денег Филатова тратила на книги, любила дорогую парфюмерию и особенно духи. Одежда, напротив, была недорогая и, как выразился Миша Доценко, повседневная. Нет, никаких признаков того, что в семье есть какие-то доходы, помимо зарплаты, не видно. Ни машины, ни дачи. Оставался невыясненным вопрос о деньгах на кооператив, которые Ирина будто бы должна была откуда-то получить. Отец об этих деньгах ничего не знал, как и вообще о том, что Ирина собиралась вступать в ЖСК: «Ирочка очень скрытная была. О радостных событиях никогда не сообщала заранее, всегда постфактум. А о неприятностях тем более не рассказывала». Вопрос так и остался открытым, но был признан Ларцевым и Доценко потерявшим актуальность, так как история произошла, как выяснилось, в 1987 году, то есть пять лет назад. Дело, казалось, зашло в тупик. — С любовью и деньгами, этими двигателями прогресса, мы покончили, — глубокомысленно заявил Ларцев. — Переходим к менее волнующим проблемам. С этими словами он положил перед Юрой Коротковым Настину записку. — Займешься? Аська просит нарисовать ей Павлова из МВД России. Не знаешь, зачем? — Какая разница? Просит — нарисуем. Юра быстро выхватил у Ларцева записку, стараясь скрыть от товарища свою радость. Еще бы! Это же повод позвонить Людмиле! «Уймись, дурень, — мысленно осадил он себя. — Она про тебя и думать забыла. Очень ты ей нужен». Но на поверхность сознания чья-то коварная рука упорно выталкивала воспоминание о ее тихом голосе: «Я не шучу. Женитесь на мне». Если правда, что деньги тянутся к деньгам, а беда — к беде (не зря же говорят: пришла беда — отворяй ворота), то любовь должна тянуться к любви. Ибо влюбленный в свидетельницу Семенову сыщик Юра Коротков узнал из разговора с ней нечто такое, что позволило вновь поднять закрытый было вопрос об убийстве Ирины Филатовой на почве неразделенной любви. Сотрудник Штаба МВД России полковник милиции Павлов Александр Евгеньевич, по утверждению Людмилы Семеновой, ухаживал за Ириной, причем делал это отчаянно и весьма своеобразно. Сначала были чуть ли не ежедневные посещения института с цветами и подарками, публичное целование ручек, приглашения всех сотрудников отдела на принесенный свежайший торт, восклицания: «Ирочка, я ваш раб! Ирочка, вы — совершенство!» Ирину это откровенно забавляло, она мило улыбалась, подшучивала над ухажером, но его это ничуть не обижало. Внезапно все переменилось. Прекратились цветы, чаепития и комплименты. Павлов перестал наезжать в институт и превратился в злобного мальчишку, который дергает за косы и старается побольнее ущипнуть как раз ту девочку, которая ему нравится. Он буквально терроризировал Иру, постоянно придирался к подготовленным ею документам, без конца вызывал в министерство. Но она все сносила, выдержки и терпения ей было не занимать. Штаб — основной заказчик на научную продукцию отдела, и ссориться с ответственными работниками было нельзя. Влюбленный Павлов стал притчей во языцех, а Ирину называли великомученицей и дружно ей сочувствовали. — Я, помнится, даже сказала ей как-то: «Да отдайся ты ему один раз. Может, отстанет». — А она что? — спросил Юра. — Посмотрела на меня с такой яростью, что я даже оторопела. Лучше, говорит, нищему в подземном переходе отдаться, чем ему. Хотя, — добавила Люда, — Павлов внешне очень импозантный, ничего отталкивающего в нем нет. Этот бугай из академии, Богданов, на мой взгляд, в десять раз хуже. Что ж, сердцу не прикажешь, конечно, с кем миловаться — дело вкуса. — А может, дело принципа? Знать бы только, какого. — Юра отодвинул пустую чашку из-под кофе и потянулся за пепельницей. Они сидели в открытом кафе возле большой гостиницы, наслаждаясь предвкушением наступающего вечера, который принесет с собой прохладу. — Людочка, вы не торопитесь? Расскажите мне еще про вашу подругу, — попросил Коротков. — Я не тороплюсь. Муж повез детей в Мариуполь, к родственникам. Десятого июля я уйду в отпуск и поеду, сменю его на родительской вахте. Юра переваривал услышанное, стараясь сообразить, как ему воспользоваться полученной информацией. Неожиданно его собеседница добавила: — Юрочка, не мучайте себя. У вас все на лице написано. У нас с вами вполне благополучные семьи. Я старше вас минимум лет на пять. Вы замучены и задерганы своей работой, а я устала от бесконечных конфликтов дома. Если вы согласны с тем, что в жизни должны быть светлые пятна, то на время до десятого июля вы можете рассчитывать. — А потом? — глупо спросил Коротков, не в силах оторвать взгляд от ее глаз. — А про «потом» не будем загадывать. Жизнь длинна и непредсказуема. Это, кстати, любимая Иркина фраза. Глава 4 В пятницу, девятнадцатого июня, Гордеев вызвал Игоря Лесникова. — Что по делу Ковалевой? — Как мы выяснили, судью и второго заседателя пока никто не