- Почему все наши разговоры в итоге сходят на эту тему? - возмутился Бовуар. - Потому что мы не можем разделить личные переживания и профессиональный выбор, - ответил Гамаш. - А если думаем, что можем, то заблуждаемся. Нужно это признать, изучить свои мотивы и принять рациональное решение. - Думаешь, я иррационален? Ты же сам все время обвиняешь меня в том, что я не полагаюсь на свои инстинкты. Что ж, послушай, что они мне говорят сейчас? И не только инстинкты, но и весь мой опыт? Бовуар почти орал на Гамаша. - Это чудовищная ошибка, - почти рычал Бовуар. - Пропустить такую большую партию фентанила в США - значит поменять жизнь целого поколения. Ты хотели узнать о моем личном интересе? Вот, слушай. Ты никогда не страдал зависимостью. И понятия не имеешь, на что это похоже. А опиаты? А кустарные наркотики? Они попадают прямо в тебя. Меняют тебя. Превращают тебя в нечто ужасное. Все повторяют «восемьдесят кило». - Он махнул рукой в сторону двери в конференц-зал. - То, что движется к границе, не просто масса, не просто какой-то объем. Нет той меры, которой можно измерить страдания, что нас ожидают. Медленная и жалкая смерть. И не только наркоманов, которых ты готов сотворить! Как насчет всех остальных, жизни которых ты готов разрушить? Как много людей, живущих сегодня, здоровых сегодня, умрут, сэр, или будут убиты? И все из-за твоего рационального решения! - Ты прав, - согласился Гамаш. - Ты абсолютно прав. Он предложил Бовуару сесть. Секунду поразмышляв, словно его заманивают в ловушку, Жан-Ги сел на свой привычный стул, на самый краешек. Гамаш последовал его примеру, но попытался устроиться поудобнее. Попытка не увенчалась успехом, и Гамаш склонился вперед. - Есть мнение, что Уинстон Черчилль знал о немецкой бомбардировке Ковентри еще до бомбежки, - начал он. - И не сделал ничего, чтобы ее предотвратить. В той бомбежке погибли сотни мужчин, женщин и детей. Бовуар расправил нахмуренные брови. Но он ни слова не сказал. - Британцы взломали немецкий код, - объяснял Гамаш. – Но если бы что-то предприняли, то тем самым бы дали немцам понять, что тех раскрыли. Ковентри можно было спасти. Сохранить сотни живых людей. Но Германия тогда изменила бы код и союзники потеряли бы свое преимущество. - Скольких спасли благодаря этому решению? - спросил Бовуар. Это было ужасное исчисление. Гамаш раскрыл было рот, но передумал отвечать. Уставился на свои руки. - Не знаю, - наконец сознался он. Потом поднял глаза и встретился с решительным взглядом Бовуара. - Есть предположение, что англичане ни разу не воспользовались своим знанием. Чтобы не потерять свое преимущество. - Ты шутишь?! Очевидно, Гамаш не шутил. - В чем же преимущество, если ты его не используешь? - спросил Бовуар. Он был скорее изумлен, чем зол. - И если они допустили бомбежку того города… - Ковентри. - … то что же еще они могли себе позволить? Гамаш покачал головой. - Хороший вопрос. Ты готов потратить все свои денежные средства. У тебя есть стратегия но ты остаешься скрягой, накапливая добро. Чем дольше ты с ним не расстаешься, тем труднее сделать это в будущем. Если бы тебе полагался только один выстрел, Жан-Ги, когда бы ты его сделал? И как бы ты узнал, что это время наступило? - Может статься, когда ты решишься на выстрел, будет уже поздно. Ты слишком долго ждал, - сказал Бовуар. - Нанесенный ущерб намного больше того добра, на которое ты рассчитывал. Вся ярость Бовуара рассеялась при одном взгляд на шефа-суперинтенданта Гамаша, пока тот пытался найти ответ на заданный вопрос. - Люди начнут умирать, Жан-Ги, когда фентанил хлынет на улицы. Молодежь. Те, кто