– Да. Я был дома в Трех Соснах со своей женой… – Рейн-Мари Гамаш, – напомнил присяжным Залмановиц. – Именно она нашла тело Кэти Эванс немного ранее в тот день. – Именно. У нас остались на ночь старший инспектор Лакост, глава отдела по расследованию убийств, и инспектор Бовуар, мой заместитель. – Они сейчас в зале суда? – Non. Главный прокурор повернулся и посмотрел на галерею, потом снова на Гамаша. Явно удивленный. Они обменялись взглядами. Это не укрылось от внимания судьи Корриво. Во взгляде прокурора она увидела не только понимание, но и кое-что еще. Совершенно неожиданное. Сочувствие. Морин Корриво раздраженно прищурилась. Она подумала, что сегодня имеет смысл закончить заседание пораньше, пригласить обоих в свой кабинет и выбить из них правду. Но она была терпеливой женщиной и знала, что, если дать им пространство и время, они сами оставят для нее достаточно свидетельств того, что происходит на самом деле. – Обвиняемое лицо пришло во время обеда? – Вообще-то, после обеда. Довольно поздно. – Вас удивило то, что вы услышали? – Я был потрясен. Мы бы, конечно, так или иначе сами все выяснили. Лабораторные криминалистические исследования подтвердили признание. К тому времени мы уже не сомневались, что убийство мадам Эванс было предумышленным. – Почему? – Костюм кобрадора. Очевидно, человек, близкий к жертве, что-то знал. Знал тайну, которую она хранила. – Однако костюм кобрадора, само присутствие кобрадора говорит о чем-то еще, – сказал Залмановиц. – Не о тайне, а о вине, настолько сильной, что она взывала к мести. Гамаш отрицательно покачал головой: – В этом-то вся и странность. Настоящие кобрадоры не имели намерений мстить. Они не совершали нападений на тех, за кем приходили. Их задача состояла в том, чтобы обвинить и предать гласности. Чтобы действовать в роли совести. – И оставить наказание более высокому суду? – подхватил Залмановиц. – Более высокому суду? – переспросила судья Корриво. – Уже второй раз в ходе процесса я слышу эту фразу. Что она должна означать? У Барри Залмановица был вид человека, с которого упали брюки. – Месье Залмановиц? – требовательно произнесла судья. Она поняла, что поймала его, и почти наверняка схватила за уязвимое место. Ей вовсе этого не хотелось, но счастье свалилось прямо ей на колени. – Это цитата, – раздался низкий, спокойный голос старшего суперинтенданта Гамаша. Судья Корриво ждала. Она, конечно, знала эту цитату. Гамаш сам озвучил ее несколькими днями раньше. И Джоан отыскала ее. Но если ею воспользовался и прокурор, то это означало, что мысль далеко не случайная. Они, вероятно, обсуждали это вдвоем. – Кому-нибудь из вас придется мне рассказать. – Это слова Махатмы Ганди. – Гамаш повернулся на своем месте, и она увидела капельки пота на его лице. – Продолжайте, – сказала она. – «Есть более высокий суд, чем судебная палата, и это суд совести. Он выше всех других судов». Она услышала исступленный стук клавиатур с той стороны, где сидела пресса. – Вы цитируете? – спросила она. – Или проповедуете? Потому что фраза прозвучала так, словно это были его собственные слова. Его мысли. Его убеждения. И Морин Корриво поняла, что это не часть пазла. Это ключ к расшифровке всей происходящей чертовщины. Морин председательствовала в одном суде, а эти двое находились в совершенно ином. Более высоком. Ее охватили злость и потрясение. И немалый испуг. Она испугалась своего открытия. И того, чего еще не знала. Например, что могло заставить двух высокопоставленных чиновников, поклявшихся защищать закон, помышлять о его нарушении. А возможно, уже нарушить его. – Цитирую, – сказал Гамаш. В его глазах читалась не только мольба, но и предупреждение: лучше оставить эту тему. Пока судья Корриво обдумывала услышанное и увиденное (а фактически она стала свидетелем признания) и решала, что ей делать дальше, Гамаш снова повернулся к прокурору. – Итак, вы уже подозревали, что Кэти Эванс убил человек, знавший ее? – спросил Залмановиц. Он успел взять себя в руки и ринулся вперед. В конце концов, пути назад у него не было. – Oui. Это преступление планировалось давно, и убийца должен был знать ее много лет. – Причем знать настолько хорошо, чтобы желать ей смерти. Это, вероятно, сужало круг подозреваемых. – Да. Глава двадцать третья – У меня есть несколько вопросов, – спокойным, но деловым тоном произнес Жан Ги Бовуар. Несмотря на непогоду, он поехал в Монреаль, чтобы сообщить известие о смерти Кэти сначала ее сестре Бет. Теперь ему нужно было, чтобы она сосредоточилась, а не погружалась глубже в скорбь. Скорбь можно отложить на потом. Сейчас он нуждался в ответах. – Кэти когда-нибудь упоминала о кобрадоре? Бет посмотрела на мужа, сидевшего рядом с ней на диване. Из подвала доносились голоса детей, спорящих из-за ноутбука. – О ком? Нет. – Она шила? Они посмотрели на него как на сумасшедшего. Бовуар не мог их винить. Эти вопросы даже для него имели мало смысла. – Шила? Как… что… – заикаясь, проговорила Бет. – На ней было что-то вроде плаща, и мы подумали, не сама ли она его сшила. – Нет, в этом она не сильна. Она прекрасно готовит, – сказала Бет с надеждой в голосе, словно это могло помочь. Бовуар улыбнулся: – Merci. Делая запись, которая ему никогда не понадобится, он увидел, что Бет посмотрела на мужа и натянуто улыбнулась. – Вы были близки с сестрой? – Да. У нас разница всего в полтора года. Она моложе. Я ее всегда защищала, хотя ей и не требовалась моя защита. У нас это стало чем-то вроде шутки. Она живет в нескольких улицах отсюда, а мама и папа – в двух кварталах. Боже мой… И снова Бет посмотрела на мужа, который обнял ее за плечи. – Мама и папа… – Я им сообщу, – сказал Бовуар. – Но лучше, если вы будете присутствовать. – Да-да, конечно. О господи… – Вы с Кэти все друг другу рассказывали? – спросил он.