беспокоил. В тексте приговора указаны трое свидетелей, дававших на суде показания против Шумилина. Двадцать четвертого мая тысяча девятьсот восемьдесят девятого года избит сын свидетеля Калинникова, дело не раскрыто, числится за сотым отделением милиции. Двадцать четвертого мая тысяча девятьсот девяностого года ограблена девочка четырнадцати лет, дочь свидетельницы Тодоровой. У нее отняли золотую цепочку и серьги, карманные деньги, сняли американскую куртку и импортные кроссовки. Дело «висит» на семьдесят четвертом отделении. Двадцать четвертого мая тысяча девятьсот девяносто первого года избит и ограблен внук свидетеля Пожидаева, территория сто семидесятого, тоже не раскрыто. В нынешнем году — Наташа Ковалева. У меня сомнений нет, Виктор Алексеевич. Таких совпадений не бывает. — Согласен. Этот Шумилин далеко не дурак, хотя и сволочь изрядная. Самих свидетелей не трогает, боится, что они его опознают, они же его на суде видели, да и во время аварии тоже. Можно было зло на женах и мужьях вымещать — так нет, он детей выбирает. А знаешь, почему? Потому, что дети скажут, что он большой взрослый дядька, для них все, кто старше пятнадцати, глубокие старики, а любой, кто выше ростом, кажется огромным. Ты этого Шумилина видел сам-то? — Глянул издалека, — усмехнулся Лесников. — Вы правы на все сто процентов. Ему двадцать три года, невысокий, худенький, внешне — пацан пацаном. Между прочим, за рулем, хотя его по суду прав лишили. Дядюшка, видно, постарался. — Значит, так, Игорек. Попали мы с тобой между двух огней. Виталий Евгеньевич Ковалев, советник вице-премьера Аверина, спит и видит, когда парламент потребует отставки премьера. У его шефа Аверина в этом случае хорошие шансы самому стать премьер-министром. Ну и с ним вместе Ковалев поднимется. Уж не знаю, в курсе Аверин или нет, но Ковалев ведет активную работу в парламенте, опираясь на депутатскую фракцию, ратующую за снятие всех барьеров на пути западного капитала в нашу страну. На эту агитработу, как ты понимаешь, нужны деньги, и деньги дает ему президент Фонда поддержки предпринимательства некто Виноградов. Лучшие, можно сказать, друзья и соратники по политической борьбе. Если сказать Ковалеву, что его дочку изнасиловал родной племянник Виноградова… Ну, как ты думаешь, что нам с тобой ответит Ковалев? — Что нас гнать надо поганой метлой. Что мы не умеем раскрывать преступления, что хватаем первого, кто под руку попадается, что у нас по тюрьмам одни невиновные сидят, а матерые преступники гуляют на свободе. Весь джентльменский набор. — Молодец. А что нам скажет следователь? — Это смотря по тому, какие доказательства мы ему найдем. Дело находится в производстве у Ольшанского, он мужик вообще-то крепкий. Может, он и не испугается Ковалева. — Может, и не испугается. — Гордеев погрыз дужку очков. — Может, и не испугается, — повторил он задумчиво. — Ладно, поезжай к следователю, расскажи ему все побасенки про шумилинскую вендетту. Пусть начнет работать с потерпевшими по прошлым делам. Детки, конечно, будут напуганы, да и время прошло, но — вдруг что-нибудь получится. Про Виноградова пока помолчим. Для Ольшанского Шумилин — ранее судимый, и все. Хоть следователь у нас и крепкий мужик, но пугать его раньше времени не будем. Пусть он сам тебе скажет, какие ему нужны доказательства, чтобы предъявить Шумилину обвинение и чувствовать себя уверенно. А уж мы тут придумаем, как эти доказательства добыть. После ухода Лесникова Виктор Алексеевич вскочил и покатился упругим мячиком по кабинету, огибая длинный приставной стол для совещаний. Не ошибся ли он, пытаясь скрыть от следователя информацию? Собственно, информация эта для расследования не нужна, но все же, все же… Не получается ли, что он подставляет Ольшанского под удар, которого тот не ждет? А какой такой удар? Что особенного грозит Ольшанскому? Неприятный разговор с отцом потерпевшей? Не факт. Ковалев вполне может оказаться порядочным человеком и не будет чинить следствию никаких препятствий. Почему он, Гордеев, заранее против него настроен? Да и Ольшанский не из пугливых, тут Лесников прав. Чем его так уж сильно можно напугать? А вдруг это не Шумилин? Вдруг они ошибаются? Совпадений много? Гордеев хмыкнул. За четверть века в розыске он узнал, какие невероятные, какие неправдоподобные бывают совпадения. Из-за этих совпадений жизнь и судьба честного человека не раз висят на тонюсеньком волоске. И бывает, к сожалению, что волосок рвется. Бывает. Гордеев подкатился к креслу, снял телефонную трубку. Удар надо принимать на себя. — Константин Михайлович? Приветствую. Гордеев. — День добрый, Виктор Алексеевич. Рад вас слышать, — раздался в трубке слегка картавый говорок Ольшанского. — Константин Михайлович, к вам сейчас мой Лесников приедет насчет Наташи