– Он был нашим соседом по комнате в Монреальском университете, – ответил Матео. – Мы все входили в одну компанию, – сказала Леа. – И Эдуард был одним из нас. – Немного больше чем одним из нас, верно? – с ехидцей произнес Матео. Даже в пламени свечей было видно, что Леа зарделась. – Я была в него слегка влюблена, – сказала она. – Все его любили. Даже ты, я думаю. Матео рассмеялся: – Он был очень привлекателен. – Что с ним случилось? – спросила Мирна. – Нетрудно догадаться, – ответил Матео. Разговор на несколько секунд прервался. – Наверное, совсем молодой был, – заговорила наконец Клара. – Ему и двадцати не стукнуло, – сказала Леа. – Спрыгнул с крыши пятнадцатиэтажного дома. В состоянии наркотического опьянения. Сколько лет прошло… – Не так уж и много, – возразил Матео. – Мы все очень гордились, когда Леа после избрания стала первым делом проводить La loi Edouard. Закон Эдуарда. – Законопроект не прошел, – повторила Леа. – Но вы, по крайней мере, попытались, – сказал Гамаш. – А теперь вы многое узнали о прохождении законопроектов. Вы не хотели бы вернуться к нему? Возможно, мы сумеем вместе сочинить эффективный закон. – Я надеюсь на это. Гамаш подождал продолжения, затем откинулся на спинку стула и задумался. Леа Ру проявила вежливость, но, похоже, вовсе не стремилась к совместной работе с главой Квебекской полиции по пресечению наркотрафика. Что же случилось? И почему она забыла о том, что ее первым законопроектом, ее приоритетным делом был закон Эдуарда? Снова сплошная видимость. Как и у существа на деревенском лугу. Оба скрывают то, что у них внутри. Глава одиннадцатая Утром существа не оказалось на прежнем месте. Арман вышел на веранду в куртке, шапке и перчатках, держа на поводке Анри и малютку Грейси. Хотя, с их точки зрения, на поводке был Гамаш. Все трое уставились на пустой деревенский луг, окутанный утренним туманом. Гамаш огляделся. Обвел взглядом дома, сады, ведущие в деревню и из нее пустынные грунтовые дороги, которые, словно стрелки компаса, показывали главные направления. Нигде никакого движения. Хотя до его ушей донеслись птичьи трели и несколько голубых соек сидели на спинке скамьи, стоящей на лугу. – Гулять, – сказал он, отстегивая собак. Анри и Грейси побежали вниз по ступенькам, по тропинке, по тихой дорожке на деревенский луг и принялись гоняться друг за другом вокруг трех сосен. Бег Грейси немного напоминал кроличий – она быстро прыгала. «Не может же она быть?..» – подумал Арман, наблюдая за ней. Задние ноги у нее были крупнее передних, это правда. И уши становились все длиннее. Ясности с тем, кто такая Грейси, пока так и не появилось. Но одно оставалось неоспоримым. Кем бы она ни оказалась, она принадлежит им. Его внимание привлекло какое-то движение слева, и он перевел взгляд туда. Из верхнего окна дома на него смотрела крупная фигура в мантии. Арман уставился на нее, впился взглядом, сосредоточился. Его тело напряглось. Но когда фигура сделала шаг назад и на нее упал свет, он понял, что это Мирна. Она помахала ему и минуту спустя вышла из дома в шерстяном пальто, ярко-розовой шапочке и с такой большой кружкой кофе, каких он и не видел. Скорее, с ведром. – Наш друг исчез, – сказала она. Ее резиновые сапоги производили хлюпающие звуки, когда она на каждом шагу вытаскивала их из грязи. – Oui. – Думаю, Поль Маршан все-таки его напугал. – Пожалуй. Арман испытывал облегчение. Но все же его одолевало любопытство, и, пока они медленно шли вокруг деревенского луга, он спрашивал себя, узнают ли они когда-нибудь, почему здесь появлялся кобрадор. И почему исчез. Вся деревня вздохнула с облегчением, воспряла духом. Даже солнце пыталось пробиться сквозь промозглый туман. Они почти привыкли к присутствию этой фигуры на лугу, как привыкли к запаху навоза, доносящемуся с полей. Навоз был необходим. Он приносил пользу. Но приятней от этого не становился. И вот кобрадор, воплощенная Совесть, исчез. Великого обвинения, вокруг которого завертелась вся жизнь маленькой деревни, больше не было. Все стало по-прежнему. Мирна набрала полную грудь воздуха и выдохнула. Теплое облачко в прохладном утреннем воздухе. Арман улыбнулся. Он чувствовал то же самое. Впервые расслабился за последние дни. – Вы думаете, он получил то, за чем приходил? – спросила Мирна. – Вероятно, иначе зачем ему уходить? Если он был готов претерпеть побои от месье Маршана, то трудно представить, что могло бы вынудить его вдруг сдаться. – Интересно, как выглядит успех с точки зрения кобрадора? – спросила Мирна. – Я тоже думал об этом, – отозвался Арман. – Для современного, который в цилиндре, это знание того, что долг возвращен. Финансовая транзакция совершена. Но тут мы имеем дело с долгом совсем иного рода. Мирна кивнула: – Ладно, на самом деле мне хочется узнать, к кому он приходил и по какой причине. Вот, признаюсь. – Ну что ж, это совершенно естественный интерес, – улыбнулся Арман. – Вам тоже интересно? – Может быть, немного любопытно. Какое-то время они шли молча. – Не просто любопытно, Арман. Тут что-то другое. Совесть ушла. – А это означает, кто-то здесь остался без нее. Наверное. Никто из них не стремился развивать эту мысль. Оба хотели насладиться мгновением. В особенности свежим ноябрьским утром с его повисшим в воздухе дымком из печных труб. С неярким солнцем и прохладным туманом, несущим терпкий запах влажной земли и сладковатый запах сосен. – «…И за яблоневою листвою, – произнесла Мирна, наблюдая за Анри и Грейси, играющими между соснами, – детей, которых не видно… Лишь слышно их, полуслышно в тиши…»[22] – Мм, – промычал Арман. Ее чавкающие шаги рядом ничуть не раздражали, задавали ритм. Словно успокаивающий метроном. – Томас Стернз Элиот. На луг возвращались все новые и новые птицы, и теперь Анри катал Грейси по мокрой траве, а она бешено мотала хвостом и делала вид, что отталкивает его своими короткими ножками. – «Литтл Гиддинг»,[23] – сказала Мирна. Он подумал, что она имеет в виду Грейси, у которой вот-вот начнется легкое головокружение, но потом понял, что Мирна называет поэму, строки из которой цитировала.