* * * - Всем встать, - услышала она. Охрана открыла дверь, и судья Кориво шагнула за порог. Послышался гомон поднявшегося зала. Она села, остальные последовали ее примеру. Все выглядели слегка растрепанными. А еще только утро. Она кивнула прокурору, тот пригласил своего свидетеля, на ком остановилось вчерашнее заседание. Шеф-суперинтендант Гамаш прошествовал к свидетельской скамье. Судья Кориво отметила, что он собран, облачен в отлично сидящий на нем костюм, который к концу дня станет, возможно, не таким уж презентабельным. Кондиционер выключили, и в зале тут же стало душно. А еще, когда свидетель сел, она уловила легкий аромат сандала. Нежный запах был с ней всего лишь мгновение, прежде чем рассеялся. Затем взгляд судьи Кориво сместился на скамью подсудимых, откуда за шефом-суперинтендантом Гамашем неотрывно следили. Долгий, пристальный взгляд, в глазах мольба. И только двое в зале замечали его. Она сама. И шеф-суперинтендант. О чем молили эти глаза? О милосердии? Нет, оно не в компетенции Гамаша. Взгляд же был обращен только к Гамашу, в нем выражалось отчаянное желание получить что-то именно от него. Прощение? Но, опять же, у Гамаша нет на это полномочий. Что мог дать шеф-суперинтендант Гамаш человеку, им арестованному, прямо сейчас? Только одно, понимала судья Кориво. Молчание. Гамаш мог сохранить кое-что в секрете. Судья Кориво перевела взгляд на шефа-суперинтенданта. Они что, заключили сделку? А она не в курсе. И снова на экране возникла фотография кобрадора на деревенском лугу. Она останется там на протяжении всего заседания. Казалось, он наблюдает за ними. - Помните, что вы все еще под присягой, шеф-суперинтендант? - спросила она. - Помню, Ваша честь. - Bon, - начал прокурор. - Вчера, перед концом заседания, вы говорили нам, что пришли к заключению - кто-то в деревне Три Сосны совершил что-то настолько ужасное, поэтому, - прокурор указал на кобрадора, - пришлось вызвать вот это. Кто же, как вы думали, это был? - Я правда не знаю. - Я понимаю, что вы не знаете. Я спрашиваю, на кого вы подумали? У вас же были какие-то подозрения? - Протестую, - вступил адвокат. Судья Кориво с сожалением поддержала его. Ей бы хотелось услышать ответ. * * * - Совесть?! - удивилась Рут. Позади нее, за окном, стоял тоскливый ноябрьское вечер. Холодное небо проливалось дождем. Он хлестал по стеклам, не вполне жидкий, не вполне замерзший. - Так вот что это! И за кем же она пришла? Рут обвела присутствующих изучающим взглядом. Она сидела в одном из глубоких кресел в гостиной Гамашей. Усевшись в это кресло, она не могла подняться без посторонней помощи. Именно такой ее предпочитали видеть соседи. Комфортно устроившейся и ограниченной в действиях. На ее коленях расположилась Роза и крутила головой по сторонам, в зависимости от того, кто в данный момент разговаривает. Вела себя как чокнутая утка. - Кто это сделал? - спросил Оливье, стоя в проходе между кухней и гостиной. В руке он держал багет. - Жаклин, - ответила Клара. - Прости. Это все, что осталось в пекарне. Она так и не научилась? В другой руке Оливье был зажат хлебный нож с косыми зубцами. Оливье вышел через заднюю дверь и выкинул батон, в пользу какого-нибудь бобра, пожелай тот наточить зубы. Хотя предполагал, что батон так и проваляется там, пока его не обнаружит какой-нибудь археолог из будущего. И он, как Стоунхендж, станет загадкой. Мирна поднялась, и, с бокалом красного в руке подойдя к окну, посмотрела в сумерки. - «Мир, что превыше всех земных блаженств», - процитировала она. Отвернувшись от окна, продолжила: - «Спокойная, утихнувшая совесть»* (* перевод В.Томашевского). - Шекспир, - сказала Рейн-Мари. - Что-то все совсем не так мирно. - Мы еще не достигли этого состояния, - сказала Мирна. - Та штука появилась, потому что у кого-то в деревне совсем не спокойная, утихнувшая совесть. - Это просто человек в костюме, - возразил Арман. - И он с кем-то ведет игры разума. - Но не с нами, - заметил Габри. - Правда? - спросила Рут. - Не с нами? У нас иммунитет? Твоя совесть совершенно спокойна? Габри замялся. - И у всех остальных? - не унималась Рут, окинув их взглядом и остановившись на Армане. В этот самый момент он обнаружил себя стоящим перед дверью, которую в своих воспоминаниях старался оставить закрытой. Он протянул правую руку. Та слегка дрожала. Открыл дверь. Дверь оказалась не заперта. Он не мог запереть ее, но, видит бог, пытался. Временами она сама распахивалась, открывая обзору то, что внутри. Нет, не какой-то грязный, зловонный позор. Перед ним возникал молодой мужчина, совсем еще мальчик. Улыбался. Был полон надежд, радости и амбиций, смягченных добротой. Худой, даже тощий, так что униформа Сюртэ висела на нем мешком. - Он дорастет до нее, - уверял Гамаш мать мальчишки на приеме в честь новобранцев. Но, конечно же, этому не суждено было случиться. Мальчик теперь стоял там, улыбался Арману. Ожидал очередного приказа. Доверял ему полностью. Я найду тебя. Все будет хорошо. Но этого, конечно же, не случилось. Уйди прочь, хотел сказать Арман. Оставь меня с миром. Я так сожалею о том, что произошло, но я не в силах ничего изменить. Он так никогда этого и не сказал. Арман знал, что если мальчишка когда-нибудь уйдет, Гамаш будет по нему скучать. Не по той невыносимой боли, которую всегда испытывает, когда дверь распахивается, но по его компании. Это был особенный юноша. И Арман Гамаш убил его. Тогда случилась досадная ошибка, говорил он себе. Неверное решение, принятое в кризисной ситуации. Это случилось ненамеренно. Ошибка была такая глупая. Ее можно было избежать. В тот жуткий миг он должен был свернуть направо, а не налево, и юноша был бы жив. Женился бы. Сейчас, возможно, у него были бы дети. «Да будут ваши дни благополучными и долгими на земле».* (* Apache Marriage Blessing) Но этому, конечно же, не суждено было сбыться. Теперь совесть Армана восставала. И совесть эта вовсе не была похожа на фигуру в темном. Она походила на субтильного мальчишку, который никогда не обвинял, лишь улыбался.