- Я не знаю, почему так вышло. Мы проходили и через худшее. Я просто… Арман стоял и слушал. Не пытался перебить. Не стал упрекать или разуверять, что все в порядке. Он дал Жану-Ги возможность сказать то, что тому требуется. Пусть выговорится и потратит на это столько времени, сколько нужно. - Я испугался. Вот оно. Взрослый человек, старший офицер Сюртэ-дю-Квебек сознается, что испугался. Подобное признание требует смелости, знал Гамаш. - Чего ты испугался? - спросил он. - Я боялся, что выкрикну: «Не делай этого!». До того момента я знал, что есть путь назад. Черта проведена, но не пересечена. Ты открыто соврал в суде, нарушив клятву, а подобное не может быть отменено. Я понимаю, что выбора не было, но смотреть на это я не мог. Гамаш кивнул, подумал, прежде чем произнести: - Я думаю, есть и другая причина. - Может быть, - согласился Бовуар, чувствуя себя неуютно под пристальным взглядом. - Думаю, сегодня ты потерял ко мне уважение. Думаю, ты до конца не верил, что я сделаю это. Я, по твоему мнению, не мог солгать под присягой ни при каких обстоятельствах. Это подрыв нашей с тобой веры в закон. Это делает меня лицемером. Так ли это, спросил себя Бовуар. Разве это все объясняет? По правде говоря, он не мог разобраться в своих чувствах. Даже объяснение про невозможность смотреть, как Гамаш рушит свою карьеру, не оправдывало Бовуара. Шеф-суперинтендант никогда не ставил карьеру на первое место. Так в чем же дело? И в этот момент он осознал, что Гамаш прав. Он ушел, потому что не мог смотреть на его схождение с пьедестала. Как тот, кто всю жизнь был наставником и примером, кто всегда держался своих принципов, держался буквы закона даже тогда, когда прочие склонялись к соблюдению собственной выгоды, очерняет себя. Но сегодня Гамаш поступил, как прочие. Не просто извратил закон, он его подмял под себя. Бовуару не верилось до сего дня, что этот мужчина, как и прочие, способен лгать под присягой. В зале суда. Не важно, какова причина. И когда дело стало принимать подобный оборот, Жан-Ги всерьез полагал, что найдется какой-то другой выход. Волшебным образом возникнут маунти* (*конная полиция Канады), и всех спасут. А вместо этого, в адской жаре зала суда Арман Гамаш лжесвидетельствовал. Гамаш, наблюдавший за Жаном-Ги, понял, что попал в самую точку. Он не желал этого, он хотел ошибиться. И теперь видел, что есть еще одна жертва, еще одно тело среди руин - уважение, которое Жан-Ги к нему питал. Не самая страшная из потерь, что, впрочем, не отменяло той боли, которую вызвало это обстоятельство. В глазах Жана-Ги он стал продажным. Теперь он не отличался от множества других офицеров Сюртэ, клявшихся блюсти закон, а вместо этого подмявших его под себя. Тот факт, что остальные поступали так для личной выгоды, а Гамаш - для того, чтобы повергнуть наркоторговлю ниц, особой роли не играл. Факт в том, что Гамаш не отличается от других. Продажность начинается с малого, зачастую вполне легального. Со лжи во благо. С легкого нарушения закона во имя чего-то хорошего. А затем продажность, как вирус, распространяется. - Не хочу тебя расстраивать, Жан-Ги, но я перешел черту, когда впервые отдал приказ держаться в стороне и никого не арестовывать. Мне платят за соблюдение закона. Я давал присягу, у меня есть долг. Но я выбрал ему не следовать. Сегодня, в суде, я лишь подтвердил свои прегрешения. - Судья Кориво знает? Поэтому она вызывала вас к себе? - У нее есть подозрения. Она спросила, не на свободе ли до сих пор настоящий убийца… - И что вы ответили? - Я заверил ее, что ответчик действительно виновен в убийстве, но подозреваю, что она не поверила. Она взяла время на размышления до утра, и тогда решит, что делать с месье Залмановицем и мной. - Но она вас отпустила, - проговорил Бовуар, до него стало доходить, что же на самом деле произошло. Нахмурив брови, он обдумал слова шефа. Почувствовал тяжесть в груди. И тут кое-что понял. - Если вы переступили черту, когда отдали те приказы, то я перешел ее вслед за вами, когда подчинился им. Гамаш, конечно, понимал, что