постарше. Дети, возможно. Это будет подобно огненной буре. Гамаш вспомнил о своем посещении Ковентри с Рейн-Мари, много лет спустя после той бомбежки. Город отстроили заново, но руины собора сохранили, как символ. Они с Рейн-Мари долго стояли возле алтаря разрушенного собора. Несколько дней спустя после бомбежки, Кто-то нацарапал на стене слова: «Отче, прости». Простить кого? Люфтваффе? Геринга, пославшего бомбардировщики, или Черчилля, ничего не сделавшего, чтобы остановить их? Был ли это смелый поступок или чудовищная ошибка со стороны британского правительства, прятавшегося в своих безопасных домах, офисах или бункерах, за сотни миль оттуда? Так и он был в безопасности, тут, высоко над улицами Монреаля. Вдали от огненного шторма, который собирался развязать. Святой Михаил, вспомнил он. Собор Ковентри был назван в честь архангела. Самого кроткого, что приходит за душами умирающих. Он посмотрел на свой указательный палец и удивился, заметив яркую синюю линию. Словно 80 килограммов фентанила в своем пути на юг проследовали прямо через него. Арман Гамаш стоял на пути наркотика от острова Мадлен к американской границе. На линии, проходящей сквозь ничтожную деревеньку в долине. Теперь у него был шанс остановить это. Гамаш понимал, что отметина за принятое этим вечером решение останется на нем до конца его жизни. - Разве нет ничего, что бы ты мог сделать? - глухо проговорил Жан-Ги. Гамаш ничего не ответил. - Шепнуть УБН? Предупредить их? – предлагал Жан-Ги. Но знал, что этого не случится. Гамаш сжал зубы, сглотнул, но ничего не сказал. Молча смотрел внимательными карими глазами на своего заместителя. Своего зятя. - Сколько времени понадобится, чтобы фентанил пересек границу, как думаешь? - наконец спросил Гамаш. - Если его прямо сейчас отправить? Тогда он пересечет границу завтра ночью. Может, чуть раньше. Вполне возможно, он уже в пути. Гамаш кивнул. - Но пока еще есть время для перехвата, - сказал Бовуар, понимая, что намекает на время, которое есть у Гамаша для отмены решения. Но знал, что это тоже не случится. А в глубине души Жан-Ги понимал, что и не должно случиться. Фентанил должен пересечь границу. Их секрет нужно сохранить. Чтобы использовать преимущество позже. В финальном coupdegrâce. Арман Гамаш кивнул и, поднявшись, последовал к двери. Когда он ночью покинет свой офис, чтобы вернуться в небольшую квартирку, которую они с Рейн-Мари оставили за собой в Монреале, вполне возможно, что из сумрака возникнет темная фигура и последует за ним. Последует, чтобы взыскать с него долг, который шеф-суперинтендант Гамаш будет не в силах уплатить. Все, на что он мог надеяться - на прощение. Глава 8 - Я помню, ты говорила, что этот суд будет быстрым, - заметила жена судьи Кориво, Джоан. - На эти выходные мы сможем уехать? Морин Кориво пробубнила: - Не знаю. Мы можем отменить бронь, если понадобится? - Позвоню в гостиницу и узнаю. Не волнуйся, можем поехать на следующие выходные. Вермонт никуда не денется. Морин схватила кусок тоста, поцеловала Джоан, и шепнула: - Спасибо. - Марш отсюда и веди себя хорошо, - напутствовала ее Джоан. - Это ж моя песочница, и мне не обязательно вести себя хорошо. Она выглянула наружу. Еще нет и семи утра, а солнце уже жарит вовсю. Усевшись в машину, она ойкнула и вскочила с нагревшегося сиденья. - Вот же зараза, - бурчала она, включив кондиционер и осторожно опустившись на водительское место. Жара плавила асфальт перед капотом машины, и Морин представила себе, каково будет в зале суда. Но судья Кориво знала, что даже безотносительно жары, атмосфера будет удушающей.