Она расцеловала его в обе щеки, он поцеловал ее в ответ. Так он мог бы целовать Сару, например. - Может, нам стоит рассказать? – спросила Жаклин. - Что мы можем рассказать? – возразил он, стараясь говорить тише. – Да и кому? – Месье Гамашу, конечно, - ответила Жаклин. - Нет, - отрезал Антон. – Обещай, что не станешь этого делать. Мы же не знаем, что это такое… - Но у нас есть отличная версия, - настаивала она. - Но мы не знаем наверняка, – Антон понизил голос, когда на него воззрился шеф-повар. – Может быть, оно исчезнет. У Жаклин были свои причины беспокоиться, но в этот момент она полностью сосредоточилась на том, как реагирует на незнакомца в черном Антон. * * * Арман сидел с книжкой в бистро. Он чувствовал на себе взгляды. Все с одинаковым посылом: «сделай что-нибудь с этой штукой на деревенском лугу. Заставь ее исчезнуть. Какая польза от того, что сосед руководит Сюртэ, если он не способен нас защитить»? Закинув ногу на ногу, Гамаш прислушался к шепоту огня в камине. Ощущал тепло, аромат дыма и сверлящие спину взгляды соседей. Возле очага имелось очень удобное кресло, но он сел возле окна. Отсюда он мог видеть фигуру на лугу. Как и Рейн-Мари, Арман заметил, что к обеду постепенно перестал думать о незнакомце как о «нем». Существо превратилось в «это». Гамаш лучше всех понимал, насколько это опасно. Насколько опасно лишать человека человеческой сущности. Потому что при всей странности поведения, под плащом находился именно человек. Гамашу заинтересовала его собственная реакция – он желал, чтобы оно куда-нибудь делось. Хотелось пойти и арестовать это. Его. За что? За нарушение его, Гамаша, душевного равновесия. Невозможно без конца повторять каждому, что тут нет угрозы. Потому что он сам в этом не уверен. Он знал лишь, что не может ничего сделать. Тот факт, что он глава Сюртэ, делал это невозможным. * * * На присяге Рейн-Мари стояла рядом с ним. Гамаш в офицерской форме – золотые эполеты, золотая тесьма и золотая пряжка на поясе. И награды, которые он надевал редко и неохотно. Каждая награда напоминала ему о событии, которого не должно было случиться. Однако оно случилось. Гамаш стоял твердо, непоколебимо. Сын и дочь наблюдали за ним. Его внуки видели, как он, воздев руку, клянется защищать Служение, Честь, Правосудие. В полном зрителей зале Национальной ассамблеи присутствовали друзья и соседи. Жан-Ги Бовуар, его давний помощник, а теперь и зять, держал на руках собственного сына. Гамаш предложил Бовуару присоединиться к нему в главном управлении Сюртэ. Снова в роли заместителя. - Кумовство? – спросил Бовуар. – Нерушимая квебекская традиция. - Ты же знаешь, как я чту традиции, - улыбнулся Гамаш. – Но ты заставляешь меня признаться, что ты самая лучшая кандидатура на эту должность, Жан-Ги, и комитет по этике со мной согласен. - А тебе неловко? - Oui. В Сюртэ нынче меритократия. Так что давай не… - «Не облажайся»? - Я хотел сказать, не забудь круассаны, но и это тоже. И Жан-Ги ответил: «Oui. Merci». И смотрел, как шеф-суперинтендант Гамаш пожимает руку главному судье Квебека, потом поворачивается к переполненному залу. Он возглавил организацию из нескольких тысяч людей, ответственных за защиту провинции, любимой Гамашем всем сердцем. Население провинции он воспринимал не как потенциальных жертв и преступников, а как братьев и сестер. Равных себе, требовавших уважения и защиты. И лишь иногда попадавших под арест. - Видимо, работа, - сказал он как-то Мирне, - это не только коктейльные вечеринки и обеденные клубы. Фактически, за последние пару месяцев он провел множество встреч с главами различных департаментов, входил в курс дела, узнавал, какова ситуация с организованной преступностью, с наркоторговлей, убийствами, киберпреступлениями, отмыванием денег, поджогами и кучей всего остального. Стало моментально понятно, что градус преступности гораздо выше, чем он мог себе представить. И повышается с каждым днем. А основное, что влечет за собой хаос – торговля наркотиками. Картели. Они - источник большинства болезней: убийств, бандитизма, отмывания денег, вымогательства. Грабежей, изнасилований. Бессмысленной жестокости, проявляемой молодыми мужчинами и женщинами от отчаянья. Старые города уже заражены. Но тем не ограничилось. Гниль распространилась на провинцию. Гамаш знал, проблемы растут, но масштаба бедствия себе даже не представлял. До сего дня. Шеф-суперинтендант Гамаш проводил свои дни, погрузившись в гнусность, скверну, печаль, ужас. А потом возвращался домой. В Три Сосны. В убежище. Чтобы посидеть у камина бистро в компании друзей или уюте своей гостиной с Рейн-Мари. С Анри и смешной маленькой Грейси, вертящейся у ног. Он оставался цел и невредим. До той поры, пока не появился темный незнакомец. И отказался уходить. * * * - Вы пытались еще раз с ним поговорить? – спросил прокурор. - О чем? – вопросом ответил шеф-суперинтендант Гамаш, сидя на скамье свидетеля. Отсюда он видел людей на галерее, обмахивающихся листками бумаги в попытке сотворить хотя бы легкое дуновение свежего воздуха, побороть ужасную жару. - Ну, например, спросить, зачем он здесь стоит. - Я спрашивал. И при любых других обстоятельствах вы задали бы мне вопрос - почему я, офицер полиции, преследую гражданина, просто стоящего посреди парка и занятого каким-то своим делом. - Гражданина в маске, - заметил прокурор. - Повторяю, - настаивал Гамаш, – носить маску не преступление. Это определенно странно. И я не утверждаю, что мне нравилось это зрелище. Нет. Но поделать с этим я ничего не мог. В зале поднялся шум. Кто-то был согласен с Гамашем. Кому-то казалось, что в подобной ситуации он бы поступил иначе. И, уж конечно, глава Сюртэ должен был что-то предпринять. Гамаш почувствовал в реакции зала осуждение. Он мог понять причины. Но сейчас все они, находящиеся в зале суда, уже знали, чем тогда все закончилось. И, тем не менее, даже сейчас он был уверен, что не смог бы никак повлиять на ситуацию. Очень сложно остановить Смерть, когда Всадник покинул конюшню. - Что вы делали тем вечером? - После ужина я засиделся допоздна, смотрел телевизор, а мадам Гамаш отправилась спать. - А вы? - Я сварил себе кофе и отправился в кабинет. - Чтобы поработать? - Света я не зажигал. Я сидел в темноте и наблюдал.