это правда, но предпочел промолчать. Ночь обещала быть очень долгой, тяжелой. Довольно с Жана-Ги и одной тяжкой ноши. Однако младший коллега пришел сюда сам. И Гамаш узрел кое-что неожиданное - к грузу на душе Бовуара не добавилось веса. Напротив, Гамаш почувствовал, что Бовуару стало легче. - Я в равной степени виновен, - сказал Жан-Ги, лицо его разгладилось, не осталось ни следа горя. И Арман Гамаш понял, что проблема не столько в том, что он пал в глазах Бовуара, сколько в том, что между ними раскрылась пропасть. А сейчас выяснилось, что несмотря ни на что они вместе. В одном сортире. На два очка. - Мы по уши в дерьме! - Жан-Ги чувствовал головокружительное облегчение. - По самое не могу, - подтвердил Гамаш, взмахом ладони над головой дав понять, что их почти скрыло. Он вернулся в ванную расчесать волосы, повязать галстук. - Все готово? - Oui. Изабель еще не звонила, но нам пора выдвигаться. Остальная часть команды получает экипировку. Твой жилет у меня. - Merci. - Гамаш подошел к столу, открыл ящик, кобуру с пистолетом закрепил на поясе, надел пиджак. Пиджак был помятый, но хотя бы сухой. Штурмовой фургон должен ехать отдельно, и с наступлением темноты агенты займут позиции. И станут ждать. Возвращая блокнот и салфетку в стол, Гамаш, немного подумав, запер ящик. Но понял, что теперь это уже не важно. Если что-то случится, и все полетит к чертям, блокнот поможет следователям понять его мотивы. А может и принять их. Двое мужчин прошагали по длинному коридору к лифту. Пистолет на бедре шефа-суперинтенданта казался чужеродным, неудобным предметом. Гамаш ненавидел оружие. Единственное его назначение - убивать людей. А он повидал на своем веку достаточно смертей. - Я должен был остаться в зале суда вместе с тобой, - сказал Жан-Ги, нажимая кнопку лифта. Повернулся к Гамашу. - Ну что, мир? - Иначе и быть не может, Жан-Ги. - Двери лифта открылись. Никого. Они вошли. - Я никогда не рассказывал тебе о своем первом штурме? - Не припоминаю такого. Ты же не описал все это в поэме, я надеюсь? - В эпических строфах, - Гамаш прочистил горло. Улыбнулся. - Non. Слишком все прозаично. Я уже был агентом, не новобранцем. Пару лет в Сюртэ. Мы ловили уличную банду, тяжело вооруженную. Предприняли штурм их бункера. Рассказывая, Гамаш сцепил руки за спиной и не отводил глаз от индикатора этажей над дверью лифта. - Я отключился. - Pardon? - Да, как только раздались первые выстрелы. Очнулся, когда медики били меня по щекам. - Pardon? - повторил Бовуар, уставившись на Гамаша, а тот продолжал смотреть на индикатор смены этажей. - Я списал все на жару. На тяжесть обмундирования, на долгое ожидание, на то, что солнце нещадно палило. Но это все чушь. Причиной был ужас. Я был так испуган, что упал в обморок. - Он помолчал. - Хотя «отключился» звучит чуть лучше. Он повернулся, взглянул на Жана-Ги, недоверчиво смотревшего в ответ. - Только Рейн-Мари рассказывал. Только она знает правду. Жан-Ги продолжал смотреть на него, открыв рот. - Этот эпизод заставил меня пристальнее присмотреться к себе, - сказал Гамаш. - На то, создан ли я для того, чтобы быть полицейским, или мои страхи будут всегда брать надо мной верх, ставя под удар окружающих. Но работу свою я любил и верил в то, что делаю. И понял, что не могу одновременно бояться и делать то, что должен делать. И стал бороться со своим страхом. - Страх исчез? - Думаю, ответ тебе известен. Да, Жан-Ги знал ответ. Страх никогда не исчезает полностью. Даже будь ты шефом-суперинтендантом. Когда лифт остановился на нижнем этаже, Бовуар вспомнил про блокнот с предсказаниями, и салфетку, аккуратно лежащую сверху. На салфетке веселыми красными буквами было напечатано название ресторана. «SansSouci». Без забот. А ниже, черными чернилами: «Сожжем наши корабли». Он вышел из лифта вслед за Гамашем. Дело не в меньшем страхе, понимал он. Дело в большем мужестве. Глава 30 На взгляд Изабель Лакост, в бистро Трех Сосен было прохладнее и спокойнее, чем на пышущей жаром террасе, где отдыхали посетители, попивая пиво и лимонад.