Ковалевой. У нас тут идейка одна появилась, он вам расскажет. Но пока все очень приблизительно. Хочу вас попросить, вы мне напишите отдельное поручение на допрос отца потерпевшей. Лесников как раз и захватит. Все-таки версия очень спорная, так я уж сам отдуваться буду. Чтобы вам не краснеть, если мы ошиблись. — Я, Виктор Алексеевич, краснеть давно разучился, — усмехнулся в трубку Ольшанский. — Но Ковалева к вам с большим удовольствием переадресую. Он каждый божий день мне звонит, отчета требует, как мы ищем насильника. Вот вы заодно перед ним и отчитаетесь. Я сегодня звонил в клинику, где лежит девочка, врач сказал, что прогноз благоприятный, есть надежда, что она со дня на день заговорит. — Понял, — коротко ответил Гордеев. — Там будет дежурить кто-нибудь из моих ребят, чтобы момент не упустить. Спасибо. Положив трубку, Гордеев прикинул, сколько времени ему понадобится на подготовку к визиту Ковалева. Лукавил хитрый Колобок, когда просил требование на допрос. Никакой допрос ему был не нужен. Ему нужен был Ковалев здесь, вот в этом кабинете, нужна была его реакция на фамилию Шумилина. А как иначе можно заполучить Ковалева, не открывая перед следователем все карты? Виктор Алексеевич решил сначала покончить с другими неотложными делами, в числе которых была и проверка версий по делу Филатовой. Поскольку никого из работающих по этому делу на месте не оказалось, Гордеев вызвал к себе Каменскую. Настя подробно рассказала ему обо всем, что сделано. — С корыстным мотивом на сегодня мы закончили, от «ревности» остался маленький хвостик, Доценко сейчас доделывает. — И потом что? — Потом перейдем на второй уровень сложности. — Соображения есть? — Ну… — Настя помялась. — Есть кое-что. Последний любовник Филатовой работает в Интерполе. Наркотики, оружие, контрабанда — сами понимаете, вещи серьезные. Может быть, Филатова — средство давления на этого Идзиковского. Все отмечают, что последние два-три месяца она была чем-то подавлена, расстроена. Ее начальник связывает это со сложными отношениями с руководством, с сотрудниками министерства. Но не будем забывать, что Филатова была особа очень скрытная. Не исключено, что перемена настроения была связана с тем, что ей или Идзиковскому угрожали, может, их шантажировали. — Годится, — одобрительно кивнул Гордеев. — Еще что-нибудь есть? — Еще есть версия о мести, так сказать, на научной почве. Но, — Настя сделала выразительный жест рукой, — это уже больше ста. Это уже почти двести. …Когда-то давно Гордеев спросил у Насти, как ей удается выдвигать порой совершенно невероятные версии. Она тогда ответила, что версии кажутся невероятными только тем, у кого мышление физика. Физик проверяет первые 99 чисел, убеждается, что все они меньше 100, из чего и делает вывод, что вообще все числа меньше 100. Ведь 99 экспериментов — вполне достаточно для научного вывода. А у нее, Насти, мышление гуманитария, испорченного математикой, а для математика все числа равноправны и имеют равную вероятность проявления — и бесконечно большие, и бесконечно малые… — Доценко с манекенщицей закончил, так что Идзиковского будут разрабатывать он и Ларцев. Коротков пока занят Плешковым, так что свои «двести» будешь отрабатывать сама, — заключил Гордеев. — Я позвоню в институт, тебе привезут все бумаги Филатовой. — Только все-все, Виктор Алексеевич, из сейфа, из стола, из дома. Все до последней бумажки. И настольный календарь. И записные книжки. — И черта лысого в ступе, — засмеялся Гордеев. — Ладно, иди. * * * Пока полковник Гордеев готовился к беседе с советником вице-премьера Ковалевым, а Настя заканчивала ежемесячный аналитический отчет в ожидании, когда ей привезут бумаги Филатовой, долговязый красавец Миша Доценко ехал из здания Министерства внутренних дел на Житной к себе на Петровку. Он только что закончил беседу с Александром Евгеньевичем Павловым, неудачливым поклонником Ирины Филатовой, и остался этой беседой крайне недоволен. Во-первых, он был недоволен собой, так как не посмел достать диктофон. Уж очень надменным и вальяжным оказался полковник Павлов. Конечно, если бы у сыщиков были миниатюрные магнитофоны с достаточно чувствительным микрофоном, которыми можно пользоваться, не вынимая их из кармана, тогда другое дело. А с такой допотопной техникой, как у них, не работаешь, а только позоришься. Во-вторых, он был недоволен Ириной Филатовой, которая, как выяснилось из беседы с Павловым, и с ним находилась в близких отношениях. Миша по молодости лет еще не избавился от романтического отношения к женщинам и особенно к любви. Ему очень понравился дружелюбный, интеллигентный Кирилл Идзиковский из Интерпола, и он искренне негодовал на покойную за то, что она могла изменять такому отличному парню с этим самоуверенным холеным Павловым.